— Нет, ну почему же! — опять возразила я, далекая от надежд на восторженные поздравления «Теперь твоя жизнь прожита не зря!», слишком это было не его в стиле.

— Я сказал — сядь и слушай. И пей свое шампанское, можешь начинать, у нас тут пьянка, а не просто задушевные разговоры. Так вот — продолжаю. Сразу хочу предупредить, чтобы ты не настраивалась на сказку и манну небесную. Готовься опять бодаться, бороться и доказывать, что ты не очередная дура-однодневка. Бороться ты будешь не одна, это понятно, но уже сейчас тебе лучше усвоить одну вещь. Никто. Не ждет тебя. С распростертыми объятиями. Будет много отказов. Пару раз тебе посоветуют завязать с этим делом. Кто-то тебя высмеет, кто-то оскорбится, кто-то обвинит в спекуляциях, чернухе и прочих грехах. И вот то главное, к чему я вел. Если ты хотя бы на несколько секунд поверишь этим словам — я тебя придушу. Собственными руками. Лучше тебе знать об этом прямо сейчас. За твой успех! — и он резким глотком осушил свой бокал.

Второй тост был не менее авангардным. Учитель внезапно признался в том, что он козел и потребовал назвать его этим нелицеприятным именем. Я отпиралась, как могла, заливая свое смущение шампанским и чувствуя, что утро получается действительно веселым. В то время как в моей голове уже начали роиться хмельные и легкомысленные облачка, Вадим, пьющий напиток посерьезнее, казалось, становился только трезвее.

— Не надо мне этих глупых отговорок! Когда ты была отмороженной курицей, я так и называл тебя — отмороженной курицей. Теперь же я поступал, как козел, и ты можешь смело сказать мне это. Я за честность, Алексия, без скидок на статусы и особое отношение.

— Я не буду называть тебя козлом, потому что не согласна с этим! Какие-то у нас противоположные понятия о справедливости, — осмелев от выпитого, не соглашалась я. — Не понимаю, как можно называть козлом человека, который всегда, будто ангел-хранитель, приходит на помощь, умеет поддержать и дотащит до цели — может, иногда за шкирки, но дотащит!

— Вот именно, что за шкирки. Я тебе сейчас признание сделаю, спасибо коньяку. У меня, понимаешь, проблема. «Вижу цель — не вижу препятствий» называется. Уже не первый раз подводит меня этот подход к жизни. Потому что в своем желании пробить лбом каменную стену я могу разнести все, что рядом и все, что важно. Мне нужна победа любой ценой, а прикидывать, в какие жертвы это выльется — не умею, не научился. Хотя старался, но хреново старался, — он опустошил очередную рюмку. — И вот у нас есть результат. Помнишь, я говорил, что ты напишешь у меня эту книгу, даже если придется тебя привязать к стулу и бить палкой?

— Но нам же не пришлось идти на такие меры! — весело хихикая, я пыталась подцепить кусочек яблока зубочисткой, а оно упорно ускользало.

— Ну, может, обошлось без стула с веревкой, но мера была моя любимая — кнут, и никакого пряника. Знаешь, на самом финише я как-то забыл, что еще совсем недавно, после смерти Ярослава, ты конкретно бредила, и только чудом твои мозги, до сих пор не понимаю как, встали на место. Я сделал на это скидку? Нет, я не сделал на это скидку. Я сам, лично, приказал тебе забить на нормальную жизнь — и выдать мне концовку, любой ценой, понимаешь. Опять это «любой ценой», как же оно достало меня. И коньяк заканчивается.

— Есть водка! — радостно подала голос я, не совсем понимая смысл сожалений учителя.

— Не понял. Птичка, у тебя в доме есть водка? Вот уж никогда бы не подумал, — Вадим улыбнулся. Такое его настроение мне нравилось гораздо больше, чем мрачное самобичевание.

— Это я с работы притащила! — заверила я. — Мы на корпоративе не допили.

— Вот как? Завидная запасливость! Зато хлеба в доме и крошки нет, — не преминул уколоть он меня, от чего я, слегка покраснев, принялась оправдываться, что на самом деле это и не я вовсе, а коллеги, тащившие в конце праздника со столов все, что осталось целым.

— Ладно-ладно, — примирительным жестом Вадим остановил мой поток красноречия. — И хорошо, что у нас есть добавка. Она сегодня как раз в тему. Тащи давай. Мне надо выговориться.

Я с готовностью достала из-за тумбочки и эту бутылку, радуясь, что не додумалась выбросить столь прозаический напиток.

— Короче, что хочу тебе сказать, — допивая последнюю рюмку коньяка и наливая новую, подытожил Вадим. — Ты меня прости. Я бываю деспотом. Я знаю это. В большинстве случаев это, в общем-то, оправдано, но глядя на тебя, я понимаю, что перегнул палку.

— Это еще почему! — чувствуя унижение от того, что со мной даже деспотом в полной мере побыть нельзя, возмутилась я.

— Не зли меня, птичка и не задавай дурацких вопросов! Ты лучше на себя посмотри — на кого ты стала похожа? Когда я первый раз пришел к тебе в общагу, ты и то лучше выглядела! И довел тебя до этого состояния не кто иной, как я сам. Хорош ангел-хранитель, ничего не скажешь!

Я даже голову пригнула от стыда. Конечно, я понимала, что выгляжу не лучшим образом от напряжения последних месяцев, но Вадим со всей присущей ему прямотой открыто ткнул меня лицом в собственное отражение — замученного, изможденного заморыша. Было очень обидно, что он видит меня такой, ведь я старалась бодриться и показывать, что мне все нипочем, что я сильная и все выдержу.

— И что толку теперь удивляться такой мрачной концовке? — вел дальше разговор сам с собой учитель. — Что еще может написать человек в таком загнанном состоянии? Хотя, не буду кривить душой… Я все-таки ожидал другого… Алексия! Нет, ты скажи мне! — внезапно хлопнул он ладонью по столу, так, что враз подпрыгнули и я, и рюмки, и посуда с немногочисленной едой. — Мне просто по-человечески интересно: ты специально проигнорировала то письмо Ярослава? Не забывай — я был там и все читал. И несмотря на то, что за это дурацкое кровопускание я накостыляю ему в загробной жизни, глупость нельзя оставлять безнаказанной… Так вот, несмотря на это, я все-таки поверил, что он уходил счастливым. Все то, что он сказал о любви… — Вадим запнулся. — Почему ты, в начале слепо лепившая своего героя с Ярослава, в конце наплевала на его последние слова и вообще проигнорировала эту тему?

— Ну, другой Ярослав… мой герой — он был одинок… У него не было друзей. Его никто не любил, и ему некому было писать, — забормотала я, тем не менее, утаивая основную причину своего решения.

— Так почему ты сделала его таким? Почему сразу не создала друга, подругу, я не знаю, черта лысого, кто смог бы доказать ему одну простую вещь, которую твой Яр, между прочим, знал! Алексия! Ведь это же его слова: любовь лежит в основе жизни и пока хотя бы один человек любит тебя — ты не умрешь навсегда! И можно уходить с легким сердцем, зная, что здесь останутся люди, которые будут помнить тебя, для которых ты что-то да значил. Так почему ты променяла это все на свой чернушный финал, наплевала на то, что было сказано тогда, в самом конце? Отвечай, я не могу понять — почему?

Недоумевая, почему мой выбор так задел Вадима, ведь в его голосе сейчас звенел настоящий, непритворный гнев, я поняла — скрывать свои истинные мотивы больше нет смысла.

— Ну… потому что. Потому что я так и не поняла ничего о той любви, о которой говорил Яр. Не поняла вообще — зачем, почему, о ком, о чем. Все получилось так резко, глупо, и мне понадобилась куча времени и нервов, чтобы поверить, что это не я своим невниманием довела его до такого шага! Я, если хочешь знать, вообще была уверена, что он решил убить себя, глядя, как я бессовестно веселюсь и прыгаю, в то время, как внутри него тикает часовой механизм. Не надо мне было тогда так откровенно веселиться и радоваться всему… Вот!

Вадим смотрел на меня в полном безмолвии, даже рот приоткрыв от удивления, чего я за ним никогда не замечала.

— То есть, все это время… Нет, подожди, — он опять опустошил свою рюмку, тряхнув головой, и только сейчас по легкой затуманенности глаз я увидела, что алкоголь все таки возымел на него действие. А я вот, наоборот, резко протрезвела.

— Выходит, все те слова, которые он написал — тебе… Ты истолковала как обвинение? А главного так и не поняла?