– Ты всегда их превышала, – ответил Торн, закрывая крышку. То был второй комплимент из его уст, сказанный любимым Северным акцентом.

Офелия залилась краской, и шарф попытался это скрыть, поднявшись на рот.

Взгляд Торна впился в те обрубки, что остались от кистей. Он ведь запомнил ее беспалые руки в Изнанке, но гнева от этого в его глазах не поубавилось.

– Компенсация за совершенный в детстве проход, – пояснила Офелия.

Она не решалась поднять на него глаз, но Торн того и не хотел. Словно единый организм, их руки одновременно, синхронно сжали друг друга в объятиях.

Офелию они обжигали как снаружи, так и изнутри, бросая то в жар, то в холод. Давно она не чувствовала этих рук на себе, не представляла, как сильно по ним соскучилась. Как соскучилась по самому Торну, ранее неспособному ни на какие нежности, которому был противен любой физический контакт, помимо одного-единственного, и о нем наконец можно было подумать.

Понимая, как долго они старались не вспоминать друг о друге, Офелия ощутила на своих глазах слезы и дала им волю. Торн отреагировал на это, положив ладонь на ее голову и прижав к себе крепче, но не настолько, чтобы она не могла дышать.

– Я должна с тобой поговорить, – вырвалось у нее внезапно.

– Позже, – коротко ответил Торн, не утратив своего властного тона.

Офелия отстранилась от него, чтобы наконец заглянуть в любимые глаза. Во взгляде Торна читалось счастье, он хотел ее увидеть. Как и она, он с трудом переживал их разлуки. Обе из них.

– Ввалиться посреди ночи было идеей, нарушающей график? – снова спросила она, пока шарф вытирал ее слезы.

По мнению Торна, эти вопросы она задавала неспроста, вот только разобрать их природу у него не получалось. Ее голова находилась в сорока одном сантиметре от его. До искусственного рассвета оставалось шесть часов семнадцать минут двадцать восемь секунд. Теперь двадцать семь.

– Я уже привык к этому, – снова ответил он.

У Офелии промелькнула его фраза, сказанная в интендантстве более трех лет назад:

“Я уже начинаю к вам привыкать”.

Офелия тогда подумала, что эти слова он сказал специально, дабы одурачить ее. Только сейчас она поняла, какую борьбу с собой он тогда вел. С точки зрения деонтологии он поступал неправильно, а с точки зрения чувств говорил правду.

Торн склонился над Офелией, пытаясь рассмотреть каждую черту ее лица, запомнить все детали. Он снял с нее очки и завел прядь непослушных волос за ухо, но те упрямо вернулись на место, залетев Офелии в рот. Этот неудачный жест смутил его, Торн отвел взгляд от Офелии в сторону, светлый локон упал ей на лоб.

Но она не расстроилась, как скорее всего подумал Торн, и развернула его лицо обратно к себе, всего лишь подтолкнув чем-то отдаленно напоминавшим запястье.

– Тогда на Вавилоне, – прошептала она настолько тихо, чтобы только Торн услышал.– Ты спрашивал меня о причине моего прибытия. Я дала тебе на него один ответ.

Его мускулы напряглись. Офелия неуверенно обвила его шею руками и снова заглянула в глаза. Торн боялся признаться себе в том, что хотел разглядывать Офелию вечность, это было единственным занятием, которое он любил. Общество Офелии было единственной отрадой его искалеченной души.

– Я тебя люблю, – прошептала она снова, внутри трепеща от того, что сказала это ему. Во второй раз.

Торн стал будто бы каменным, но не холодным и резким. Он не знал, что с собой поделать, только сжал ее щеки в своих огромных лапищах. Она почувствовала жар, исходящий от его ладоней.

– Можно я…?

Офелия застыла в ожидании вопроса, который Торн так неуверенно и смущенно пытался закончить.

– Можно я тебя поцелую?

Она закрыла глаза, и ее губы накрыло его губами, такими горячими и жадными, как если бы Торн впервые в жизни ее целовал.

Офелия оказалась неправа: Торн все же изменился. Собственнические замашки переросли в… в вопросы о разрешении. Он спрашивал у Офелии, у своей жены, разрешения поцеловать?

На этот раз поцелуй Торна отличался от всех предыдущих, пусть их и было не так много. Словно он направлял на него все свои малейшие подобия чувств, всю ту любовь, которую питал к Офелии. Эта миниатюрная девушка, на первый взгляд слабая и беззащитная, неспособная выжить в суровых реалиях, вызывала в нем самые противоречивые чувства, но любовь к ней не была одним из них. Это было чем-то одинаково сильным, таким постоянным, что даже Торн был удивлен. Именно эта аномалия: сильная девушка в таком маленьком теле, открыла в нем то, что он считал мертвым. Даже нерожденным.

Они отпрянули друг от друга, когда кислород в легких стал отсутствовать. Их горячие дыхания доносились до лиц. Всего одиннадцать сантиметров.

– Я тоже… – начал Торн, запинаясь на каждом слове, но не выпрямляясь. Он хотел сказать ей об этом не на расстоянии сорока одного сантиметра. – Я тоже люблю тебя.

Офелию захлестнула волна эмоций. Торн никогда не хотел бросать ее. Он тоже ждал, когда его я наконец станет мы.

Она поцеловала все шрамы на его лице, останавливаясь и уделяя внимание каждому из них, будто бы они живые. При каждом ее поцелуе мышцы Торна расслаблялись.

Каждый на лице в том же месте, где и должен быть. Значит, и остальные там же. Все пятьдесят шесть, и все на своих местах.

========== Глава 5. ==========

До искусственного рассвета двадцать девять минут восемнадцать секунд. Семнадцать. Шестнадцать.

Офелия, сидя на кровати, рассматривала новую ногу Торна, всю состоящую из блестящего полированного металла, полностью повторяющую уцелевшую, как будто бы делалась сразу по исходному материалу.

– Они принесли ее в тот же вечер, как сделали все замеры, – сказал он, глядя на протез так, словно впервые видел. – Генеалогисты и близко с ними не стоят.

Офелия не видела ни единого проводка, ни шурупов – ничего. Ножной аппарат Торна, который был у него на Вавилоне, оказался сущей рухлядью по сравнению с передовым протезом, металлической копией его длинной ноги.

– Как ты оказался здесь? – наконец спросила она. Это был первый из множества вопросов, которые она планировала задать. Жаль, у нее нет феноменальной памяти Торна, чтобы запомнить все вопросы, возникшие во время этого путешествия.

Торн глубоко вздохнул и опустил глаза на свои руки. Из-под его одежды не виднелся

ни один желанный шрам.

– После того, как я выпустил твою руку, я очутился в пустоте в прямом смысле этого слова. Не было ничего, только темнота. А после появилось зеркало.

– Такое же, как здесь можно найти?

Кивок.

– Именно. Других вариантов побега не было, пришлось шагать. Попал я в этот дворец, в кладовую, где стояло еще двадцать семь зеркал.

– А твое тело?

– Вернулось все, кроме аппарата Генеалогистов.

Офелия скривилась и тревожно глянула на него из-под оправы, стараясь уловить малейший проблеск чувств. Но нет – стальной взгляд, впившийся в собственное отражение зеркала. Этот взгляд изменился, исчезла строгость к самому себе, но металла в нем не убавилось.

– А было… ну, больно? – спросила Офелия, уже позабыв, что Индекса в этом мире не существует.

– Да, – ответил Торн, все еще смотря на своей отражение, чьи брови двигались в такт его собственным. – Но за мной быстро пришли.

– Королева?

– Да, велела сделать мне протез. Нужно отдать должное: он абсолютно заменил ногу без помощи трости. Взамен на новую ногу я стал выполнять обязанности архивиста, в следствии чего мне сделали документы.

– Мистер Генри, так?

Кивок.

Офелия медлила, не хотела задавать вопрос, мучивший ее, а судя по всему, и его тоже.

– Позади того, что позади, – промолвила она, оттягивая время. – Леди Елена сказала обернуться по-настоящему. Это и есть то, о чем она говорила? Мир внутри двух отражений?

Торн покачал головой, наконец посмотрев на Офелию. В нем пробуждалась прежняя пылкость к разговорам обо всем, что касалось их мира, словно это была единственная тема, где он способен связать больше двух слов.