Я кивнула.

– Пристегнись.

Пристегнулась.

– Тебе завязать глаза, или просто их закроешь?

– Закрою, – поспешно ответила я и тут же выполнила обещание.

Похититель склонился надо мной, щелкнул рычаг – и спинка кресла, дрогнув, опустилась.

Долгое время я пыталась считать повороты, прислушиваться к звукам на улице, запоминать «спящих полицейских». А потом бессонная ночь, недавние переживания вкупе со странным, необоснованным, но все же ощущением безопасности взяли свое. И я провалилась в сон, внезапно, как под воздействием наркоза.

Вместо того чтобы сосредоточиться на зачете и погонять студентов, списывающих из-под парты, я сижу за учительским столом, обхватив голову руками, и думаю о предстоящем дне.

Как же я жду ее приезда!..

Этой юной городской бродячей киски.

Предки считали ее папенькиной дочкой, но, уверен, именно благодаря своему отцу она стала такой дикой.

В детстве, когда мы жили на одном этаже в старой панельной пятиэтажке, Дикарка еще не избегала людей, хотя и предпочитала мою компанию прочим. Она носила короткие юбочки и гольфы, но ее колени были вечно разбиты, в синяках и ссадинах. Уже тогда чудилось в ней что-то надломленное, недетское, и никакие косички не могли отвлечь от этого моего внимания. Мне было пятнадцать, ей – десять. По субботам после завтрака я задерживался у окна с чашкой чая, чтобы посмотреть, как это нервное, длинноногое, худющее до прозрачности существо – не девочка, а стрекоза – тащит увесистый портфель в художественную школу.

Думаю, мое влечение к ней зародилось еще тогда. Неясное, глубинное, совсем не похожее на плотское притяжение, которое в те годы я испытывал к старшеклассницам. То, что эти ощущения – одного поля ягоды, я осознал значительно позже, спустя шесть лет.

Мы не виделись целое лето, я и перестал о ней думать. И вдруг – она. Уже не ребенок, а созревшая девушка, пусть еще угловатая, резкая в движениях. В той же серой, словно запыленной, ветровке, в которой она ходила весной. В тех же кедах на толстой подошве. Но теперь каштановые волосы, обычно распущенные, она скрутила в узел. И лицо ее словно вытянулось и побледнело, несмотря на то, что лето только закончилось. Я стоял у окна, с кружкой чая в руке – вроде ритуал тот же, – но ощущение было такое… странное… Наверное, это вполне можно назвать потрясением. Я тогда еще не знал, что приключилось в ее семье, так что со спокойной совестью наблюдал, какое чувство у меня к ней просыпается.

Стоило вспомнить об этом – и вот я снова переживаю те ощущения. Но сейчас, в универе, это так некстати… Пытаюсь отвлечься, подумать о чем-то другом. После вчерашнего мальчишника голова раскалывается. А тут еще в гробовой тишине раздается адский скрип двери. Под такой звук только внутренности из дыры в собственном животе и вытаскивать.

– Простите… Можно войти? – женский голос звучит тихо, но без особого сожаления об опоздании.

– Входите, – не открывая глаз, отвечаю я и, стиснув зубы, жду, когда дверной скрежет повторится.

Кх-х-х-х. Створка закрывается.

Каблуки цокают по деревянному полу. Меня обдает легким запахом духов с цитрусовой нотой – слишком резкой для моего нынешнего состояния. С этого момента официально ненавижу цитрусовые. И все духи в целом.

Моя Дикарка не пользовалась духами. Не носила цепочек, колец, браслетов. И юбок – если уж на то пошло. Невероятно, как при этом она умудрялась оставаться настолько женственной. И желанной.

Мои мысли спотыкаются о чей-то взгляд. Я поднимаю голову и тотчас нахожу наглеца. Студентка, опоздавшая – я бросаю взгляд на зачетку – Виолетта, смотрит на меня так, словно я описывал свои образы вслух. Черт побери, да она похожа на мою Дикарку! Каштановые волосы собраны в узел. Белая кожа. Тонкая шея. Тонкие запястья. Только плечи пошире, и грудь побольше.

На Виолетте классическое серое платье. Оно могло бы казаться строгим, но при таком размере груди это плохо получалось. Верхняя пуговица расстегнута. В глубину, в темнеющую ямку, увлекая взгляд, соскальзывает цепочка. Я отвлекаюсь на свои руки. Верчу пальцами карандаш – это же куда занимательней, но мысли те же. Правда, угол уже иной.

Я часто ловлю на себе обещающие улыбки студенток, особую искру во взгляде, которую ни с чем не перепутаешь. Коротенькая юбка и «случайно» оброненная возле моего стола тетрадь. Почти невинная просьба об индивидуальном занятии. «Посмотрите, пожалуйста, не осталось ли шоколада у меня на губах». Вероятно, я самый привлекательный преподаватель юрфака. Короткие светлые волосы, выгорающие за те недели, что я посвящаю серфингу на Бали. Загар, не успевающий исчезать.

Женщинам нравятся мои руки. Нравятся мои глаза. На самом деле вовсе не бирюза их привлекает, а то, как я смотрю. Я держу собеседниц на коротком поводке, но не приближаюсь. Женщин от этого просто ломает. Наверняка им нравятся мои деньги – я наследник солидного состояния и преподаю исключительно ради удовольствия. Но если все это не действует, последней каплей становится демонстрация моей коллекции охотничьих ружей. Женщины совершенно не разбираются в оружии, но все как одна хотят подержать в руках ружье, прицелиться. А мне, соответственно, требуется показать, как правильно пользоваться. Тут важно все. Прикосновения… Запахи…

На флирт студенток я не ведусь. И дело не в моем преподавательском статусе (совесть – материал податливый). Просто после полусотни раз прямолинейность в интимных отношениях становится скучной и пресной. Но сейчас флирт не выглядит явным. И это сходство с Дикаркой… Я снова поглядываю на опоздавшую. Виолетта читает записи на листке, рассеянно поигрывая карандашом с мочкой уха. Словно это и не она так пытливо и нагло глазела на меня пару минут назад. Мое сердце начинает биться чаще. Всего чуть-чуть.

Ответы остальных студентов я слушаю вполуха. Дополнительных вопросов не задаю.

…А узел у Виолетты на голове свернут иначе. Он создает образ примерной студентки. Моя же Дикарка скорее напоминает воришку, которая спрятала в волосах золотой перстень.

Наконец мы с Виолеттой остаемся одни.

– Итак. Почему вы позволяете себе опаздывать? – последнее слово я произношу громче и одновременно поворачиваю замок в двери. Щелчка почти не слышно.

Боковым зрением улавливаю – она поднимается, одергивает платье.

– Простите… – ответ звучит хрипловато и слегка напряженно.

Не глядя на студентку, иду к окну, забирая с собой стул, на который садились отвечающие, – отрабатывать наказание Виолетте придется стоя. Останавливаюсь у подоконника, ладони сцепляю за спиной – спешить мне некуда.

– Слушаю вас, – перевожу взгляд с грязной зелени парка на отражение студентки в стекле.

Глядя на листок с ответами, она направляется к моему столу. Я вижу ее замешательство, когда стук каблучков обрывается – стула нет. Виолетта мнется, поглядывает на меня. В итоге кладет билет на стол и начинает отвечать.

– Первый вопрос, – ее голос звучит неуверенно. – Тактика предъявления для опознания…

– Продолжайте, – я несколько раздраженно прерываю паузу.

Она склоняет голову, демонстрируя длинную шею, и мнет уголок листка. Это распаляет меня. Я делаю глубокий вдох.

– Опознание чаще всего проводится при расследовании убийств, разбойных нападений, половых преступлений, краж…

Я слушаю, постепенно приближаясь.

– …Сущность опознания заключается в установлении тождества предъявляемого объекта…

Останавливаюсь за ее спиной – так близко, что Виолетта невольно прерывает ответ.

– Продолжайте, – сухо повторяю я.

Но едва она произносит следующую фразу, кладу руки ей на плечи. Теплая нежная кожа. Студентка замирает под моими ладонями.

– Какие виды опознания вы знаете? – спрашиваю я, поглаживая ее шею.

Виолетта все еще молчит. И меня посещает не очень-то приятная мысль – что я, возможно, ошибся. Едва сдерживаюсь, чтобы не воспользоваться своей способностью, но останавливаю себя. Не настолько боюсь ошибиться.