– Так может, мы попробуем все исправить? – впервые за нашу беседу его голос звучал мягко. Мне это понравилось.
– Я здесь ради того, чтобы вы подтвердили нормальность моего состояния боссу. Делайте все, что для этого необходимо.
Он снова криво усмехнулся – на этот раз делано и демонстративно.
– Если вы желаете только этого – я прямо сейчас напишу самое положительное заключение, и мы распрощаемся. Видите ли, мисс Калверт, я не лечу людей. Я им помогаю. И вам я хочу помочь, но при условии, что вы хотите того же. Решайте.
Я живо представила, как возвращаюсь завтра на работу с этим заключением на руках. Как после работы я прихожу в маленькую квартирку над грязным байкерским баром – типичные трущобы. Бокал недорогого вина на ночь, полубредовые сны, бесконечное обрывание любых связей, бегство от себя… Полное одиночество. Когда я последний раз была с мужчиной? Лет пять назад я еще пробовала перебороть себя, ходила на свидания, пыталась завязать отношения. А потом махнула рукой, свернувшись калачиком в своем мирке, как эмбрион в материнской утробе. Стоит ли что-то менять?
– Что вы подразумевали под новыми методиками? – начала я осторожно. Он улыбнулся, как мне показалось, с облегчением и даже радостью – так мечтал опробовать на мне новые приемы?
– Для начала, вам придется рассказать все, что случилось. Все, что вам удастся вспомнить, Кэтрин.
Начало вполне стандартное.
– Я попробую.
Не знаю, сколько длился мой монолог – два часа? Десять минут? Закончив, я чувствовала себя, как высосанная устрица – пустой, легкой, но обессиленной. В то же время я поняла, как давно мне хотелось снова поговорить о том, что случилось тогда, десять лет назад. Внутренне я переживала эти события снова и снова – отдельные фрагменты, детали, фразы, и целые судьбы… Я ждала реакции доктора.
– Кого вы вините в том, что произошло с вами?
Странный вопрос вогнал меня в ступор. Я никогда особенно долго не рассуждала на эту тему.
– Виню? А разве это не очевидно?
– Для меня – нет. Поэтому я спрашиваю.
– Эдди. Эдди и Аманду Вудолл, – я чувствовала легкое раздражение. Эти чудовища даже имен не заслуживают, какие могут быть сомнения в их виновности?
– А как вы оцениваете свою роль? Вы в этих событиях – случайный герой?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, вы не были с ними знакомы до всей этой истории?
– Разумеется, была. К чему вы клоните? – я снова перестала себя контролировать, в голосе звучал вызов.
– Я совершенно ни к чему не клоню. Вы сейчас сами сделали какие-то неожиданные и не очень приятные выводы, – он вновь принялся едва заметно ухмыляться, словно играя со мной.
Я устало откинулась в кресле.
– Вы меня немного запутали, – призналась я.
– Нет, это вы себя запутали. Подумайте об этом до завтра. Какова ваша роль во всей этой истории
– случайно ли это произошло? И мы все обсудим. Вы ведь придете завтра?
– Конечно же приду! – я уже не скрывала раздражения. – Иначе как мне жить дальше с сомнениями, которые вы во мне посеяли?
– Прекрасно. Я уже вижу прогресс. Поверьте, вы себя не узнаете к концу нашей терапии.
Он поднялся, я тоже – и тут же почувствовала, насколько сильно вымотана.
Ассистентка появилась словно из-под земли. Может, она и вовсе не отходила от раздвижных дверей? Доктор Тиммонс вежливо попрощался, вновь усаживаясь за стол. А я уже знакомым маршрутом направилась к выходу, сопровождаемая тусклой улыбкой девицы, искусственной, как и все в этом городке и в этом мире.
Я не помню, как возвращалась в пансион. Разговор с доктором словно вывернул меня наизнанку, и теперь я вся была обращена в себя, и прошлое, похороненное там, глубоко внутри, снова вставало перед глазами странными черно-белыми кадрами. Я видела грязную закусочную, у черного входа которой я перекуривала, роняя пепел на желтый фартук. Видела жаркий полдень и свою мать, копающуюся в огороде – все время, упрямо, самозабвенно. Ферма была ее жизнью, заменила непутевую дочь. Да, точно. Когда я вернулась, она даже не подошла меня обнять. Взглянула разочарованно и пошла полоть морковь с обиженным видом – такой я ее и запомнила. Даже не знаю, что с ней стало… У Эдди Вудолла отношения с матерью тоже не складывались, он, как и я, стал ее сожалением… Нет, не хочу думать, что у нас с ним было что-то общее…
Идя по дорожке к крыльцу, я думала о том, как провести остаток дня. Понятия не имею, чем можно заняться в этой дыре. Дома вечерами я смотрела разные шоу и сериалы, но здесь в номерах телевизоров не было. Будь у меня машина, покаталась бы по городку, раньше мне казались интересными новые места и их маленькие достопримечательности.
Я шла по коридору к холлу, размышляя, не пообщаться ли мне с двумя другими постоялицами, но мысли о том, что придется разговаривать о своей жизни, работе и увлечениях, вызывали неуютные чувства, почти страх.
Не успела я подойти к стойке, чтобы забрать ключ, как по лестнице мне навстречу стремительно сбежала та молодая студентка, Шэннон. Как показалось, жутко расстроенная. Опередив меня, она вцепилась в столешницу и потребовала у нашей чопорной консьержки:
– Я хочу взглянуть на бланк.
Мисс Розенфилд старательно изобразила непонимание. Девушка нетерпеливо пояснила:
– Ночью, при заселении. Вы попросили заполнить бланк. Я хочу на него посмотреть.
Консьержка явно медлила:
– Что-то не так с вашими данными?
– Понятия не имею, – девица, казалось, едва сдерживает то ли истерический смех, то ли рыдания. – Я его не заполняла. Это сделала Лекси, я точно помню! Хотя вы утверждаете, что ее со мной не было. Вот я и хочу видеть эту анкету. Она ведь у вас есть? Или мне это тоже пригрезилось?
– Это обязательная форма, и мы просим заполнить ее абсолютно всех клиентов. Разумеется, вам не пригрезилось. Вот, прошу.
Я с любопытством наблюдала за сценой, оставаясь в тени коридора. А девушка-то не так проста, как кажется. О чем это она талдычит? Под наркотой, что ли?
Рванув из рук листок, аккуратно вставленный в файл, девица жадно принялась его изучать, и лицо ее бледнело на глазах. Я обеспокоенно взглянула на мисс Розенфелд: не понадобится ли стакан воды или даже нашатырный спирт. И тут же отпрянула назад, едва не выдав свое присутствие. Вежливую отчужденность с лица консьержки как ветром сдуло. Ее сменило злобное самодовольство – она стала похожа на хищную птицу, готовую запустить когти в жертву. Жертва, между тем, выпустила бланк из рук и пролепетала:
– Этого не может быть… Как? Как вы это сделали?.. Мой почерк…
Жердь отреагировала высокомерно:
– Могу я еще чем-то помочь?
Не ответив, девушка повернулась к лестнице, а я вышла в холл. Хотелось схватить ключ и бежать подальше от этой жуткой женщины с маленькими блестящими глазками и крючковатым носом.
– Ключ, пожалуйста.
Она тут же обратилась ко мне с широкой улыбкой:
– О, мисс Калверт! Надеюсь, день был удачным?
Я нетерпеливо постучала по столешнице:
– Ключ.
Не меняясь в лице, жердь выдала мне ключ, и я поднялась к себе. В комнате прибрали. На прикроватной тумбочке в кувшине стоял букет подсолнухов. Я ненавижу желтые цветы. Впрочем, любые цветы. Сцена внизу немного отвлекла от мыслей о прошедшей встрече с доктором, но оставшись наедине с собой, я снова поняла, насколько опустошена и устала. Не снимая туфель, я легла на кровать и не двигалась минут двадцать, уговаривая себя встать и принять душ.
Вторую половину дня я пыталась читать, обнаружив в гостиной, где утром пили кофе, полку с книгами. Приятно удивилась, найдя среди них любимых "Маленьких женщин", и уволокла потертый томик в комнату. Но даже хорошо знакомые сцены давались тяжело – я постоянно возвращалась к предыдущему абзацу, отвлекаясь на посторонние мысли.
Вечером пришлось обратиться с просьбой к этой журналистке, Тэйлор Эмери, так как я совершенно забыла перекусить в городе. Она, перехватив меня на лестнице с очередной чашкой чая, которой я пыталась утихомирить голод, и предложила вместе пообедать в городской закусочной. Я долго отказывалась, призывая на помощь всю вежливость и терпение, которых у меня и без того почти не осталось. В итоге попросила ее привезти мне пару сэндвичей. Это примирило Тэйлор с моим отказом поехать с ней лично. Почему она так настойчиво пытается влезть в жизнь всех встреченных ею людей? Это природное любопытство и делает из человека журналиста, или того хуже – писателя.
