Рассматривая все эти шарики, ленточки и кукол на капоте сверкающего белого автомобиля, Андрей мысленно матерился. И как он забыл, что сегодня Вовкина свадьба? А ведь мать предупреждала! Эх, и не хочется же туда идти! Но придётся заскочить к Самойловым – столько народу, наверняка кто-нибудь хоть что-то, но сболтнёт о Кузнецовой. Они, кажется, два дня собирались праздновать? Значит, завтра и сходит. Сегодня к такому подвигу он не готов. Воскресенье, другой разговор – и поздравит, и информацию пробьёт. Пьяные люди благодушные, глядишь и расскажут что-нибудь.

Родительская «саманка» расположилась по соседству с самойловскими хоромами – окружённая хозяйственными постройками и деревьями, она затерялась в глубине сада, совершенно незаметная с дороги. Другие дома в селе смотрели фасадом на улицу или находились вблизи от забора, но их «гнездо», построенное прадедом по отцовской линии ещё 30-х годах прошлого столетия, единственное в Малой Талке целым пережило Великую Отечественную войну и встретило XXI век, почти не изменившись.

Только в новом тысячелетии отец с матерью облагородили простую прямоугольную конструкцию – изменили конфигурацию окон, добавили рельефности фасаду и сделали внутри современный ремонт. С красной черепичной крышей и резными лакированными ставенками, домик смотрелся сошедшим с пасторальной картинки – особенно летом, в разгар цветения подсолнухов, которые обязательно каждый год росли в огороде.

Заглушив мотор, Андрей вышел из машины и приблизился к старенькой ухоженной «Ауди», нахально оккупировавшей площадку перед воротами. Секунд тридцать смотрел на неё расфокусированным взглядом – всё ещё витая в мыслях о Кузнецовой, потом вздохнул, тряхнул головой и постучал по колесу обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.

Ну что ж, значит, точно услышат – не помешает ни орущая музыка, ни крики, ни хохот. Можно, конечно, зайти во двор… Вышло бы скорее. Так ведь не выпустят же!

 Поелозив, Андрей устроился удобнее, повернулся к Самойловскому дому и приготовился ждать. За спиной громыхнула калитка – на улицу вышел отец, как всегда, дёрганный и слегка возбуждённый, вышагивающий взвинченной походкой, будто смазал пятки салом и поскальзывается при каждом шаге. Худой, остролицый и бородатый, Михаил Горяев и внешностью, и шумными повадками походил на грача. Подойдя к Андрею, он похлопал его по плечу и, заставив подняться с капота, заключил в крепкие объятия.

– Ну, здорово, Андрюха! Давно тебя не было! Совсем родителей забыл! А где Артём?

Потом, не дожидаясь ответа, разжал руки, сделал шаг в сторону и продолжил без паузы, сменив добродушный тон на крикливый, обращаясь к кому-то за спиной:

– Я тебе когда ещё говорил тачку отогнать? Или ты по-русски не понимаешь? Давай уже, катись отсюда!

Обернувшись, Андрей увидел бегущего к ним молодого парня с зеркальным фотоаппаратом на шее. На ругательства в свой адрес тот отреагировал индифферентно – глядя в пустоту перед собой и показательно игнорируя отца.

Андрею такое поведение напомнило молодых людей в общественном транспорте, что резко превращаются в пустоглазых безухих каменных истуканов, стоит поблизости оказаться какой-нибудь старушке. Он криво усмехнулся, удерживая за локоть с пол-оборота завёдшегося отца. Не получилось – отмахнувшись, тот вырвал из захвата руку и перегородил фотографу подход к машине.

– Нет, ты посмотри на него! Что за человек! Я как будто с табуретом разговариваю!

– Бать, угомонись, – снова схватив отца за плечо, Андрей потащил его в сторону, давая парню возможность открыть машину и сесть за руль. – Наплюй.

– Как это наплюй? – возмутился тот, пытаясь освободиться. – Таким ни за что нельзя давать спуску, иначе на шею залезут и ноги свесят!

– Какого «спуску»? Не смеши! Ты глаза его видел? Это ж вакуум! Пустота. Ни одной мысли, сплошные рефлексы. Говорить с таким бесполезно – ему твои слова, что мёртвому припарка. Поэтому не заводись, дольше проживёшь.

Фотограф напрягся, сохраняя невозмутимость, но блеснувшие злостью глаза и нервно дёрнувшийся кадык выдали истинное отношение к сказанному. Освободив подъезд к воротам, он чуть протянул машину вперёд и припарковался через дорогу – напротив дома Самойловых.

– Так я не понял, – проводив взглядом парня, заходящего во двор к соседям, поинтересовался отец. – Почему без Артёма?

Андрей поморщился – он никогда не делился с родителями проблемами и не собирался делать этого сейчас, поэтому не желая развивать тему, неопределённо махнул ладонью и направился к стоящей на обочине «Субару»:

– Не переживай. Приедет. Попозже. Я решил себе отпуск до третьего апреля устроить. В понедельник съезжу в Брянск и привезу.

– А что случилось-то? – не отставал отец. – С Ириной поругался?

– Вот ещё! – ничуть не погрешив против истины, открестился Андрей – он ведь и правда ни с кем не ругался. Пока. – Там у них экскурсия трёхдневная нарисовалась. В Москву. Цитирую – «зашибическая». Ну не мог же я оставить его без Останкино?

– Да, в Останкино я бы и сам на экскурсию сходил! – согласился отец и посторонился, пропуская авто. – Ну ладно. Ты давай загоняй в стойло коня, а я к Самойловым, за Милой схожу.

Загонять машину во двор и закрывать ворота Андрею пришлось под душераздирающий лай неказистого чёрного пёсика, с яростной истерией носящегося по огороженному рабицей вольеру. Подумать только: ростом с крупную кошку, но шума как от десятка собак! Отец всегда любил таких – мелких и голосистых, чем-то похожих на него самого и потому, наверное, отвечающих преданной любовью. Зато Андрей удался в деда по материнской линии и потому вырос высоким и молчаливым. Напоследок подмигнув уже начавшему хрипнуть Биму, он закрыл за собой гараж и двинулся к дому по дорожке, выложенной диким камнем.

Мать ждала на пороге, второпях выскочив в одних носках. Невысокая, стройная как девушка, с серебристо-белой головой и гладким, почти без морщин лицом, она и в шестьдесят три года всё ещё оставалась красавицей. Заметив неуверенно-изучающий взгляд, устремлённый на ведущую к дому дорожку, Андрей резко ускорился и пересёк разделяющее пространство в несколько гигантских шагов: не хватало ещё, чтобы она бросилась навстречу почти босиком.

– Андрюшенька! Сынок!

Хотя он и наклонился, матери всё равно пришлось встать на цыпочки, чтобы обнять его. Не сводя щемящего обожающего взгляда, она взяла в ладони его лицо и поцеловала сперва один, а потом и другой глаз. Будучи ребёнком, он всегда стеснялся этих «телячьих» нежностей – пытался избежать их и удрать; только с годами стал относиться к ним терпимее. И всё равно, каждый раз, после долгой разлуки, глядя в усталые и печальные глаза, Андрей испытывал растерянность и смутные опасения.

Что-то неправильное и странное виделось ему в этой любви. Ладно бы мать была квочкой или, как сейчас говорят – «яжематерью». Так нет! Она никогда не истязала его гипертрофированной заботой, наоборот, опасаясь «распустить», порой проявляла такую строгость, какой не знала и сводная сестра Милана.

– Андрюша?! – скользнув руками по плечам, Людмила Горяева нырнула под куртку и нащупала экипировку сына. – У тебя что, оружие?!

– Мам, ну чему ты так удивляешься? – Андрей неловко пожал плечами, проклиная себя за то, что забыл переложить пистолет в бардачок, – Я, вообще-то, уголовный адвокат! Обычная предосторожность.

Мать отнеслась к этим словам недоверчиво – нахмурилась, покачала головой и отдёрнула руки, пряча их за спину:

– Я надеялась, когда ты ушёл из милиции… Полиции, – тут же поправилась она. – То перестал рисковать собой!

– Ма, да какой риск? О чём ты говоришь?

– Так! Давай, не вешай мне лапшу на уши! – мать погрозила пальцем и отступила в сторону, освобождая проход в дом. – Знаю я твои сказки!