- Я не знаю, кто мои родители. Я даже не знаю, здесь ли они или покинули ятоллу. Я знаю лишь то, что меня отдали в храм, потому что со мной не справлялись. Призыв Запретных... тридцать две жертвы, безжалостно зарезанные на алтарях безумцами. Я вобрала в себя их крики, я слышу их до сих пор.

   Странно, что глаза оставались сухими. Она думала, что заплачет. Она рассказывала кому-то чужому впервые, до этого лишь жрицы знали. Теперь пусть знает и Владыка. Это утяжелит его ношу, но ему полагается знать, скольким та проклятая ночь испоганила жизнь.

   - Теперь я понимаю, что есть еще один голос. Твой. Твой крик я тоже слышу. Он не самый громкий, но в тебе больше всех ужаса. От того что для них все прекратилось, а для тебя нет.

   Раманд ожесточенно потер рукою лицо. Готовый ко всему, в броне, за щитом, он вдруг почувствовал себя полностью разбитым. Не от всего в этом мире можно загородиться, иногда слова-вода просачиваются сквозь малейшие щели и жгут хуже ядовитых змей.

   - Только в храме голоса затихают. Без милости Пантеона тяжелее, хотя служба Отвергнутым тоже дарит тишину. Старшая жрица ворует для меня эликсиры, они помогают в те ночи, когда крики особенно громки. Но ятоллу раздирает на части. Огонь, Хеста. Я боюсь, что голосов станет больше, если не положить этому конец. Полагаю, что даже если я оглохну, с них станется звучать у меня в голове, и тогда мне останется лишь просить окружающих о милости избавить меня от нее...

   Наступившее молчание было долгим и тяжелым. Обоим приходилось держаться и справляться. Как будто заново.

   - Ты спрашивала богов? - Раманд чувствовал, как в затылке поселяется тяжесть. Вот, к чему он был не готов, а не к хохоту Запретных над своею головой. Как же так получилось, что не только его муки преследуют.

   - Спрашивала, - быстро ответила Яревена, - они не в ответе за людские проступки и за тех, кого ранило осколками.

   Похоже на бессмертных. Они не разбираются в людских бедах, они лишь отвечают на молитвы. Не будут они от криков ее избавлять. Вобрала - неси. Такова, значит, судьба. Она у всех разная, и каждый сам за нее в ответе. Больше чем имеется сил, не дается, а значит, все справедливо.

   - Они сказали, что уже достаточно того, что греясь возле их огней, мне даруется покой.

   Яревена надменно скривила губы.

   - А я же сама разрушила эту связь.

   - Как? - Раманд знал, что получит ответы на все свои вопросы. Он поднялся и подошел к ней, встал рядом, лицом к окну. Нужно видеть мир вокруг, чтобы не думать, будто он сузился до жутких воспоминаний и боли, застрявшей так глубоко.

   Неугодная помолчала некоторое время, чтобы припомнить, с чего верно следует начать.

   - Это история неподчинения. Обитал в городе один, не принадлежавший ни Домам, ни городскому совету, но обладавший силой, влиянием и деньгами, и мнивший себя господином. Он принес в жертву Чар-Овату сто быков, застил бессмертному глаза. И решил, что ему все дозволено. Он стал брать в городе всякую, которую захочет. Захотел и меня, старшую жрицу. Во всеуслышание объявил, что заарканит меня или подкупом, или силой. Ему ведь ничего не страшно, он от самих богов откупился, - Яревена вспоминала, и ее трясло от гнева. - Я пришла в храм, я пришла к богу и рассказала ему обо всем. Я считала, что подобное заявление оскорбляет сам Пантеон. Но Чар-Оват рассмеялся и сказал, что человеческое тело это не тот предмет, который стоит так уж беречь. Мне ведь не смерть сулит, - она сжала руки в кулаки. - Он должен был меня защитить! А бессмертный решил, что лишнее целомудрие девушке не идет. Невинную мне из себя строить поздно! Я разозлилась. На него, а не на зажравшегося скота. Я защитила себя. Во время вечерней трапезы я лично подала Чар-Овату золотое блюдо... с головой оленя.

   Раманд удивился. Услышав множество историй за свою жизнь, его удивляла только неугодная. Даже если бы ему дали время, он ни за что бы не догадался. Он с трудом представлял себе подобную картину. Жрица не просто не исполняет положенного, а своими действиями сквернит Пантеон и храм.

   - Шума было на всю ятоллу, - Яревена вдруг стало смешно. Теперь-то уж можно смеяться. - Прямое оскорбление бога! Думали, храм рухнет от его гнева. Меня лишили милости и регалий тут же. Чар-Оват бушевал и ярился, ему было мало, что я стою перед ним обнаженная, лишенная права даже церемониальным платьем прикрыться!

   Она показала Раманду руки со всех сторон.

   - Я вся должна была покрыться струпьями. Те бы болели, кровоточили и жгли. Но я и этому воспротивилась. Я не была не права. Моя сила против его. Человек против бога. Алтари потрескались, окна с дверьми выбило. Нельзя сказать, что я победила, но выражение лица у бессмертного было непередаваемое.

   Она снова громко рассмеялась. Точно также как тогда. Весело и легко. Свободно. Никто никогда ее не подчинит. Для ее жизни есть лишь ее воля, все остальное может гореть в черном огне.

   - В итоге вот.

   Кожа на руках от кончиков пальцев до локтя угольно черная, но гладкая и чистая. Это все чем она заплатила.

   - Я думала, казнят, - произнесла Яревена без страха, немного успокаиваясь. - Прими они такое решение, я бы окончательно разочаровалась в Пантеоне. Но они просто отдали меня Отвергнутым. Не знаю, почему.

   Раманд догадывался. Пантеон испытывал те же чувства, что и он сейчас. Ошеломление и восхищение. Чар-Овату попало от остальных, возможно от самого главы. Пантеону нравились сильные, смелые и упрямые люди. Жрица доказала себя. Она не побоялась, она защитилась, несмотря ни на что. Пантеон точно не мог ее казнить, таких они берегут. Однако и просто спустить с рук дерзость тоже не могли. Поэтому отдали Отвергнутым. Отпустили на расстояние вытянутой руки. Хороший ход.

   - И что же твой поклонник? - Владыке интересно стало, как все кончилось.

   - О, - с особым чувством протянула Яревена, глаза подернулись дымкой удовольствия, - я предложила ему взять меня. При всех. А он струсил и отказался, с тех пор его здесь никто не видел.

   И вот здесь Раманд искренне рассмеялся, как и она ранее. Яревена впервые слышала его смех и немного растерялась из-за этого. А ему было забавно думать о том, что несчастный попал в ловушку и никак не мог исполнить свое громкое заявление. К лишенной милости жрице, да еще и отданной во служение Отвергнутым, не мог прикасаться никто из тех, кто поклоняется Пантеону. Это оскорбление. Позор на всю ятоллу. Ему, не ей. Ей шепот в спину, злые взгляды, но все на расстоянии, близко подходить к такой бывшей жрице кто угодно забоится.