– Вот ещё, – Толян протянул несколько чёрно-белых фотографий. – Это она в молодости. И мать её.

Андрей вернул паспорт и принялся рассматривать снимки. Их оказалось всего три – красивая черноволосая девушка крупным планом, она же постарше с дочерью, в полный рост, и юная Анастасия, по пояс. Настоящая барышня. Эту карточку Андрей изучал долго, уж очень примечательным показалось ему девичье лицо. Первое впечатление – красавица, каких мало. Правильные черты, пышные русые локоны, светлые глаза… Но присмотревшись, замечаешь: простовата. Собери шевелюру в косу, обряди в сарафан и не отличишь от рядовой деревенской Маньки. Только у той взгляда такого не будет – в котором и мягкость, и спокойствие, и тихое счастье… Из-за него-то и складывается поначалу впечатление, что хороша до невозможности. Крестьяне на старинных фотографиях сплошь нахмуренные, озабоченные, усталые и потому кажущиеся озлобленными. Даже у совсем ещё молодых женщин на лицах печать обречённости – какая уж тут красота!

– А паспорт-то откуда? – неохотно возвращая фотографию, поинтересовался Андрей. – Неужели же сама сделала? Толя, я о ней не так уж много знаю. Сплошные тайны! Если она и общалась с кем-то из наших, те скрывают. Серьёзно, даже сплетен о ней особо не ходило, до того все боялись. И это в селе!

– Ага, знать о ней ничего не знаешь, а убили её «всё-таки», – въедливо протянул Борисов, но не стал больше язвить, а ответил на вопрос. – Что касается документов – дамочка над ней одна шефствовала, из соцслужбы. Она и помогала всё оформлять, не только паспорт. Ваша, сельская, Бодайко фамилия. Сейчас в Староберезани живёт. Она и продукты бабке возила, хотя та, по её словам, несмотря на годы не такая уж и беспомощная была. Летом за ягодами в лес ходила, в огороде у себя копалась. Солений да варений полный подпол. А не выходила, говорит, оттого что нелюдимая очень. Мизантроп, по модному.

– А что с этой Бодайко? Как её зовут, кстати? Проверили вы её?

– Обижаешь. Конечно, проверили. Марина. Знаешь такую? В тот день она у бабки не появлялась. Алиби у неё. Родственники и соседи подтвердили. Да и факты в её пользу говорят. Она на машине к лесу подъезжала – далековато пешком идти. Сам видишь, какая сейчас погода – днём дождь прошёл, ночью мороз ударил и несколько дней держалась минусовая температура. А вот когда мы приехали, аккурат подтаяло… Следов масса, а толку ноль. Мальчишки, что бабку обнаружили, всё затоптали. Черти малолетние. Нет, будь там следы от шин… Их не так-то просто уничтожить. Но их-то как раз и не было. Только от наших машин.

– Погоди, погоди! Я не понял, а что за мальчишки? – удивился Андрей. – Что-то ты мне совсем мозги задурил…

– Обычные мальчишки, числом пять человек, от девяти до двенадцати лет, – хмыкнул Борисов. – Что они делали у бабки – я и сам толком не понял. Ей-богу, какой-то детский лепет. Адреналина, что ли, мало? Похоже, они верят, что погибшая и впрямь самая настоящая баба-Яга. Цирк, одним словом.

Андрей хмыкнул – цирк или нет, но когда-то он сам был таким же дуралеем, как эти пятеро и на спор полез в дом к одинокой старухе. Тогда-то и познакомился. И так крепко въелись в память те события, что до сих пор помнит каждое слово и мелочь, вплоть до обстановки и случайных движений. То ли Кузнецова так впечатлила, то ли отцовский ремень.

– Так, а что с уликами?

– Да какие там улики! – обречённо отмахнулся Толян. – Говорю же: ничего у нас, по сути, и нет. Гляди: дом находится почти в лесу, от села в двух километрах. Так что даже если орала она в голосину, никто и не слышал. На тропинке к дому есть отпечатки резиновых сапог, но в таких у вас каждый второй ходит. Опять же, мало ли кто по лесу бродит? Во дворе пацанва здорово натоптала, все старые следы уничтожили. В доме стерильная чистота. Пальчиков нет – только опять же, пацанят. Старательный убийца. Не поленился даже бабку обмыть и в платьице чистенькое платье принарядить. Представляешь?

Рассказывая, Борисов копался в папке. Отыскав очередную пачку фотографий, протянул Андрею. Это оказались снимки с места происшествия – он взял их, но просмотрел без особого желания: невелика радость – рассматривать окровавленные трупы. Он же не криминалист.

На первых фотографиях, ещё одетая в нежно-голубое платье, Кузнецова казалась противоестественно умиротворённой, даже счастливой. Спящей. Потом её раздели и на груди стала заметна рана, но на неё-то Андрей и не смотрел – лишь удивлялся поджарому телу пожилой женщины. Неужели ей и правда сто сорок шесть лет? Больше восьмидесяти и не дашь.

– Тут, где она в платье, даже ран не видно, – отметил он, возвращая снимки. – Выглядит, будто спит. Как дети догадались, что Кузнецова убита?

– Так они и не догадались, – старательно ровняя пачку фотографий, словно это карточная колода, ответил Толян. – Залезли в дом, увидели бездвижную, подошли поближе. Решили, умерла. Сняли на телефоны. Дома кто-то проболтался родителям и показал запись. Те труповозку вызвали, ну и нас заодно. Человек-то одинокий, а труп такой необычный… Когда сердце прихватывает, на лавку улечься не успевают… Ещё и нарядные такие.

Так, слово за слово Андрей и вытянул у Борисова всю информацию: что из свидетелей у них одна только Марина Бодайко, у Кузнецовой, оказывается, есть молодая наследница, зовут её Кира Багрянцева, но живёт та в Москве – в Малой Талке и Староберезани отродясь не бывала и неизвестно, будет ли. Упомянул, что прошлым летом бабке на месте прежней развалюхи построили новые хоромы и значит, деньги у неё водились немалые, да только вот откуда? Тяжело вздохнув, Толян резюмировал:

– Как по мне, выглядит всё так, будто она знала, что вот-вот помрёт. Сам посуди: жила себе и в ус не дула почти до полутораста лет. А тут как перемкнуло: принялась документы в порядок приводить и дом новый строить. Ерунда какая-то. И ты ещё с ходу заявил – «убили всё-таки». Чуешь, как мне интересно? Давай уже, колись!

– Да не в чем особо колоться, – помолчав, вздохнул Андрей. – К делу ты это всё равно не пришьёшь.

– Ладно, ладно! Давай уже, признавайся в старых грехах!

– Вот именно, что старых. Двадцать пять прошло. Мне тогда восемь лет только исполнилось.

– Двадцать пять? Дай угадаю, – проницательно усмехнулся Толян. – Ты, как и эти оболтусы, тоже забрался в дом к «Бабе-Яге»?

– Ну да, – Андрей неловко дёрнул плечом, испытав лёгкое смущение от стародавней дурацкой выходки. – Жребий вытянул. Правда, в дом забираться было не нужно. Так вышло.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, возвращаясь в тот день. Казалось бы, столько лет прошло, а помнит каждую мелочь. И спичку ту короткую со слегка истрёпанным рваным концом – оттого что Юрка отгрыз серную головку, а не отломал. И грязные пальцы товарища, со рваными заусенцами и обкусанными ногтями, и тычок в спину, от которого у него дёрнулся подбородок и клацнули зубы… И то, как медленно он шёл, неохотно переставляя ноги и трясясь от ужаса. Ему тогда только что исполнилось восемь лет и он ужасно старался выглядеть смелым, чтобы заслужить уважение старших ребят. Но испуганный шёпот за спиной, долетающий до внезапно обострившегося слуха, лишил моральной поддержки и заставил сердце то падать в пятки, то подпрыгивать к горлу.

Если подумать сегодня – что сложного? Всего-то и нужно было, что зайти во двор, огороженный потемневшим от времени штакетником и постучать в окошко, у которого возилась с травами старуха. Но всё пошло наперекосяк, как только он отворил калитку. Дверь в дом оказалась открытой – лишь надувшаяся парусом ситцевая занавеска с ромашками защищала жильё от любопытных взглядов.

Изнутри неслись такие запахи, что на несколько секунд Андрей застыл посреди двора, полностью дезориентированный и оглушённый. Травы, мёд и свежеиспечённый малиновый пирог. Разве так пахнет дом злой ведьмы? Конечно, нет!

Издалека донёсся шипящий шёпот Самойлова:

– Эй! Давай, Андрюха! До конца! Иначе не считается!