В полумраке избы, освещённой одним заходящим солнцем, причудливая игра теней придавала хозяйке пугающе-инфернальный облик. Высокая и сухая, с прямой спиной и редкими седыми космами, она походила на мумию, поднятую из саркофага каким-нибудь некромантом. Запавшие глаза и ввалившиеся щёки усиливали гнетущее впечатление и внушали страх незваному гостю, заставляя нерешительно жаться к дверям, но одновременно с жадным любопытством шарить глазами по стенам.

Старуха наблюдала за визитёром брезгливо кривя рот, из-за чего лицо, изуродованное резкими перепадами света и теней, и вовсе смотрелось жутко. Гость что-то спросил, но она и не подумала отвечать. Лишь слегка пошевелилась, меняя позу – надёжнее оперлась на стол костлявой дрожащей ладонью, и выплюнула:

– Убирайся!

Голос прозвучал высоко и хрустко – скрежетом колотого стекла под тяжёлой обувью. Гость поморщился, отвёл глаза от завешенных сухими травами стен и полками, заставленными кухонной утварью, не без содрогания встретился с мрачным мутноватым взглядом старухи и потребовал:

– Сначала ответь на мой вопрос!

– Вон!

 Вцепившаяся в столешницу ладонь с усилием разжалась и скрюченный палец повелительно дёрнулся в сторону сеней:

– Вон из моего дома! – дребезжащий голос взвился и оборвался надсадным хриплым кашлем. – И затвори за собой двери!

 Рассерженно мотнув головой, гость выругался и неохотно подчинился приказу – отвернулся и двинулся в сени, нарочно подволакивая обутые в замызганные резиновые сапоги ноги и оставляя за собой длинный грязный след.

– Тварь…

В сенях, заставленных кадушками, бочонками, коробами, корзинами и другим крестьянским инвентарём, было светло от распахнутой настежь двери. Остановившись на пороге, гость вздохнул, обернулся, оглядел заставленное помещение и вдруг увидел топор. Тот стоял на полу, прислонившись к стене – блестящий и огромный, как орудие древнего воина. Совсем не по руке одинокой, изуродованной артритом старухе.

Засмотревшись на тускло переливающуюся сталь, он опустился на корточки, провёл пальцем по серебрящемуся острию, потом, повинуясь неудержимому импульсу, обхватил рукоятку ладонями и оторвал орудие от пола. Поднялся, бесшумно высунул ноги из сапог и крадучись двинулся обратно.

Хозяйка стояла на прежнем месте, только отвернулась от дверей и рассматривала украшения в шкатулке, перебирая узловатыми пальцами крупные жемчужины.

Отвлекшись на драгоценность, убийца оступился. Половица предательски скрипнула, но старуха не обернулась, будто и не слышала. Все же нервы у него сдали и последние несколько метров он преодолел бегом.

– Что…

Старая ведьма всё-таки стала поворачиваться, но удар в спину оборвал вопрос на полуслове – опрокинул её на стол, заставив бессильно сползти вниз. Громко застонав, она заскребла ногтями по дощатому полу, пытаясь перевернуться на спину и извиваясь, как раздавленный червяк.

Убийца покосился на разбросанные по столу украшения и, чуть помедлив, наклонился, рассматривая рану. Та выглядела поверхностной и как будто не особенно опасной для жизни. Вздохнул, сцепил зубы, запрокинул на плечо окровавленный топор, наклонился к жертве и быстрым движением перевернул лицом вверх.

Второй удар получился сильнее и пробил грудь – лезвие вошло так глубоко, что даже подёргав за рукоятку, убийца не сумел его вытащить и отошёл, решив дождаться смерти жертвы. Та кричала и стонала почти беспрерывно, но почему-то всё никак не умирала. Лишь тянула сведённую в судороге руку и шептала надсадно и хрипло:

– Возьми…

Всё это жутко нервировало убийцу – он то ходил по комнате, останавливаясь у стола, чтобы прикоснуться к драгоценностям, то снова поворачивался к старухе… Уйти, бросив её живой он не мог, а вытащить из груди топор и нанести завершающий удар страшился. Другого оружия не нашёл – даже какого-нибудь завалящего ножика.

– Возьми… пожалуйста… Возьми…

Рука обессиленно упала, но не перестала дёргаться – скрюченные пальцы по-прежнему скребли пол, пытаясь подтащить туловище поближе к убийце. И он решился – подошёл, склонился и протянул ладонь:

– Давай.

Трясущаяся конечность тут же вцепилась в добычу – натужно выталкивая слова из глотки, умирающая прохрипела:

– Возьми… моё… проклятье…

Убийца, не ждавший такого поворота, шарахнулся назад, вырывая кисть из ослабевшего захвата ведьмы. Та дёрнула шеей, приоткрыла рот, собираясь что-то сказать, но поперхнулась хлынувшей из горла кровью. Всё же, перед смертью, выдавила ещё одно слово:

– Прости.

Не ранним субботним утром подземная автостоянка жилого комплекса «Горизонт» в Брянске, всё ещё была забита почти полностью. Прошлым вечером Андрей задержался на работе – жена с сыном уехали на трёхдневную экскурсию в Москву; он решил не спешить в пустую квартиру и потому припарковался позже, не на привычном месте, а чуть в стороне и теперь не сразу отыскал свой «Субару». Несколько мгновений покрутившись в бесплодном поиске, чертыхнулся, высказывая отношение к собственной тупости, достал из кармана брелок автосигнализации, надавил на кнопку и двинулся на зов откликнувшейся машины.

Всё-таки злость плохой советчик. Мозги скукоживаются до размеров теннисного мяча, большинство жизненно важных зон заминаются внутрь, а на поверхности остаются раздражённые участки, неспособные адекватно оценивать окружающую обстановку.

Больше всего на свете Андрей не любил раздражаться – в такие минуты всегда ощущал себя уязвимым и с возрастом научился относиться к большинству человеческих недостатков философски. Но последняя выходка Ирины довела его до бешенства – окажись та сейчас рядом, он высказал бы отношение к ней в такой форме, что каждое слово отпечаталось бы в набитом ватой мозгу, как выдавленное калёным железом.

Опытному юристу нетрудно и без рукоприкладства приструнить зарвавшуюся бабу с особой жестокостью и цинизмом.

Раз, два, три, четыре, пять… От одной мысли о случившемся снова затряслись руки – понимая, что нельзя выезжать в таком состоянии, Андрей положил ладони на руль и принялся мысленно считать до ста, успокаивая «броуновское движение» в собственной голове.

Наверное, не стоило жениться по «залёту». Хорошее дело браком не назовут, а уж вынужденный… Тем более. Оплатил бы аборт и раскланялся. Ну или развёлся, когда Ирка потеряла первого ребёнка. Жестоко, но честно: уже тогда отношения с ней напрягали постоянными требованиями, надуманными обидами и претензиями.

Подумав об этом, Андрей слегка устыдился: если бы они с женой расстались, не родился бы Артём и, значит, не появился бы в этом мире человек так сильно похожий на него, что можно легко и безошибочно угадывать мысли по глазам.

Но как же всё-таки она достала! Все эти показные обиды – надутые губы, хлопанье дверьми и демонстративное молчание… До сих пор он относился к выходкам жены с флегматичным пренебрежением, но сегодня упала последняя капля и место для терпения закончилось. Как и желание сглаживать конфликты игнорированием. Разрубить, и вся недолга.

Больше всего бесило то, что созревшая теперь проблема возникла на ровном месте и изначально не стоила тухлого яйца. Вот, говорят: «горе от ума». А оно не от ума, нет! Горе, оно… От бестолкового думанья. Горе тому, чья голова, непривычная к холодным рассуждениям и осознанно-спокойному взгляду на собственные недостатки, начинает задумываться и делать какие-то выводы. С непривычки, естественно, ложные. Сразу возникают мысли о несправедливом отношении к тебе людей, которые спят и видят, как бы обидеть такого «чистого ангела». Так что если и бывает горе и от ума, то только от глупого, неразвитого умишки.

Но он и сам хорош: слишком долго молчал и запирался, не желая провоцировать открытый конфликт в семье. А ведь расставил бы с самого начала все точки на i, глядишь, не дошло бы до таких «номеров». Да, Ирина всегда очень болезненно реагировала на критику. Но именно с его молчаливого попустительства она и осмелилась на такое… Дурак!