Марька Чуркина и еще пара девчонок из нашей группы вскакивают и идут ко мне – я и глазом моргнуть не успела, как сама она присела рядом, потеснив меня, а остальные – на переднюю парту, буквально вытолкнув из-за нее мальчишек из параллельной группы.

– Настя, ты как? – спрашивает Марька. Девчонки развернулись к нам и уставились с любопытством. Курс затих. Я закрыла лицо ладонью, но тут же отняла руку – не буду перед ними слабой, не буду!

– Что у нее случилось? Почему она это сделала? Блин, я поверить не могу… – кто-то из девчонок.

– Ты ее вчера видела?

– Ты сегодня у нее была?

– Как родители?

– Дать таблетку? У меня «афобазол»…

Я зажмуриваюсь и стараюсь сдержать истерический крик. Не совсем удается, слабый стон таки прорывается наружу. Девки сразу затихают. Курс – навостряет уши.

– Мне кажется, – медленно говорю я, – что я бы полжизни отдала сейчас за стаканчик кофе.

Девки секунду медлят, потом взрываются все одновременно:

– Ну так пойдемте в буфет!

Я говорю, что забыла взять сумку, они, разумеется, просят не беспокоиться о таких мелочах. Мы суетливо поднимаемся, выходим из-за парт, гидра потихоньку тоже приходит в движение, галдит, шуршит фантиками от конфет. В окружении девчонок я чувствую себя как в танке. Марька берет меня под руку, и я поняла, что я теперь – под ее шефством. От этой мысли становится смешно. Но мне почему-то не хочется выдергивать руку.

Выйдя из аудитории, наша маленькая экспедиция вдруг замирает. Девчонки расступаются от меня, оставляя в пустоте, как в вакууме.

Меня ждут.

В коридоре, недалеко от дверей нашей аудитории стоят Ванька и Макс. Макс в темной толстовке, капюшоне и солнечных очках. Олицетворение скорби. Он выглядел уставшим, не спавшим и озлобленным. Одна сплошная прямолинейная тоска. При виде меня в пустом круге, образованном девчонками, Ванька тоже отступает.

Нас как будто оставили один на один на боксерском ринге.

Он подходит ближе. Слишком близко.

Коридор – сплошные двери кабинетов, и пара окон на концах – пропускает слишком мало света. Но когда Макс снимает очки, я все равно вижу. Несмотря на то, что верхнюю часть лица все еще скрывает надвинутый капюшон. Я вижу злость в его глазах. Острую ненависть. Но не это меня удивляет.

– Ты знаешь, – медленно и тихо говорит он. Я не понимаю, вопрос это или утверждение, поэтому не собираюсь ничего отвечать.

– Ты все знаааешь, – он тянет слова, как и все в этом городке – такая особенность южно-уральского говора. Но сейчас это «ааа» проскрежетало по моему мозгу как айсберг по борту «Титаника». – Сучка. Грязная тупая сучка. Такая же, как она.

Он говорит мне это прямо в лицо, и мне кажется, что кожа пачкается этими словами.

– Скажи, кто это сделал, – снова ни вопроса, ни утверждения.

– С кем она была. Зачем туда пошла.

Он повысил голос. На нас пялились – девки, Ванька и полкурса в придачу.

– Она тебе по любому все рассказать успела.

Успела, успела, придурок ты конченый. Тут он тоже замечает, что вокруг слишком много ушей и глаз и снова говорит тихо и холодно.

– Ты будешь молчать. Поняла меня.

Я не отвечаю. Только смотрю ему в глаза. Надеюсь, что нагло. Прямо в его большие, полные ненависти, глаза. Один из которых окружал огромный пухлый синяк. На пол-лица. Макс, кто тебя так отмутузил? Скажи, чтоб я могла отправить ему цветы.

По-моему, мое спокойствие его доканало. Он хватает меня за плечи и принимается встряхивать на каждом слове:

– Ты. Будешь. Молчать. Поняла. Поняла.

Точно стеклянный шар с искусственным снегом и кремлевскими башенками внутри.

Зрители ахнули.

Между нами встает Ванька и отцепляет его. Я, пошатнувшись, хватаюсь за стену.

–Оставь ее. Она поняла. Пойдем.

Ванька разворачивает его и слегка толкает вперед. Макс уходит, ни разу не оглянувшись. Ванька, как бы извиняясь, сжимает мою руку чуть выше локтя и уходит следом. Мне хочется растечься большой соленой лужей тут же, на обшарпанном линолеуме. Все, что остается в памяти – прямой, полный сочувствия, синий взгляд Ваньки.

Едва Ванька отводит Макса от меня на пять метров, как тут же подлетают девчонки с Марькой во главе. Марька смотрит на меня круглыми глазами, отчего становится похожа на сову из старого мультика про Винни-Пуха.

– Насть, че это он, а? Че это с ним.. Че это вы…

Расчокалась, как баба деревенская, бесит, ей-Богу. Вырываю руку из ее липких пальцев резко и даже грубовато. Ну и ладно. А то возомнила уже себя моей подружкой.

– Девушка его умерла, че! – намеренно громко отвечаю я, чтоб слышали все любопытные уши вокруг. – Не в себе парень, что непонятного? Неизвестно еще, как бы вы себя вели на его месте!

Быстро ретируюсь, уходя от новой атаки вопросами. Сбегаю по лестницам все ниже – на первый этаж. Никто не идет за мной, и я немного замедляю темп. В фойе смешиваюсь с толпой – видимо, не нас одних отпустили пораньше с пары. Прячусь в людях от людей, но многие все равно узнают меня – Аринка самая популярная девушка в универе. Была самой популярной. Теперь на какое-то время ее место, похоже, займу я. Правда, не по причине неземной красоты и бешеной харизмы. Но тайны, почему-то притягивают людей, а я ими буквально напичкана.

Стараясь не сталкиваться ни с кем взглядом, пробираюсь к гардеробу и обмениваю номерок на свою парку. Надеваю ее, и сразу становится лучше – я будто в доспехах. Для верности натянув капюшон как можно плотнее, выхожу из универа с твердым намерением отправиться домой, лечь на свой диван, не снимая куртки, и пролежать так часов сто.

В кармане верещит мобильник.

Дашка.

Я некоторое время медлю, справляясь с желанием выключить звук и сделать вид, что я ничего не слышала. Но понимаю, что рано или поздно мне придется перезвонить и, так или иначе, иметь с ними дело. С ними – это с Аринкиной семьей.

Принимаю вызов.

– Насть? Слушай, есть разговор, приезжай срочно.

Ни «как ты», ни «что делаешь», ни «не могла бы ты, пожалуйста». Что ж, ее можно понять. Сейчас не время для вежливых расшаркиваний.

– Что-то случилось? – брякаю я и тут же зажмуриваюсь от тупости собственного вопроса. Случилось, блин. Аринка умерла. – То есть, я имею в виду…

– Да мы тут пытаемся разобраться, что произошло, и без тебя никак.

Кто блин эти «мы»? Команда знатоков?

– Ясно. Конечно. Я понимаю. Сейчас приеду.

Нужно же быть в курсе, как протекает их расследование. Да и к тому же, где мне еще находиться, как не у Аринки дома? Я должна быть с ее родными, поддерживать их и черпать силу в их участии. От этой мысли мне становится тошно.

Но я вспоминаю, что мне так или иначе нужно туда попасть.

От института до Аринкиного дома – две с половиной остановки. По скучной зимней аллее, через маленькую площадь, где горит Вечный огонь перед памятником неизвестному солдату, за полосу Проспекта и вглубь дворов. Местные называют этот район Свечкой, Аринка тоже жила «на Свечке». И Кричащая Башня, упав с которой она перестала жить, стоит «на Свечке». Это не самый хороший район города.

Дом Аринки стоит в тихом дворе, на маленькой улочке, которая ответвляется от Проспекта под прямым углом. Сам дом – огромная девятиэтажка, длинная, как корабль, выкрашена в синий цвет. Я иду по двору мимо подъездов, краем глаза улавливая слева тень Кричащей Башни. Она стоит ближе к Свечке, чем Аринкин дом, поэтому остается немного позади меня. И я спиной чувствую ее присутствие.

Во всем дворе – ни единой души. Дохожу до второго подъезда, звоню в домофон и оглядываюсь. Не оставляет ощущение, что за мной наблюдают.

Домофон протяжно пищит – дверь открывают, не спросив, кто там. Почему-то от этого становится не по себе. Я поднимаюсь по лестнице, пытаясь припомнить, когда последний раз тут бывала. Кажется, в пятницу, когда мы с Аринкой пришли после универа чтобы перекусить и отправиться на погулялки. Нет, в субботу, когда Аринка решила закатить вечеринку. Хреновая была идея. Сегодня понедельник, а Аринки уже нет. Мы больше не будем вместе смеяться.