А многие женщины прикусили языки. Бегают. Иные даже не по поводу и острой нужде, а по собственному желанию. Всякому в жизни своей приходится нарушать правила. В том и вся превратность судьбы. Даже если знамо как правильно да ладно, порой приходится обращаться в другую сторону.

   - Не ведьма она, - добавила Станья со вздохом, чтобы хоть немного приглушить те разговоры, что непременно понесутся по городу, как только женщины этот двор покинут. Говорить за спиной злое так бездумно не стоит. Никто никого судить в этом мире права не имеет. Это вне людской власти, все они в руках богов.

   - Помогает? - с сомнением переспросила Машани, кусая губы.

   - Знатно, - тихо призналась одна из приятельниц.

   Вот как. Значит, не только Станья. Про нее-то говаривают. О том, что дочурка одного из лучших кузнецов верхнего города хаживает в приметный угол. Хотя вроде не подруги. У той, что там живет, подруг нет.

   - Слухи ходят, что души крадет, - сдавленно произнесла Машани, кладя ладони на полную грудь. Душно было от мысли, куда предстоит идти.

   - Нужна ей твоя душа, - надменно фыркнула Станья и перемахнула толстую косу через плечо за спину. - Она другим берет.

   Лицо женщины побледнело, приятельницы зашептались. Те, кто по себе знал, о чем речь, говорили меньше, из остальных фонтаном полились вопросы.

   - Выбирай, - безжалостно усмехнулась Станья, - или боги, которые не слышат, или боги, в которых больше не верят.

   Женщины разошлись с думами и новыми сплетнями на языках. Верхний город жил вольготной жизнью на своих трех громадных холмах, сытно, богато. Благодатная почва для скуки, та прорастает на ней буйным цветом, а стерва обильно порождает слова. Они - развлечение, основной источник вкуса жизни, имевшей мало остроты. Нижний город, раскинувшийся у подножия пологих гор, такие страсти не донимали. Выживать там посложнее, отчего времени поменьше, а дум больше. А когда есть думы, говорить особо не хочется.

   До вечера Машани маялась по собственному дому. На старших детей смотрела вскользь, мужа не ласкала, все слушала жалобное хныканье младшей. Никакого терпения к позднему часу у нее больше не осталось, а вместе с ним и выбор исчез.

   Закатная улица тянулась по северу верхнего города, пряталась за высокими торговыми домами и богатыми гостиницами. От того солнце исчезало отсюда раньше, затихали лишние звуки, появлялись странные тени. Всему виной что это старая часть города. Она не претерпела серьезных изменений за последние годы. Только людей поубавилось, обитатели перебрались в новые кварталы, оставив свои дома, но главное - сады. Сейчас уже никто не живет в таких зарослях! У охочих до зелени во дворах - крохотные парки, и каждому росточку там отведено свое место. А здесь сплошное буйство, растениям приятно, вольно. Оттого воздух полнился сладким ароматом фруктовых деревьев.

   Этот запах Машани раздражал, и она прятала нос в расшитом яркими нитями наплечном платке. Не шла, бежала. Остро смотрела по сторонам, боялась быть застигнутой. Хотя кто осудит? Кто из знакомых увидит - пошепчется вечер-два, ну да это не страшно. Здоровье ребенка важнее. А боги слово держать не заставят. Пантеон хоть и не одобряет этого обрядчества, но шкуру не спускает. Скорее уж найдет лишний повод для насмешки. Правящих богов забавляют попытки Отвергнутых цепляться за этот мир. А люди что? Люди слабы, им камень в туфлю попадет, так это повод для страданий. Ничего удивительного нет в том, что они мчатся даже к тем, у кого сил-то и не осталось, раз уж всесильные не спешат им помогать.

   Машани решила - в храме лишнюю чарку вина на главный алтарь прольет, прощения попросит, не станут на нее бессмертные гневаться. Но это все потом, потом!

   Так она себя успокаивала, пока неслась к заветному дому. Тот прятался глубоко, терялся в густой зелени, с улицы не разглядишь. Женщина распахнула низкую калитку быстро и резко, чтобы не передумать. Пробежала передний двор по извилистой каменной дорожке до невысокого крыльца, проскочила ступеньки и постучала в дверь. Замерла, прислушиваясь.

   Открыла сама хозяйка. То и понятно, слуг здесь не водится, одна обитает.

   - Заходи, - бросила и ушла.

   Машани переступила ровный порог. И куда такой дом одной? Надежный, добротный, в два потолка. Из щелей не дует, крыс не водится, на полу ковры, да не износившиеся, а новосплетенные. Не из родной шерсти, а из заморской!

   Точно, ведьма.

   - Чего застыла, проходи! - донесся громкий окрик из нутра дома. - У порога не болтают.

   Пришедшая опомнилась, сбросила сандалии, стянула платок с плеч и пошла на голос.

   Комната, в которой хозяйка ее привечала, оказалась большой, но темной. На обоих окнах была опущена плотная занавесь, свет шел только от масляного светильника в дальнем углу и от настольных свечей, расставленных на красном полотенце. Большой стол, два стула с жесткими спинками, не разожженный алтарь. Вот и все убранство.

   Как в логове. Машани почувствовала холод в руках. Мерзнуть в их краях трудно, жизнь на юге лишала знаний о таком.

   - Зовут как? - спросила хозяйка, не глядя на женщину. Гостья ее будто не интересовала. Да и поздний час не смущал. Привыкла? В этот дом по утрам не ходят, это не храм.

   А голос низкий, грудной, глубокий. Как хорошо, что она запряталась здесь, от всех подальше. Погибель ведь, а не девица!

   Отринутой Пантеоном, полагалось быть несчастной, подбитой, убогой. Из глаз должен пропасть свет, слезы должны вымыть их цвет, из позвонков исчезнуть стать и гордость, а из рук и ног сила. Она должна походить на куклу, которую истерзала в зубах бешеная собака. А эта... эта цвела весенней розой и сияла утренней росой! Молода, красива, ладна, крепка, сильна. Точно вишня, вобравшая в себя свет и тепло солнца. Косы черны да гладки, стелились по плечам и спине тугими змеями. Кожа чиста и смугла. Глаза остры. Зубы белы.

   Зависть брала.

   Это таково ее наказание за страшный проступок? Аль боги не так уж и гневались на нее, раз до сих пор так хороша?