Твоя кожа, она… гладкая. Я не имею ввиду, что-то типа: «Господи, Микки, каким кремом ты…?»… Блядь, нет, несмотря на то, что она и в правду нереально гладкая, сейчас я не об этом. Я имею ввиду… У тебя, возможно, что-то с генетикой или, может, ты бреешься. Хотя ладно, на счет второго, я бы точно когда-то поймал бы тебя за этим делом, но этого никогда не происходило. Тем более мы почти всегда принимаем ванную вместе, так что… В общем, ты говоришь, что ненавидишь это в себе — якобы, мужики должны быть волосатыми и прочий бред. Но мне это пиздец как нравится, чтобы ты знал. Тебя ахуеть как приятно трогать из-за этого. Особенно во время секса, когда твоя кожа влажная, скользкая от смазки. Во время этого я люблю поднимать тебя за бедра, трогая тебя везде, скользить по телу, по твоей коже, вжиматься в тебя, чтобы чувствовать её. Я просто тащусь от этого.

Так что ты можешь ненавидеть это в себе, мне плевать. Потому что я это люблю.

Твоя кожа, она… сладкая. И ты вечно кричишь на меня: «Галлагер, я тебе не ебаный леденец!», «Галлагер, займи свой язык чем-нибудь другим!», «Галлагер, я тебе язык сейчас оторву!», «Галлагер…» и так далее, и тому подобное. Но я ничего не могу с собой поделать, твоя чертова кожа… она слишком вкусная, вот и все, и точно не я сделал её такой. Так что я ничего не могу с собой поделать, мне просто хочется кусать тебя. И я знаю, что тебе нравится это не меньше моего.

Твоя кожа, она… бледная. И это я люблю, пожалуй, больше всего. Мне нравится эта бледность. И возможно, я бы должен волноваться за тебя — вдруг с тобой что-то не так? Но я знаю тебя, и ты нихера ничем не заболеваешь. Ты просто мудак, не выходящий на улицу. Хотя ладно, ты выходишь — чаще всего по вечерам или в херовую погоду. Ну, а если ты даже и выходишь, и на улице, блядь, прекрасный солнечный день, то ты обычно проводишь день где-нибудь в тени. Ты просто ненавидишь, мать твою, солнечный свет. Вот хотя бы вчера: я хотел раздвинуть шторы, и ты накричал на меня. «Блядь, я ебучий вампир по утрам — такой ответ тебя устроит?» — ответил ты мне, когда я спросил, какого хера ты не даешь мне открыть их. Ты взбесил меня тогда. И я все равно раздвинул эти чёртовы шторы, потому что… Я не могу видеть тебя и твою блядскую бледную кожу в этой темноте.

Я понимаю, что это дохера странно звучит, но мне просто нравится это. Нравится, как она контрастирует с твоими темными, как смоль, волосами. Нравится, потому что и твои голубые глаза на её фоне выглядят в тысячи раз прекраснее. Нравится, потому что твои губы такие розовенькие и милые кажутся ярче, сочнее, и это просто невыносимо. Нравится, потому что засосы на твоем теле так сильно выделяются на ней. Нравится, потому что это сексуально. Нравится, как полосы синих вен проступают на твоем теле. Нравится, что в некоторых местах у тебя все-таки имеется цвет — розовый: коленки, локти, костяшки пальцев… и еще в некоторых местах, доступ к которым открыт лишь мне. И это чертовски мило выглядит. И мне это нравится. Нравится, потому что ты выглядишь, блядь, потрясающее, понятно?

Я люблю это. Ты не похож ни на кого, и я чертовски люблю это. Я чувствую, что обладаю чем-то таким, чего никогда не будет у остальных. Чем-то таким особенным, предназначенным лишь для меня. Думаю, что обладаю тобой. Хочу так думать. Даже сейчас.

Сейчас утро. Ты спишь, обняв подушку, лежа на животе. Я осторожно касаюсь тебя, но ты все равно вздрагиваешь. Я мягко этому улыбаюсь и, лишь кончиками пальцев, начинаю скользить по коже. От родинки к родинке. Я перебираю пальцами, изображая бегущего человечка, ты мямлишь что-то неразборчивое и переворачиваешься на спину. Твои глаза все еще закрыты. Я снова улыбаюсь, — не могу сдержаться. Теперь свет из окна падает на твое лицо, и ты жмуришься, на этот раз поворачиваясь ко мне лицом.

— Ты чего? — твой голос мягкий, тихий и немного хриплый ото сна. Ты поправляешь волосы, убирая их за ухо, а на лице появляется легкая улыбка. Я всматриваюсь в твое лицо, кожа на нем кажется бледнее, чем обычно. Не знаю почему, но у тебя так всегда, когда ты просыпаешься. И ты выглядишь особенно мило по утрам.

— Ничего, — также тихо отвечаю я, мягко касаясь твоего оголенного плеча, — просто нравится… — твоя кожа.

========== pain ==========

Я однажды пообещал, что никогда-никогда больше не сделаю тебе больно. Я сказал это, когда ты пришел ко мне и лег рядом, извинившись за то, что немного опоздал. Тогда я был на все сто процентов уверен, что сдержу свое обещание. Все те измены и прочее дерьмо, — я не повторял этого и думал, что таким образом смогу сдержать данное мною слово.

А затем… затем мне пришлось сделать тебе так больно, что иногда мне кажется, что ты до сих пор не оправился. Но ты простил меня. Простил меня за то, что я не сдержал слово. Я уже сбился, какое по счету это обещание. И ни одного из них я не сумел сдержать. Но как бы там ни было, я обещал, что дождусь тебя. И… ты и так знаешь, что было дальше. А ты смог простить меня даже за это, но моя проблема в том, что я сам не могу простить себя.

И когда ты вышел, я чувствовал стыд, наверное.

Я не знаю зачем говорил все те вещи о тебе моим бывшим парням, вроде Калеба и Тревора. Но лучше бы я и вовсе молчал. Я рассказал им абсолютно обо всем, даже о том, как тебя изнасиловала проститутка, которую заставил твой собственный отец, державший нас всех на мушке в тот момент. И знаешь, они смеялись над всем этим, и мне самому становилось смешно. Хотя тогда, сидя на том диване, мне было не до смеха. Я говорил о тебе ужасные вещи, и я даже не знаю, зачем я это делал.

Калеб, Тревор и остальные… Понимаешь, они другие. В смысле вообще другие. У них другой цвет кожи — она не бледная, как у тебя… по крайней мере, недостаточно. Другой цвет глаз — они не такие голубые, как твои. Они не напоминают мне чертово небо и океаны, как твои. У них дурацкие привычки, не такие как твои. Они слишком высокие или недостаточно, и ты знаешь, что мне не нравится это. У них другие голоса, они касаются меня по-другому и, Микки, они водили меня на чертово свидание. На то, что мы так с тобой и не сходили.

Может, тогда я просто искал кого-то, кто помог бы мне тебя забыть раз и навсегда. Полную противоположность тебя. Это помогало, наверное. Первое время. Я даже говорил, что люблю. Это, блядь, смешно, я даже и не знал их, но говорил это. А ты… я любил тебя на протяжении всех тех лет и до сих пор, и никогда не говорил тебе этого. И мне становится страшно, что я, возможно, никогда не решусь напрямую рассказать тебе об этом. Просто после всего, что произошло, я не думаю, что имею право…

Я не имею право говорить тебе это, потому что до сих пор думаю, что ты, возможно, ненавидишь меня. И каждый раз об этом мне напоминает тату на твоей груди. Напоминает мне о том дне, когда…

— Да что с тобой не так?

— Слишком много! Слишком много чего не так! В этом и беда, да? Много чего не так, и тебе этого не изменить.Никак! Тебе не исправить меня, потому что я не сломан! Меня не надо исправлять! Я — это я!

— Это оно? Ты меня бросаешь?

— Да.

И я иногда сам ненавижу себя. Я оттолкнул тебя, как будто это ты был виноват, но на самом деле мне было очень больно. Но кажется, я забыл об этом, когда продолжал тебя отталкивать, когда ты даже не мог знать об этом. Я говорил всем, чуть ли не кричал о том, какой ты плохой. Переиграл, наверное.

Но я очнулся, когда увидел тебя снова. С того дня я думал лишь о тебе, знаешь. А другие… они так, блядь, бесили меня, даже ничего толком не делая. Меня раздражало все в них, и я уходил. Снова и снова. Потому что всегда в них было что-то не так. Или это я искал в них что-то, что было лишь в одном тебе. Но тогда у меня не осталось никого. Потому что теперь ты отталкивал меня.

Ты выглядел так, будто бы… Ты будто бы боялся меня, что ли. Посылал меня, но я все равно приходил, и ты сдался. Я был нужен тебе также сильно, как и ты мне.

Я думал, что все будет как прежде, но мы ведь не в стране чудес. Ты все так же говорил со мной, своими словами причиняя мне боль. Ты делал вид, что тебе плевать, но я знаю, что ты чувствовал тогда. Я знаю тебя, Микки, хоть ты всегда и утверждаешь обратное. Я знаю, что тебе было больнее в, блядь, миллионы раз.