Why can’t we just laugh and joke around (Почему мы не можем просто смеяться и шутить?)

Remember cuddles in the kitchen (Помнишь объятия на кухне?)

Yeah, to get things off the ground and it was up, up and away (Все отрывалось от земли, и это было где-то там, далеко)

Или, например, есть еще одна песня, что напоминает мне о нас, о нашей ночевке. Несмотря на то, что случилось после, ты был так честен со мной тогда, ты не боялся говорить, ты доверял мне в ту ночь.

Baby we both know (Детка, мы оба знаем)

That the nights were mainly made for saying things (Что ночи созданы в основном для того, чтобы говорить вещи)

That you can’t say tomorrow day (Которые нельзя сказать назавтра)

Мы говорили о многом в ту ночь. Говорили даже о том, о чем бы ты никогда не захотел говорить со мной, но что самое главное — ты позволил мне сказать то, что я боялся говорить на протяжении пары лет. Возможно потому что мы уже были немного пьяны, но какая разница?

— Ты же знаешь, что я чувствую к тебе, да? — видел бы ты тогда своё лицо, это что-то неповторимое. Но то чистое удивление на твоем лице, перерастающее в смущение выглядело даже мило.

— Да… нет, то есть, — и пока ты в панике пытался придумать, что бы мне ответить, я приподнялся и осторожно поцеловал тебя. И именно тогда я на самом деле мог это делать, мог целовать тебя.

И как же я жалел, когда потерял всё это. Каждая секунда, что я думал о тебе… господи, я до сих пор ума не приложу, как я смог это вытерпеть.

And nothing comes close to the way that I need you (Ничто и близко не сравнится с тем, как я в тебе нуждаюсь)

И это до сих пор убивает меня, потому что по моей вине это произошло. По моей вине я потерял тебя, это было невыносимо.

It feels like there’s oceans between me and you once again (Нас будто снова разделяют океаны)

И даже вернув тебя через столько, блядь, времени, я чувствовал, что что-то не так.

We hide our emotions under the surface and try to pretend (Мы скрываем эмоции под водой и отыгрываем свои роли)

But it feels like there’s oceans between you and me (Но кажется, что нас снова разделяют океаны)

Но тогда я и заслуживал именно такого отношения к себе, но это не значит, что мне не было больно.

I want you (Я хочу тебя)

And I always will (И так будет всегда)

I wish I was worth (Мне больно, что я недостоин)

Возможно, тебе было бы лучше с кем-то еще, но я просто не могу и не хочу даже думать о тебе с кем-то другим. Да я и свою-то жизнь не могу представить с кем-то, кроме тебя.

But I know what you deserve (Но я знаю, чего заслуживаешь ты)

You know I’d rather drown (Пойми, я лучше утону)

Than to go on without you (Чем поплыву без тебя)

И мне кажется, что ты чувствуешь ко мне тоже самое.

But you’re pulling me down (Но ты затягиваешь меня)

И единственное, чего я хочу — это чтобы ты знал, что я чувствовал всё то время, проведенное с тобой. Я знаю, таких песен, крутящихся в моей голове воспоминаниями о тебе будет ещё немало, но я смогу подарить тебе еще десятки, сотни кассет.

— Кассета с музыкой, правда? Каждую под меня подбирал? — с усмешкой говоришь ты, но меня не волнует. — Ты такой гей.

— Ага, ты тоже, — ты тихо смеешься, крутя в руках эту самую кассету. — Я хочу послушать её вместе.

— Конечно же, у меня-то нет доисторического проигрывателя для этой штуковины.

И мы лежали там, на нашей кровати, прижимаясь к друг другу так близко, пока в наушниках играла последняя песня.

I love you, I love you (Я люблю тебя, я люблю тебя)

And all of your pieces (И все твои частички)

========== feelings ==========

Чувства — штука сложная, особенно когда это касается тебя, Микки. Для меня ты до сих пор сплошь одна неебически сложная головоломка, над которой я буду думать ещё целую вечность, зная, что всё равно никогда не смогу её разгадать.

Да, я могу догадываться, что там у тебя внутри. Я могу догадываться, что внутри у тебя одни лишь обломки. Я могу догадываться, кто и как разрушил всё это внутри тебя. Но в этом-то и проблема — я могу лишь догадываться.

И мне может быть бесконечно жаль, ведь я приложил руку к этому разрушению. Я даже могу извиниться за все те раны, которые все ещё, время от времени, напоминают о себе. Я могу говорить тебе чёртово «прости» хоть каждую секунду. Я могу сотню и тысячу раз попросить за всё это прощения и столько же раз сказать тебе, что я всё понимаю, даже если это вовсе и не так. Я всё это могу и — более того — я вытворял такое уже не раз, но это всё ещё не значит, что я не искренен; это не значит, что я не хочу тебя понять.

Но я — не ты, Микки. И как бы мне не хотелось хотя бы всего на минуту оказаться тобой и прочувствовать это… я просто не могу. Никто не может.

Конечно, разговоры помогают, но недостаточно, ведь «не каждый может пиздеть о своих чувствах каждую долбаную минуту», так еще и говорить об этом не так уж и легко. Наверное, всех наших слов и признаний всегда будет мало для этого.

Нет, конечно, я могу часами рассказывать тебе о своих чертовых чувствах. Могу в красках рассказать тебе о своем расстройстве. Могу описать то, как я чувствовал себя во время мании и даже депрессии. Я могу рассказать тебе о том, как страшно ничего не чувствовать и видеть, как близкие отворачиваются от тебя, один за другим. И даже могу попытаться рассказать тебе о том, как было больно терять тебя каждый ебаный раз. Все мои мысли, все мои чувства — я бы выложил все на стол. Я мог бы это сделать.

Как и ты мог бы рассказать мне о ненависти к себе и о чувстве неправильности. Ты мог бы, глядя мне прямо в лицо, говорить об одиночестве, что мучило тебя в те дни, когда я оставлял тебя раз за разом. Ты мог бы описать мне ту злость, что испытывал из-за своей семьи и отчего потом чувствовал себя ужасно. Ты тот, кто мог бы в точности расписать мне отчаяние и безнадегу. Ты правда мог бы сделать это.

Но мы оба все равно бы не знали, каково это было на самом деле. Мы бы не знали, какого ощутить эти чувства внутри своих легких, внутри своего разума, внутри тела. Мы никогда не сможем рассказать, и тем более показать подобное друг другу, как бы не хотелось. А мне бы, наверное, этого хотелось.

Хотелось бы понять, что ты чувствовал, впервые встретившись с жестокостью, будучи ребенком. Мне бы хотелось в полной мере ощутить твою любовь ко мне и, наконец, узнать, билось ли твое сердце так же сильно, как и у меня, когда мы впервые встретились. Я бы даже хотел сполна ощутить твою боль от моего предательства. Я безумно сильно хотел бы ощутить тот трепет, что ты чувствовал в груди, когда мы впервые касались друг друга. И я бы хотел знать, какого это — быть тебе со мной рядом каждый чертов день и каждую секунду. И похоже ли это чувство на счастье? Похоже ли это на моё чувство счастья?

Я бы правда хотел узнать, какого это для тебя. Хотел бы узнать, как ты чувствуешь, но как ни крути, говорить о чувствах так же сложно, как и пытаться их понять. А я бы хотел вправду сожалеть тебе и в точности знать, почему. Я хотел бы понять всю твою злость и прочувствовать её через себя. Я бы хотел знать, какого это для тебя: любить меня, но злится и держать обиду за всю херню. Я бы хотел этого. Я бы хотел знать тебя досконально, хотел бы знать тебя наизусть.

Но тогда я бы вряд ли так сильно дорожил твоими чувствами, как сейчас. Навряд ли бы я так же сильно любил, как люблю тебя сейчас. Ты нечто, Микки, и вся эта таинственная, сложная херь с твоими чувствами — огромная, блядь, часть тебя. И несмотря на то, что я хотел бы быть рядом и знать, что на этот раз я не так сделал… думаю, одновременно с этим я и не хотел этого, ведь тогда бы потерял эту твою часть.

Так что меня вполне устраивает просто думать, что там у тебя в голове. Меня устраивает лишь догадываться о том, что ты чувствуешь. Точно как тогда, когда мы были обычными подростками. Это незабываемое чувство, оно будто, не знаю, окрыляет. Только теперь мне не приходится ломать голову, вечно думая, нравлюсь ли я тебе хоть немножко. Как и тебе больше не нужно прятать это где-то глубоко внутри. Теперь нам незачем претворяться. И лишь это чувство никогда во мне не умрет. Надеюсь, как и твои чувства тоже.