– Вы не знаете ответа, Виолетта Алексеевна?

Она прочищает горло.

– Выделяется четыре вида опознания, – начинает студентка, и я, уже не сомневаясь, расстегиваю пуговицу на ее платье. Ощущаю пальцами прохладу цепочки. Еще одна пуговица. И еще. – Опознание людей… Опознание вещей… орудий преступления, документов… – лопочет она, все больше сбиваясь с каждой расстегнутой пуговицей.

Стягиваю платье с плеч. Ее кожа стала еще теплее, цитрусовый запах усилился, но теперь он мне даже нравится.

– Какие обстоятельства выясняются в процессе допроса? – спрашиваю как можно строже.

Виолетта начинает отвечать – и я так резко наклоняю ее вперед, что она, вскрикнув, едва успевает упереться в парту ладонями.

– Продолжайте… – я обнаруживаю, что под платьем вовсе не колготки, как мне казалось, а чулки.

Плутовка!

И вдруг в самый разгар действа стук в дверь.

– Алексей Вениаминович! – раздается писклявый голос заведующей кафедрой. Я и не думаю останавливаться. Виолетта хороша. Как же она хороша!.. – Круглов! Мне сказали, что зачет еще идет! – теперь к писку добавляются истеричные нотки.

Больше меня не донимают – стерва пошла за ключами.

Я увеличиваю напор – и зажимаю студентке рот. Да она любительница постонать!

Ключ копошится в замке.

Одним движением одергиваю на Виолетте платье, заскакиваю на свой стул, так и не натянув джинсов. К счастью, мой зад не виден со стороны двери.

Едва провожу пятерней по волосам, как в кабинет врывается стерва. В сером страшненьком костюме с потертыми локтями. В колготках, собранных у туфель в гармошку. С растрепанной прической, словно лахудру тоже кто-то мял у стола. Она бросает испепеляющий взгляд на Виолетту. Втягивает носом воздух. Запах. Да, тут уж ничего не поделаешь. Я улыбаюсь про себя.

– Почему вы не отвечали мне?! – ее голос едва не срывается на вопль.

– Потому что был занят, – скучающим тоном отвечаю я. – Виды опознания. Продолжайте, – обращаюсь к студентке, стоящей с опущенным взглядом.

Когда стерва уходит, я протягиваю Виолетте платок – помада размазана. Затем расписываюсь в зачетке.

– В следующий раз не опаздывайте.

Я жду тебя, моя Дикарка.

Я жду тебя, Вера.

Мой отец не был безалаберным или наивным – потайной ящик он запирал на ключ. Просто папа не знал, сколько всего его дочь умеет открывать с помощью простой шпильки. Я отрастила волосы ниже лопаток и сворачивала их узлом на затылке только затем, чтобы, не вызывая подозрений у папы, всегда носить при себе шпильки. Я вскрывала почтовые ящики, гаражи, голубятни – все двери, на которые люди поскупились повесить замок подороже. И только мысль о том, что отец узнает, встряхивала меня, выводила из глухого опостылевшего равновесия. Отец же нарушал его, часто и надолго уезжая на охоту.

Однажды я искала калькулятор в папином столе… Ладно, я не искала калькулятор. Просто очень хотела узнать, что хранится в потайном ящике. Там лежали мамины фото. Все, что я помнила, и даже то, что исчезло с моей прикроватной тумбочки после аварии. Десятки снимков, цветных и черно-белых. Отснятых папой стареньким «Зенитом» и проявленных в собственной ванной. Мама на фоне цветущих яблонь, в белом воздушном сарафане. Темно-каштановые волосы волнами спадают на плечи, глаза зеленые, смеются, легкий румянец – молодая и счастливая. Или мама на лекции в универе, тоненькая, хрупкая, в белой праздничной блузке, волосы аккуратно собраны на затылке, руки на парте – образцовая студентка. Внимательно слушает преподавателя и даже не подозревает, как красиво ложится свет на ее лицо. Внешне мы были с ней очень похожи – настолько, что возникало странное ощущение, словно я прожила еще одну жизнь, которую просто не помню.

Но большинство снимков я видела впервые. Множество дублей с неудачным ракурсом, смазанным изображением, слишком темных, слишком светлых. Казалось, отец напечатал все – абсолютно все – снимки, где хотя бы угадывалось присутствие мамы.

А затем под фотографиями я нашла пистолет. Пистолет в моем доме! Я все стояла и смотрела на него, боясь пошевелиться, словно могла спровоцировать выстрел. Вдруг щелкнул замок входной двери. Я вздрогнула – и бросилась собирать фотографии, веером разложенные на ковре.

Зайди отец в квартиру сразу, мое неуемное любопытство пропало бы раз и навсегда – несмотря на замкнутость, папа умел в нужный момент подбирать слова, отлично промывающие мозги. Только, видимо, силы более могущественные, чем воля отца, были на моей стороне, и они вытолкнули из соседней квартиры занудного и нагловатого старичка, в прошлом заядлого охотника, который не упускал случая переброситься с папой парой фраз.

Я успела вернуть фотографии на место. И мой отец, который все видел, а если не видел, то чувствовал, у которого «нюх» на вранье был, как у заправской ищейки, не заподозрил неладного. Может, просто не представлял, что нечто подобное может произойти с его дочкой.

И вот теперь я ехала в машине неизвестно куда, неизвестно с кем. Когда-то папа был лучшим сыщиком в городе – а может, и во всей стране. Сумеет ли он отыскать меня? Или единственный человек, способный меня спасти, – я сама?

Когда я проснулась, уже смеркалось. По обеим сторонам дороги тянулся густой чернеющий лес. На меня тотчас навалилась паника. Где я?! Куда еду?! Что с моим отцом?!

«Сосед» глянул на меня с легким беспокойством.

– Скоро остановимся, – он протянул мне ветровку. – Надень.

Я подчинилась. Затем отвернулась к окну и уставилась на бесконечную череду елей, которые вблизи сливались в однородное полотно.

Мне было страшно до внутренних судорог, до тошноты – потому что я понятия не имела, что произойдет в следующую минуту.

…Чего они от меня хотят?!

…Это из-за отца?

…Я пешка, разменная монета?!

Возможно, именно в тот момент речь о моей смерти не шла. Но что будет, если «политическая» ситуация изменится? Вполне может случиться так: «сосед» ответит на звонок по телефону, затем резко нажмет на тормоза, заставит меня выйти из машины и повернуться спиной…

Машина резко затормозила и свернула на едва заметную лесную дорогу. Через пару десятков метров мы остановились.

– Выходи, – приказал похититель.

Я повиновалась. Ноги не слушались. Я куталась в ветровку, но зубы выбивали дробь.

– До придорожного кафе метров двести, прогуляемся.

Тыльной стороной ладони я вытерла со лба капельки пота.

Широкая стоянка, густо заставленная фурами и легковушками, хорошо освещалась. Сразу за ней мерцала разноцветными лампочками крыша кафе. Над крыльцом, прикованная цепями, болталась вывеска с надписью: «Заяц и гончие». Из приоткрытых окон доносился гул голосов посетителей. Пахло жареным мясом.

Мы сели за столик у служебного выхода. Я стянула с себя ветровку, но похититель велел снова ее надеть, а затем попросил распустить волосы.

Секундное недоумение – и я поняла, в чем дело. Учитывая мою страсть к «гулечке», распущенные пряди изменят внешность лучше парика.

Я вытянула шпильки из прически, волосы рассыпались по плечам. Несколько прядей стекли на стол – весьма неаппетитно. Похититель как-то странно на меня посмотрел, затем перевел взгляд на официантку – миловидную, слегка располневшую блондинку.

– Две отбивные с кровью, одну хорошо прожаренную. И бутылку воды.

– Гарнир?

– Нет.

– А девушке?

– Ничего не надо, – ответила я, вкладывая в голос все презрение, что испытывала к похитителю, и оттого наверняка выглядела дико на фоне парня, который вроде как просто зашел перекусить.

– Вы слышали, – похититель вернул официантке нераскрытые меню.

И потянулось ожидание. Сначала я просто сидела, сложив руки на столе, словно ужинать в кафе с преступником – обычное дело. Потом стали сдавать нервы. Я поймала себя на том, что скручиваю из бумажной салфетки жгут, а когда прервала это занятие, нога принялась тихонько отбивать чечетку.