С этими мыслями я открываю дверь своего джипа и, уловив боковым зрением светлое пятно, резко оборачиваюсь. Хорошо, что я не верю в призраков.

Тот, кто не дал мне врезаться в фуру, вовсе не мальчишка, а девушка. Очень худая, поджарая, словно лесной заяц. И босая. Из одежды – рваные темные джинсы и светлая замызганная мужская рубашка с подвернутыми рукавами. Короткие черные волосы грязными сосульками лезут в глаза. Деваха улыбается странной полусумасшедшей улыбкой. Если начистоту, то встретить в подворотне здоровенного мужика с тесаком мне было бы приятнее, чем эту принцессу.

– Как ты здесь оказалась? – спрашиваю я, подойдя ближе.

Молчание.

– Как тебя зовут?

Тишина.

Протягиваю руку – девчонка отступает.

Ну и черт с ней.

Сажусь в машину, но не успеваю завести двигатель, как дверь хлопает – и вот девица уже на заднем сиденье.

– Выметайся, – устало прошу я.

Молчание.

– Вон отсюда, – уже с нажимом.

Тишина.

Выхожу из машины, но едва протягиваю руку, чтобы открыть заднюю дверь и вытащить нахалку, как девка проскальзывает между спинками сидений на мое место и включает передачу. Я чертыхнуться не успеваю – а машина уже дергается и, рванув на пару метров, застывает.

Ага. Водить-то угонщица не умеет. Шагаю вразвалочку, но едва дохожу до джипа, как он снова дергается вперед на пару метров. Ладно, водить она умеет.

Эта игра мне и раньше не нравилась, а теперь начинает бесить по-настоящему.

– Прекрати! – рычу я. – Что тебе надо?

В ответ натужно ворчит мотор.

– Хорошо, – догадываюсь я. – Отвезу тебя, куда скажешь. Но сначала мы поедем туда, куда нужно мне. Это срочно. Договорились?

Никакой реакции.

– Отвезу. Обещаю. Ну, хочешь – поклянусь. Чем там тебе поклясться? Ты же вроде как жизнь мне спасла. Так что отвезу тебя – и мы квиты. Договорились?

Ответом мне становится приоткрытая водительская дверь.

Пока устраиваюсь на своем сиденье, грязнуля успевает перелезть на заднее.

До деревеньки мы добираемся почти в полночь. Джип тащится по пыльной дороге, больше напоминающей ребристую доску для стирки, которой когда-то в деревне пользовалась моя бабка. В редком окне горит свет.

Ленина 13, Ленина 15… Нажимаю на педаль тормоза и еще раз проверяю адрес. Ленина 17. Адрес верный, но это не меняет того факта, что фары джипа буравят черные, обглоданные пожаром бревна. То, что некогда было домом, теперь напоминает сюрреалистичный выставочный стенд. До основания сгорела только фронтальная стена и часть крыши, и теперь перед глазами открываются внутренности дома – металлический, потемневший от копоти остов кровати, печка со светлыми боками, разбросанная по черному полу черная посуда, осколки стекла. Дом, похоже, сгорел недавно – сквозь пепел еще не пробилась трава.

От созерцания этой картины меня отвлекает странное дробное постукивание, которое доносится с заднего сиденья. Я и забыл, что взял попутчицу – так тихо и незаметно она себя вела. Оглядываюсь. Деваха смотрит сквозь меня на останки хаты, обхватив колени руками. На щиколотках – цыпки, как у беспризорника. Глаза мутные, неживые. Зубы выстукивают дробь.

– Замерзла?

Ответа, само собой, не получаю.

В машине довольно прохладно, но не до такой же степени.

Умом понимаю – от этой красотки нужно избавиться. Но вместо этого, сфотографировав пепелище на смартфон, я разворачиваю джип и возвращаюсь туда, где раньше заприметил дымок над банькой. Приказываю девице оставаться на месте – слышит ли она меня? – а сам направляюсь к дому. Обычная деревенская хата. Из штакетин ограды выглядывают хилые цветочки. Во дворе, натягивая ошейник, до хрипоты лает собака.

Заспанный седой мужик с бородой, как у староверцев, ни в какую не хочет войти в мое положение, пока не получает хрустящий веер купюр. И десяти минут не проходит, как он со своей бабой уже тащится на другое место ночевки. А еще через полчаса, обвязав бедра полотенцем, я выхожу из баньки, бодрый и полный сил. Чудила же моя, вжимаясь в угол предбанника, смотрит исподлобья.

– Теперь твоя очередь, – натягивая майку, говорю я.

Она и ухом не ведет.

Тогда я наклоняюсь, чтобы затащить ее в баню (рядом с ней даже одним воздухом дышать неприятно, не то что спать) – и с воем отскакиваю. Эта стерва полоснула меня своими длинными грязными ногтями! Теперь над пластырем, который скрывает следы боя со стеной, красуются четыре царапины, стремительно набухающие кровью.

– Значит так, – разделяя слова паузой, произношу я. – Или ты сейчас же пойдешь в баню, или вали отсюда ко всем чертям. Потому что после этой выходки я могу посчитать, что больше ничего тебе не должен.

Вероятно, немая красотка рассмотрела чернющими глазищами то, что и в самом деле выражало мое лицо. Потому что, потянув время, она все-таки поднялась.

– После бани наденешь этот балахон, – я киваю на тряпку наподобие ночной сорочки и оставляю попутчицу наедине с ее тараканами.

Свет в доме едва теплится. Вокруг единственной лампочки сонно, с гипнотическим упорством наяривает круги муха. На дубовом столе расставлены потертые, со сколами тарелки, на них лежат толстые куски вяленого мяса, хлеба и сыра с тмином. В литровой банке жмутся друг к другу соленые огурцы. В пузатой бутылке томится мутная жидкость.

Я выливаю пригоршню этой жидкости на царапины. Щиплет. Хорошо. Опрокидываю в себя полстопарика – просто чтобы отшлифовать саднящую боль в руке.

Глубокая ночь. Весь день в дороге, я должен быть измотан и голоден, а сил словно прибавилось. Но я вынужден сидеть здесь, словно на привязи, дожидаясь утра. Какие допросы ночью? Только всех распугаю.

Выпиваю еще полстопарика. Огненная жидкость растекается по сосудам. Распаляется кровь. Нечто подобное я чувствовал в юности, безо всякого алкоголя, просто представляя, как провожу пальцем по тонким губам Дикарки.

Когда мы были соседями, я пару раз подбирал ее на улице, словно бездомного котенка, и приводил к себе домой, чтобы промыть ссадины. Аккуратно обрабатывал края ранок зеленкой, и мое сердце вздрагивало вместе с ее коленкой, когда ей щипало. Я не хотел причинять Дикарке даже такую боль. Все, чего я действительно хотел, так это оттянуть ее майку над грудью и заглянуть поглубже – так, как мне позволяли делать другие самочки.

Эти воспоминания вызывают во мне прилив желания, и я сужаю глаза, думая о том, как сильно хочу женщину, которую не то что не целовал, но даже касался ее считанное количество раз. Еще вчера она была так близко, почти стала моей. А теперь я понятия не имел, где она и с кем.

Снова выпиваю. И еще раз. В голове приятно, едва ощутимо туманится. Я достаю из кармана джинсов набросок. Некоторое время рассматриваю его, похрустывая огурцом. Не хватает света. Нахожу спички и зажигаю на столе оплавленную свечу.

Медленно, вдумчиво вожу пальцами по наброску. Перебираю чужие взгляды, вслушиваюсь в сердцебиение похитителя, словно наматываю на клубок тонкую, едва ощутимую нить. Эта нить приведет меня к Дикарке.

Моя попутчица входит в дом – и я, отложив набросок, перестаю жевать. Наконец она стала похожа на почти нормальную девушку. Балахон скрывает фигуру, но ноги выглядят что надо. Оказывается, короткие волосы у нее только спереди. Сзади она убирала их в хвост или косу и прятала за ворот рубашки. Но теперь влажные пряди, шелковистые, с легкой волной, стекают до груди.

– Садись, – приказываю я, когда ко мне возвращается дар речи.

К удивлению, она садится, на самый краешек стула.

– Ешь, – подвигаю к ней тарелку с сыром.

Девица косится на меня, но сыр берет, двумя руками, как мышка. Сгрызает его вмиг и тянется за мясом. Наблюдая за ней, я опрокидываю еще один стопарик. Следующий наполняю для нее – может, хоть самогон развяжет ей язык.

– Пей.

Она качает головой.

Я встаю.

Девица вскакивает со стула. Сверлит меня взглядом, дожевывая мясо. Это ж как ей хочется есть, что она до сих пор не сбежала!