– А кому отец баню топил? В кои-то веки приехал навестить и снова удираешь к этому старому хрычу!

Андрей лишь глаза закатил – о материнской нелюбви к престарелому соседу он прекрасно знал ещё с тех самых пор, как Шашков в начале девяностых годов купил домик по соседству с Горяевыми. Причины этой антипатии оставались загадкой – Матвей Филиппович, будучи, как и мать бывшим педагогом, со всеми вёл себя очень корректно и дружелюбно, не давая повода для претензий и ссор.

В другой день он не стал бы делать никаких замечаний, но напряжённая обстановка в семье так накалила его, что не сдержавшись, Андрей бросил резковато и зло:

– Для вас и топил. Или ты хочешь за компанию со мной попариться? Нет? А что так? Бать, ты правда обидишься, если я уйду в баню к Филиппычу? Может, слезу пустишь?

– А? – отец дёрнулся, на секунду отвлёкся от бессмысленного занятия и недоумённо взглянул на Андрея из-под очков. – Иди, конечно. Люд, ты чего воду мутишь? Ну, дружит Андрюха с Филиппычем, пусть дружит. Тебе что, плохо от этого?

Мать лишь руками всплеснула, но крыть ей было нечем – обидевшись, безмолвно отвернулась к раковине и снова включила воду. Вот интересно: что же такого натворил интеллигентный Филиппыч, если у неё от одного имени начинается истерика?

Кстати: со смертью «Бабы-яги» Филиппыч автоматически стал старейшим жителем Малой Талки. Правда, до ста сорока шести ему ещё коптить и коптить – полгода назад восемьдесят семь лет исполнилось. И всё-таки… Возраст.

До шестидесяти лет Шашков преподавал в Великоталкинской школе историю и географию – наверное, тогда и разругался с матерью. Когда Андрей пошёл в первый класс, бывший преподаватель жил в Великой Талке. В Малую перебрался спустя несколько лет: продал огромный дом в большом селе и купил хатку по соседству с Горяевыми. Вот тогда-то и началась дурацкая война, развёрнутая матерью.

В своё время Андрей задавал кучу вопросов, пытаясь понять причины её ненависти, но в ответ получал такую алогичную околёсицу, что становилось стыдно: неужели он выглядит болваном способным поверить в такую чушь? Взрослые часто недооценивают детей, отчего-то считая, что возраст добавляет ума. Но как показала жизнь – годы увеличивают опыт, но если нет мозгов, не будет и возможности грамотно оперировать информацией.

А ведь прежде всего из чувства противоречия он и сошёлся с Филиппычем. Сошёлся и не пожалел. Общаться с ним было сплошным удовольствием: каким-то чудом на склоне лет Шашкову удалось сохранить чистый незамутнённый разум, нетронутый надуманными обидами, старческой жёлчностью и обречённым ожиданием смерти. И это несмотря на то что он прошёл войну, сиротство и долгую одинокую жизнь! Но не скурвился – остался живым и смешливым, как ребёнок!

И то ли благодаря доброму нраву, то ли из-за занятий спортом и отсутствия вредных привычек, но выглядел Филиппыч значительно здоровее и моложе большинства начинающих Талкинских пенсионеров. Поставить, например, рядом с ним Горяева-старшего и любой незнакомый с ними человек, обязательно усомнится в старшинстве Шашкова.

Не удивительно: курить он бросил ещё сорок лет назад и тогда же начал бегать. По утрам местные частенько встречали старика на трассе, а у себя дома Филиппыч оборудовал настоящую тренажёрку – со штангами, гантелями и самодельным силовым комплексом.

Наверное, из-за всего этого, отношение к нему в селе колебалось от глубочайшего почтения до резкого неприятия. Сплетницы называли Шашкова не иначе как старым волокитой: по их мнению, мужчина, проживший почти девяносто лет бобылём, может быть только неисправимым гулякой, оставшимся у разбитого корыта. Даже здоровый образ жизни, ухоженный огород и аккуратный, собственноручно обшитый деревянной вагонкой домик, эти сороки толковали как стремление к популярности у молодых женщин.

У Филиппыча подобные домыслы вызвали лишь загадочную улыбку: несмотря на кажущуюся мягкость, круг общения он «фильтровал» твёрдой рукой, не пуская в него случайных или неприятных людей. Поэтому молодые бабы, которых и впрямь вокруг старика всегда крутилось в достатке, дальше калитки не попадали.

– Вот как опаскудюсь настолько, что зад станет лень самолично подтереть, так и женюсь, – комментировал своё поведение Шашков. – А пока я их спрашиваю: за что ты полюбила меня, милая? Ну, они думают, что я дурной и начинают бояться…

 Но дурным Филиппыч точно не был, и несмотря на близящийся к концу девятый десяток, жил куда насыщеннее и активнее, чем многие пятидесятилетние. Чего стоили одни только отлучки из села, причинами которых, женщины, видящие в мотивах самых невинных поступков любовь или секс, естественно, тоже считали отношения с какой-нибудь бабёнкой.

На самом деле, большую часть времени, проведённого вдали от зорких глаз Талкинских сплетниц, Шашков колесил по России в поисках какой-то архивной информации и не раз гостил у Андрея, в Брянске. Об этих поездках Филиппыч говорить не любил, он и не настаивал и единственное, что знал о расследовании – то как-то связано с ВОв. Уж больно старинные документы хранились в скромной картонной папочке с надписью: «Дело №»…

Дом Шашкова находился по правую руку от Горяевых и выходил фасадом на улицу. Был он маленьким, аккуратным, облицованным лакированной вагонкой, крытый самодельной деревянной черепицей и окружённый высоким штакетником. Собаку у Филиппыч не держал, потому что:

– Помру, а его куда? Вряд ли кто-то из местных захочет забрать. Жаль животину! Да и что у меня воровать-то?

Поэтому когда Андрей зашёл во двор, его встретила гробовая тишина. Закрыв калитку изнутри на ключ, убедился, что свет в доме погашен и направился прямиком в баню. Филиппыч уже вовсю орудовал в парной – как только Андрей открыл дверь, в лицо ему хлынула густая волна душного воздуха. Старик стоял у печи с полным ковшом кипятка – поздоровался кивком и выплеснул очередную порцию воды на раскалённую каменку. Горячее облако пара рванулось из печного нутра и повисло у потолка молочно-белой пеленой, волосы затрещали от жара, кожа мгновенно покрылась крохотными капельками влаги, а по спине, щекоча, потекла струйка пота.

Повалившись рядышком на полок, они уставились в пространство расфокусированными взглядами и какое-то время сидели молча. За это умение молчать, слышать и говорить важное Андрей очень любил старика и обязательно при каждом посещении родителей заходил в гости.

Бывает настроение – говорить не хочется, но и одному оставаться невмоготу. Не все люди умеют молчать правильно: часто затишье говорит о напряжённости, обиде или равнодушии. С Филиппычем тишина звучала иначе. Казалось, он считывает настроение на самом глубоком уровне и легко подстраивается под человека. Так вышло и в этот раз – старик заговорил только после того, как они по очереди отлупцевали друг друга вениками и Андрей, выудив из бочонка с холодной водой принесённую бутылку пива, расслабленно уселся обратно.

– Что, с женой полаялся? – полюбопытствовал, наблюдая, как запрокидывая голову, он делает первый глоток.

От неожиданного вопроса Андрей поперхнулся и пиво пошло носом – скривившись, отставил бутылку, помотал головой и только после этого спросил:

– С чего ты взял?

– Так пиво же принёс, – охотно пояснил Шашков, – Хотя не дурак вроде, знаешь, что в бане нельзя. Притом пиво дорогое. У нас в магазине такое не продают. Значит, родители ни при чём. Из города вёз. Жена?

– Да ты просто Шерлок Холмс, Филиппыч, – усмехнулся Андрей. – Ладно, угадал. Жена.

– Поживёшь с моё, не только Холмсом – и Ватсоном, и собакой Баскервилей побываешь, – сострил Филиппыч. – Что случилось-то?

– Что, что… Бабья дурь случилась. Давай, не будем о ней говорить, а? Как вспомню – глаз дёргаться начинает.

– Глаз – это серьёзно, – согласился старик. – От нервов все болезни. Давай не будем. А о чём будем?

– Ну, например… О Кузнецовой. Как тебе такая тема?

– Хм…

Услышав эту фамилию, Шашков сощурился и вперился в глаза Андрею: явно понял о ком речь. Впрочем, это ни о чём не говорило – вполне возможно, фамилию Филиппычу сказали полицейские. Хотя… Будучи старейшим жителем Малой Талки, он просто обязан знать её лично!