— Надо бы отрубить им головы для верности, — посоветовал Таннет, пряча арбалет под плащ. — Принесем доказательства Фарвику.

— Не трогайте девочку, — тихо попросила Тристин, склонившись над мертвым телом маленькой стригойи. Она перевернула ее на спину. Выросшие когти уже втянулись, но из раскрытых глаз не ушла чернота. Что-то прошептав, Тристин закрыла их. — Хочу похоронить ее.

— Я бы, конечно, предложил бы ее сжечь, но лучше не буду.

— Спасибо.

Монетчик отсек голову старшей стригойе. После упокоения, ее мертвая плоть стала подвластной стали. Засунув безобразную голову в мешок, Дарлан подошел к Тристин, которая все еще сидела на корточках возле девочки.

— Я видел лопаты, можем похоронить ее здесь. Стражники у ворот вряд ли пропустят тебя с бездыханным телом ребенка без лишних вопросов, — сказал Дарлан. В ответ Тристин просто кивнула.

Когда они закончили и выбрались на поверхность, никто не разговаривал. Таннет уловил настроение Тристин, поэтому помалкивал, хотя обычно, после убиения очередного чудовища, болтал без остановки. Мысленно монетчик его поблагодарил за это.

В гостинице они разошлись по своим комнатам. Тристин следовало побыть одной, поэтому Дарлан не стал ее беспокоить, несмотря на то, что его сердце рвалось к ней. Сквозь все эти годы, в нем, к его изумлению, еще теплилось то нежное чувство, что когда-то расцвело между ними. В Фаргенете он вспоминал о ней, даже когда все его думы занимала Аладея. Но вспоминал лишь их дружбу, все, что было выше дружбы, постепенно остыло, словно угли костра, который еще недавно жадно горел, расплескивая искры десятками капель. Удивительная штука — любовь. Она то рождается, то умирает, то на смену ей приходит другая, после которой предыдущая кажется ненастоящей, фальшивой, ошибочной? Какая же из них на самом деле истинная? Встреча с Тристин пробудила то, что дремало в Дарлане. Надолго ли? Почему? Пряталось ли где-то в глубинах его сердца это будоражащее чувство к ней, или он просто радовался возможности снова видеть ее рядом, внимать ее голосу, любоваться фиалковыми глазами, ямочкой на подбородке лишь потому, что она была частью той жизни, когда он еще не познал предательства и разочарования. Не считая, конечно же, того, как поступил с ним отец. Но его Дарлан простил. Не помнил, когда именно, но простил.

Скинув плащ и сняв крепление с арбалетом, Таннет завалился на кровать, свесив ноги в сапогах на пол.

— Твоя Тристин, видимо, очень щепетильно относится к детям, — сказал он, повернувшись к монетчику, который зажег лампу на столе.

— Знаешь, ты до сих пор поражаешь меня наблюдательностью.

— Ей бы своих завести. Раз уж она пожалела кровожадную тварь, когда-то бывшую ребенком, то уж родных чад никому в обиду не даст. Будет лучшей матерью, клянусь богами. Погоди-ка, могу я кое-что спросить или лучше сейчас ваши монетные дела не трогать?

— Спрашивай. — Монетчик уже догадался, к чему клонил Таннет. Лучше сразу ему ответить или он потом все равно достанет.

— Ну, есть миф, легенда, называй, как хочешь, о мастерах Монетного двора. Не знаю, сколько в этом правды, но вы не способны иметь детей?

— Естественно, способны. Разговоры о нашей стерильности слишком преувеличены. Примерно так же, как байка про то, что нас пичкают ядовитыми отварами из горных трав.

— Тогда объясни, почему я никогда не слышал про детей монетчиков? Да и сам ты, судя по тому, что я узнал о тебе, не стремишься однажды осесть и нарожать с какой-нибудь дамой дочурок да сынишек. Почему? — Иллюзионист вопросительно посмотрел на Дарлана.

— Все просто. Мы воины и служим до самой смерти. Сегодня я при дворе короля Фаргенете, а завтра я уже защищаю на войне какого-нибудь князя или его наследника. Когда воспитывать детей? Оставить его мать с младенцем, чтобы видеть потом его раз в пять лет? Лично для меня это большое зло, а для женщин-мастеров… Посмотри на Тристин, она бы была счастлива стать матерью, но трезво оценивает свое положение. Родить ребенка, чтобы потом бросить его, как бросили эту несчастную девочку, которую по-своему хотела спасти стригойя? Уйти из ордена нельзя, кара будет сурова, хуже обычной смерти. Даже я предпочел бы, чтобы меня порвал на лоскуты какой-нибудь монстр, чем попасть в руки магистров.

— Но ведь Тристин — наставник, постоянно живет на Монетном дворе, могла бы растить дитя там, было бы желание!

— Не получится, — возразил Дарлан, присаживаясь на кровать. — Магистры нашего братства это запрещают, никаких детей в пределах территории ордена. Они будут отвлекать, отнимать время, которое нужно уделять ученикам. Поверь, в истории мастеров были и семьи, и дети, но ни разу это не закончилось счастливо. Такова наша судьба — одиночество и короткий век. Поэтому Тристин — самый заботливый наставник, ее ученики — ее дети. Не представляю, как ей сейчас тяжело. Расставание давит на нее неподъемным грузом, а тут еще эта стригойя.

— Знаешь, — сказал Таннет, — быть монетчиком, конечно, славно, но все эти ваши запреты, лишения уже меня доконали. Великие воины, невероятные способности, а места для человеческого счастья почти и не осталось.

— Для кого-то из нас быть могущественней тысяч людей и есть счастье. Ну, довольно. Что с головой делать будем? Разумно ли ее держать тут ночь?

— Неразумно. Запах, чувствую, к утру нас разбудит. Как думаешь, если я среди ночи навещу наместника, он сильно разозлится?

— Думаю, ты его обрадуешь. Он, может, и не спит даже. Ждет от нас вестей. Увидит голову стригойи, вздохнет с облегчением. Не придется падать в ноги князю, когда тот приедет.

— Тогда я поспешу. — Иллюзионист уже был на ногах, схватил плащ, арбалет на всякий случай и окровавленный мешок.

Когда Таннет убежал, Дарлан решил навестить Тристин. Он постучал в ее дверь, она не сразу ответила. Ее обнаружил сидящей в темноте.

— Как ты? — спросил монетчик, опускаясь с ней рядом. Тристин прижалась к его плечу головой.

— Уже в порядке. Жуткое ты себе выбрал занятие.

— Не всегда чудовища — это те, кто были детьми.

— Понимаю.

— Мне кажется, что все-таки что-то не так. — Дарлан повернул голову, чтобы встретиться с ее глазами. — Ты что-то утаиваешь от меня.

— Давай утром уедем, — сказала Тристин, касаясь его руки. — Твой иллюзионист все поймет. Магистры дали мне гарантии, что если ты вернешься, тебя оставят в живых, я верю в это, иначе бы они этого не предлагали.

— Барон Залин требует моей смерти, требует отдать меня в его распоряжение. Почему ты слепо веришь магистрам? Им выгоднее пойти навстречу Залину, может быть так, репутация ордена пострадает меньше.

— Мы спрячем тебя, ему сообщим, что казнили тебя сами.

— Тристин, я не хочу остаток жизни провести в плену в том месте, где когда-то рос. Я нашел цель, цель, ради которой Ламонт и Камал основали братство. Помогать людям, всем без исключения, а не только тем, у кого туго набит кошелек. Орден давно преследует лишь одну цель — личное обогащение магистров, а не благо человечества. Вместо того чтобы защищать всех людей от тварей, что расплодились в мире, мастера охраняют сон королей, принцев и принцесс, обороняют обозы богатых купцов от разбойников. А как быть простому фермеру? Тристин, Монетный двор давно не тот, о котором мы слышали до того, как нас взяли на обучение. Или ты готова поспорить с этим?

— Я не буду с этим спорить, Дарлан, — ответил она, отстранившись. — Но мы должны подчиняться ордену, хочется нам этого или нет.

— Так уходи, брось все. Путешествуй с нами, истребляй чудовищ, у тебя неплохо вышло со стригойей.

— Оставить учеников?

— Есть те, кто смогут также хорошо заботиться о них, как ты! Трамин, Уланта, Холдрет, — напомнил ей Дарлан. — Я не смогу поехать с тобой, но ты можешь остаться.

— Нет, нет, нет. — Тристин, как ужаленная, вскочила с кровати. Он увидел, что по ее щекам покатились слезы. Боги, да что с ней такое?

— Тристин? Если не хочешь, просто возвращайся одна. Скажи магистрам, что не нашла меня, пусть посылают другого.