Она представляла себе, как ей удаётся прорваться через этот проклятущий барьер «нулевой зоны». К своим. И они приходят сюда. А значит этот дом становится ну очень живым.

Она представляла как сюда, в эти многочисленные комнаты для гостей, вселяются опытные и матёрые резиденты-прогрессоры родного мира. Вместе с учёными и их многомудрыми искинами. Как её дом становится центром по выдиранию этого мрачного мира из уже развёртывающейся воронки Инферно.

Но время шло.

И ничего не менялось.

Братья что-то мудрили с химией и биологией, совершенно не желая серьёзно влезать ни в физику, ни в области более ей привычные. Всё они делали как-то исключительно осторожно.

Было видно как они что-то постоянно переиначивают в своих планах. То дали пинка развитию физики, но тут же «стоп!». И перелёт на совершенно иную область — медикаменты.

Поэтому оставалось лишь ждать. И искать самой. Хотя бы через установление дружеских и деловых отношений с местными учёными. Но и то… Общаясь с ними она постоянно ловила себя на том, что сдерживает себя. Держит в жёстких рамках. Чтобы не сболтнуть лишнего. Того лишнего, что повернуло бы всю эту цивилизацию от периферии воронки Инферно прямо в её центр. И в этом общении она поняла опасения братьев. Потому, что сама стала разбираться в этих путях. И видела, куда может привести тот или иной вариант.

Постепенно эта вынужденная полоса безделья и ненужности начала её всерьёз тяготить.

Но…

Хочешь проблем? Заведи котят. Сразу появится очень много забот.

Так как-то раз уже было.

Ещё в школьные годы.

Она нашла потерявшегося котёнка. Одинокого, жалобно мяукающего на всю улицу но никак не могущего докричаться до своей кошки-мамы.

Сжалившись над ним она не представляла какую кучу проблем она с ним себе приобретает. Да, она была сама ещё мала и её детство было беззаботным. Но сами родители очень жёстко поставили ей условие: если ты взяла животное — ты за него несёшь полную ответственность. И будь добра за ним ухаживать, кормить, и учить. Кроме тебя — некому.

Славный котяра вырос. И жизнь его была долгой и счастливой. А пропал он прямо перед тем, как она решила поступать в университет прогрессоров. Старый он стал. Очень старый. И однажды ушёл.

Пропал.

Навсегда.

Натин до сих пор было жалко его. Она вспоминала его бесконечно. И того ещё котёнка-несмышлёныша и уже взрослого. С его привычками, повадками и характером.

Но то было в прошлом.

Сейчас же был иной мир.

Январь. Холодный.

Очень холодный.

И однажды, в один из холодных, хоть и солнечных дней, когда снег под ногами весело хрустит и сверкает мириадами радужных искорок, когда тишина и мороз делают окружающее таким бесподобно феерическим, она повстречала. Его. Своего «котёнка».

«Котёнок на ледяном ветру».

Вот какое впечатление производил этот мальчик. Он жалобно посмотрел в глаза Натин. И стесняясь, тихо попросил.

— Подайте барыня, на пропитание! Мы с сестрёнками уже два дня ничего не ели.

— И где вы живёте? И на что?

— В подвале, барыня. Сестра старшАя, работает в прачечной. Младшая ещё даже говорить не может. А меня даже на посылки не берут. Говорят, мал ещё. — разразился длинной речью мальчик, почувствовав в голосе неизвестной госпожи если не жалость, то сочувствие.

— Вот и побираюсь… — мрачно закончил он и стыдясь сказанного опустил голову.

— А почему столько не ели?

— Батько пропил. Он всё у сестры забрал и пропил. А нам теперь есть не на что. — ещё более мрачно и глухо проговорил мальчик.

— А…

— Померла мамка! — опережая вопрос выговорил малец и голос его дрогнул.

Сказано было исчерпывающе.

Натин посмотрела по сторонам.

В обе стороны улицы, никаких зевак или случайных прохожих в ближних окрестностях не наблюдалось.

«Если дать деньги, то никакой гарантии нет, что отец, явно уже алкоголик, не отберёт и эти деньги и дети останутся голодными. — рассуждала Натин оценивающе разглядывая мальца. — но сумка у этого побирушки есть».

— Пойдём! — властно скомандовала она и развернувшись направилась в ближайшую лавку, где можно было прикупить еды.

Не веря ещё своему счастью, мальчик поплёлся за странной «барыней». Но когда в лавке эта дама набила его матерчатую сумку доверху разной снедью, он чуть не расплакался.

— Донесёшь? Не отберут по дороге? — критически глянув на него спросила Натин, когда они снова вышли на улицу.

— Не, барыня! Тут не далеко! Два квартала! Я мигом! Я добегу!

— Ну… беги! — максимально меланхолично бросила Натин и не обращая внимания на рассыпавшегося в благодарностях побирушку пошла к своему дому. Только пройдя с десяток шагов она обернулась.

— Ты ещё здесь? — насмешливо спросила она. — Ты же сказал что побежишь.

— Да, барыня! Уже бегу! — ещё пару раз поклонившись чуть ли не до земли, выпалил малец и припустил вдоль по улице.

Недели две его видно не было.

Ещё через неделю, Натин видела его пробегающим мимо через дорогу. Он не заметил и не обратил внимание кто едет. Видно спешил очень куда-то по своим пацанячьим делам. Дело выживания в таком большом городе как Питер было на грани возможного. Для таких как он.

Мысленно пожелав ему удачи Натин не стала останавливаться и проехала дальше.

Но ещё через две недели, также возвращаясь вечером домой она наткнулась на всех троих. Причём от того места, где, как сказал малец, они прежде проживали, было изрядно далеко.

Троица детей куда-то потерянно плелась по свежевыпавшему снегу периодически оскальзываясь на замёрзших лужах, что покрыл этот новый снег.

Стремительно темнело. Но даже в этих наступающих сумерках она узнала того мальца. Припадая на правую ногу — видно где-то повредил — он тащился вслед за старшей. Торба его была забита под завязку, а за спиной, красовался ещё какой-то свёрток.

— А ну останови! — резко бросила она кучеру. И окрик у неё получился какой-то нервно-злобный.

Тот видно, слегка задремал, потому, что от окрика, с перепугу, очень резко натянул вожжи.

Натин, чертыхнувшись на такую резкую остановку, выпрыгнула на заснеженную мостовую и заступила дорогу идущим.

Увидев перед собой препятствие, старшая остановилась и подняла измождённый взгляд на Натин. На лице были видны застывшие на морозе дорожки слёз. Уже растрескавшиеся дорожки льда на побелевших, и явно обмороженных, щеках.

Бредущий следом за сестрой малец ткнулся ей в спину и недоумевая выглянул что за препятствие у сестры возникло. Чего она остановилась. Сестра, увидев грозную барыню заступившую дорогу, попыталась выговорить что-то типа извинений и убраться под стены дома.

— А! Добрая госпожа! Это добрая госпожа! — зачастил малец. Выражение скорби, как примороженное, не хотело сходить с его лица, хоть и пытался он выразить радость по поводу встречи. Хотя бы голосом. — Прасковья! Это та самая добрая госпожа, что нам много-много еды дала!

Тем временем, Прасковья, всё также пятясь боком и стараясь спрятать младшую за спину, бормоча извинения продолжила движение под стену дома.

— И куда это вы все на ночь глядя идти удумали? — грозно спросила Натин у мальца.

— Выгнали нас. — Тут же пригорюнился тот. — Может в ночлежный дом пустят.

— А отец? Он где?

— Убили тятьку! — совсем разревелся мальчик.

— А вас-то за что выгнали? — уже по инерции стала расследовать Натин.

— У лысого Мишки кто-то деньги стырил. — сквозь слёзы начал говорить мальчик. — Я даже знаю кто мог стырить, только показали на нас и нас выгнали.

— Может и не тырил никто. — чуть помолчав добавил он борясь с всхлипываниями. — А на нас лысый указал потому, что хотел с нас деньги взять. Или чтобы сестру ему на ночь дали… Он такой. Он требовал.

— Деньги требовал?

— Нет. Сестру требовал. За якобы украденные деньги.

То, что он говорил правду, Натин видела. Ложь в самых простейших случаях её определять учили. Всё-таки на прогрессора готовили. Хоть и троечницей она была, но самое элементарное-то усвоила. И эта правда расколола её существо надвое.