– День добрый! С какой целью движетесь в Нижнюю часть? – послышался голос в открытое водительское окно.

– Доставляю ранее осужденных до места жительства в связи с освобождением, – уверенно говорил Алекс.

Дежурный нахмурил брови и обошел машину, просвечивая кое-где фонарем.

– Разве за это отвечает не конвойная служба? – вернувшись к водителю, сказал он.

– Половина штата конвоя на переподготовке в Москве, другая половина за шлагбаумом – перевозит задержанных из Автозаводского района.

Дежурный ничего не ответил и принялся разглядывать подруг, подсвечивая их лица синим светом фонаря. Длилось это не более десяти секунд. От волнения Эмми начала считать, и где–то на 7-ой секунде Мари не выдержала:

– Два года заключения… Не терпится уже увидеть родных… – под стать плохому актеру, дрожащим голосом сказала Мари.

Дежурный уперся в нее глазами, потом в Эмилию, затем в Алекса. Эмилия тяжело проглотила и с трудом вздохнула.

– Проезжай, – сказал дежурный.

Шлагбаум поднялся, и машина так же неспешно, как и подъезжала двинулась вперед. Миновав пост, Мари тяжело выдохнула.

– Скажи честно, ты больная? – обратился Алекс.

– Я перенервничала!

– Перенервничала?! Повернись ситуация в сторону протокола… – практически кричал Алекс.

– Не начинай… – заступалась Эмми.

– Что ты сказала?! Не начинай?! Я не начинаю, но они бы начали! Начали проверять документы, которые вы, очевидно, додумались взять. Где в вашем девственном паспорте или личном деле, есть хоть малейшее упоминание о хоть малейшем правонарушении?! Я не говорю уже о тех, как ты сказала, «двух годах заключения»! – продолжал отчитывать Алекс.

Ни Эмилии, ни Мари нечем было крыть. Они проглатывали все его слова и с трудом переваривали. Эмми сердилась уже не на него, а на себя, ведь ей почему-то тоже стало стыдно. Настолько громкими, резкими и грубыми были слова Алекса – будто удары кувалдой по черепу – что невозможно было игнорировать. Нотация кончилась, только когда они приехали к дому. Напоследок Алекс язвительно опустил:

– Стоит ли мне вообще уезжать отсюда?

Проблесковый маячок постепенно стал тонуть в сумерках, будто нить, которую неизвестно кто тянул обратно, в цивилизацию, в безопасность. А Эмми и Мари остались тут, в пьянящей тишине какого-то другого мира. Первое, что они почувствовали, помимо перебивающего дыхание волнения, это уязвимость. Будто они герои фильма ужасов. Воображение настырно рисовало тысячи взглядов и заряженных орудий, устремленных на их дрожащие коленки.

Эмилии доводилось пару раз проезжать мимо этих районов по пути на вокзал. В Горьком уже давно оборудовали вокзал в Верхней части для безопасности и удобства граждан. Однако второй вокзал, вернее, первый, хоть и с перебоями, но функционировал здесь, в Низу. Дорога к нему была усеяна камерами, как когда-то была усеяна деревьями, дарящими городу кислород. Теперь тут бетонные ограждения и строительные леса, хотя стройкой уже никто не занимается. Нижнюю часть пустили на самотек. Зачем стараться для глупых существ, которые не ценят подачек Правительства?

И вот дом. Дом Ника, точнее, его обеспеченных родителей – оазис в пустыне страха, голода и сумасшествия. Почему он тут, и как его до сих пор не разобрали по кирпичикам – вопрос, интересующий многочисленных завистников. Одни говорят, что семья Ника работает на государство и это очередная ненормальная прихоть его ненормального отца. Другие – якобы глава семейства является негласной «главой» беженцев и тут его резиденция. Как бы то ни было, достоверной информации нет, сам Ник никогда не говорит о своих родителях. Никто их не видел.

После уроков Ник будто исчезает из школы и так же неожиданно появляется утром перед занятиями. Эмми одно время пыталась понять, откуда он приходит или кто его подвозит до школы. Тогда она пришла в школу рано – еще до ее открытия. Ника не было. Когда школа открылась, Эмми уже изнутри не спускала глаз с единственного входа, всматриваясь в каждого прибывающего. До звонка оставалось 2 минуты, как вдруг она почувствовала тяжелую руку у себя на плече.

– Меня дожидаешься? Как мило… – широко улыбаясь, сказал Ник.

Одних эта загадочность отпугивала, и они старались держаться от парня подальше – даже уборщица Диана крестилась, когда он проходил мимо, неся за собой еле уловимый запах серы. В других же Ник вселял интерес своей мрачностью и потусторонней загадочностью.

Праздник проходил в пятницу, 13 марта. Нику исполнялось 18 лет.

Эмилия столько слышала об этом доме и никогда не могла подумать, что окажется здесь. Взглядом она принялась изучать каждый столб, каждый карниз. Оглянула балюстраду перед огромной двухстворчатой дверью с резьбой, какая бывает в католических храмах. Дом создавал впечатление дворца Папы Римского, хоть Эмилия и не имела представления, как он должен выглядеть. Но стоило отвести взгляд на заросший двор и вновь посмотреть на дом – к полной луне высокими готическими шпилями вздымалась церковь. Вскоре Эмилия оставила попытки понять, что за сооружение перед ней. Дверь с грохотом распахнулась.

– Ну что, грешницы, добро пожаловать на «Исповедь»! – загремел Ник, видно, уже выпивший.

– Отец Ник, – вздохнула Мари и направилась к входу.

Эмми не двигалась с места, прислушиваясь к звукам вокруг и продолжая беспокойно оглядывать местность.

– Эмми, милая… – начал Ник.

– Не называй меня так, – сквозь зубы прошипела она.

– Мне кажется, ты чего-то боишься… Беженцев? Видишь ли, за этот высокий забор, который, забыл упомянуть, под напряжением, даже гепард не попадет, не говоря уже о человеке и не говоря о том, что гепарды тут не водятся, – развязав язык, продолжил Ник.

Эмми не слушала его и, простояв с минуту, двинулась к входу. Она зашла в дом, сделав вид, что сняла шляпу перед Ником, на что тот только усмехнулся и икнул.

Внутри дом совсем не соответствовал своему фасаду. Интерьер представлял собой что-то схожее с холостяцкой берлогой: кресла-мешки, потрепанные кожаные диваны, длинный стол с выпивкой, стол для настольного тенниса. Первый этаж был одной большой комнатой: кухня и гостиная были разделены перегородкой из голого кирпича с разноцветными и большими граффити; гирлянды и пара торшеров были единственными источниками света, и это только добавляло атмосферу «андеграунда». Насколько удалось узнать у Ника, здесь, под одной крышей было одиннадцать заявленных и около десятка незваных гостей. Это были друзья, друзья друзей, девушки парней, парни девушек. Второй же этаж был разделен на две просторные спальни и гостевую комнату. Теперь, побывав внутри, можно было сказать, что дом Ника – не более чем обыкновенная дача зажиточного человека. Еще здесь был задний двор с замерзшим бассейном.

Эмми и Мари перенесли пару свободных кресел-мешков в угол гостиной и обосновались прямо под громадным диско-шаром.

– Не знаю, что ты хотела пить, но я принесла по бутылке грейпфрутового пива, – протягивала бутылку Мари.

– Обожаю, – открыв бутылку ключами, сказала Эмми.

– Ну и что мы будем делать? – перекрикивая музыку, спросила Мари.

Мари шла на золотую медаль. Свободное время она проводила за книжками, учебниками и за дополнительной самоподготовкой к экзаменам, до которых было еще больше года. Так что, да – свободного времени у нее не было. А это значит, что не было времени посещать подобные мероприятия, напиваться, целоваться с незнакомцами и незнакомками. По понятным причинам Мари теперь в растерянности: как себя вести и что делать она не знает. Вся надежда была на подругу, советы которой она не захотела тогда слушать.

– Посидим, выпьем. Может, потанцуем.

– И все? – Мари, видимо, этого было мало.

– Видишь ты или нет, но половина настолько пьяна или под кайфом, –она указала на маленького паренька, разговаривающего с кактусом, – что последнее, что они могут – так это составить нам компанию, – подмигнув и сделав большой глоток, сказала Эмми.

Следующие полтора часа Эмми и Мари тихо выпивали у себя в уголке: посылали пьяных, смеялись над ними; подглядывали за целующимися; кидали в толпу арахис. По истечении этого времени они встали и начали танцевать, спотыкаясь и даже падая.