Когда мы вошли в нашу квартиру, Катя сразу взлетела на шкаф. Мишка огляделся, обнюхал всё, лёг в угол и закрыл глаза. Я понимала, что он настрадался, налила ему тёплого молока, но он к нему не притронулся.

Катя сначала смотрела на него со шкафа, потом спустилась и уселась рядом. Мишка открыл глаза, лизнул её и снова закрыл. Катя отошла от него, прыгнула ко мне на колени, и я ей всё-всё мысленно рассказала. И Катя ткнулась в меня своей пушистой головой. Это означало, что она одобряет мои поступки.

Мама всё это время говорила по телефону с бабушкой, а когда закончила, подсела ко мне на диван и спросила:

– Может быть, расскажешь, как ты узнала про пожар? Я давно вижу, что вы с Катей понимаете друг друга с полувзгляда, а тут ещё этот малознакомый пёс! Не мог же он телепатически передать, что в квартире пожар! А если мог, то почему именно тебе? Неужели из-за Кати у тебя развились такие способности? Ох, чувствовала я, не надо было брать её в дом… Ну, отвечай!

– Мама, я не знаю! Я вдруг услышала, что Мишка кричит, почувствовала, что ему очень страшно, и увидела огонь за плитой. Это ведь Юлин пёс. Помнишь, как он прогнал глупую Ирму, когда она на меня запрыгивала? Я поняла, что, если мы его не спасём, он погибнет и весь дом может сгореть… И не веди меня ни к каким врачам, пожалуйста. Они начнут меня лечить, и я, может быть, совсем свихнусь! Вот! Ой!

– Что-о?! – Мама вскочила на ноги, посмотрела на меня страшными глазами и вдруг обхватила меня и заплакала, да так, что слёзы закапали мне на голову. И я тоже заревела.

Катя сразу прибежала и уставилась на маму. Тогда мама быстро успокоилась, вытерла глаза и сказала:

– Ну вот, дожила. Кошка учит меня, как поступать с моей собственной дочерью. И самое неприятное, что она, скорее всего, права. Но папе я ведь должна всё рассказать, ты же и его ребёнок… Да, кстати, а мои и папины мысли ты тоже можешь читать?

– Нет, мамочка! – закричала я. – Только звериные. И Катя научила меня отгораживаться…

У мамы упали руки, и я почувствовала, что она вот-вот опять заплачет. Но тут в дверь позвонили. Это оказались Юля и её одноклассник, громадный Вова. Юля была бледная, а Вова держал её за руку и молчал.

Мишка сразу вскочил, бросился к ней и стал скулить, тоненько, как щенок, а Юля уткнулась лицом ему в шею. А потом обняла меня и тихо-тихо спросила:

– Ты?

А я ей так же тихо ответила в самое ухо:

– Мишка кричал, и я услышала.

Мама предложила им чаю, спросила, не нужна ли помощь, может быть, дать с собой еды и питья, ведь плита у них не работает, но Юля ответила, что не надо, что папа с мамой уже дома. Вова сказал, что сам принесёт всё, что потребуется, и они с благодарностями ушли.

А Мишка обернулся и попрощался со мной.

По телику говорили, что у собак ум как у пятилетнего ребёнка, но у Мишки – почти как у меня, а мне девять лет. А вот у Сенькиной Ирмы – как у трёхлетнего ребёнка.

Тут-то я маме всё-всё рассказала: как ньюф Мишка обещал, что мы с Катей можем больше не бояться Ирму; как я искала Сеньку и расспрашивала белок и дворняжек; как сеттер Якс услышал меня и привёл к нужному месту. Про ворону рассказала, и как Юля искала ключи, а Мишка подсказал мне, где она их забыла. Но про то, что я услышала Васькины мысли, я не сказала. Может быть, я услышала их не умом, а ушами… А если даже умом, так у Васьки мысли совсем простые: можно догадаться без всякой, как её, телепатии.

Вечером, когда я легла спать, мама увела папу в их комнату, и они стали там тихо разговаривать. Наверняка обо мне. Мне ужасно захотелось подслушать их мысли, но было страшно: а вдруг они почувствуют? Но очень хотелось! Тогда я встала, подкралась к двери и стала подслушивать их слова. Это почему-то не было страшно.

Они говорили тихо, но папа вдруг засмеялся и громко сказал:

– Да ты что?! Действительно умеет?!

Мама что-то ему тихо ответила, и папа опять сказал громко:

– Перестань. Абсолютно нормальная девочка. Ты до сегодняшнего дня замечала в ней какие-то отклонения?

Снова мамин тихий ответ и снова папа:

– Незачем, само пройдёт, когда подрастёт и появятся другие интересы. А не пройдёт, научится управлять этим своим даром… Сумеет… Ни к каким врачам водить её не будем, незачем нагружать ребёнка.

А потом ещё:

– Вот об этом даже не думай, вот что действительно может стать тяжёлой травмой! Катя для неё как сестра, да и для нас она член семьи. И никому об этом её даре, сама понимаешь… Ну, ладно, давай собираться ко сну. Завтра у меня тяжёлый день.

Я поскорее кинулась в постель, укрылась, закрыла глаза и замерла, потому что знала: сейчас папа, как обычно перед сном, зайдёт посмотреть на меня. Катя свернулась клубочком у меня в ногах и тоже притворилась спящей.

Папа вошёл в мою комнату, постоял надо мной и вдруг сказал:

– А ведь не спишь, притворщица!

Я от неожиданности открыла глаза, а папа засмеялся и спросил:

– Подслушивала?

Делать было нечего, и я закивала. Папа сел на кровать, обнял меня и сказал:

– Только не злоупотребляй своим даром. Ты ведь обычная девочка, такой и оставайся, а то и вправду тебе будет трудно. И никому об этом не рассказывай, а то тебя украдут, оденут клоуном, накрасят щёки и нос и станут показывать в цирке… Ну-ну, шучу, шучу… Мы с мамой тоже будем молчать, как партизаны.

Я обняла папу и сказала, что очень его люблю. И сразу крепко уснула.

Мы с Сенькой часто звонили друг другу по телефону, разговаривали, а если попадалась трудная задача, он помогал мне её решить. В школу и из школы мы тоже шли вместе. А Васька почти всегда тащился за нами и шипел в голове что-то неприятное про меня и Сеньку, но я его уже не слушала. Кажется, у меня понемногу получалось отгораживаться от чужих мыслей.

Однажды Сенька даже хотел побить Ваську, чтобы он ходил сам по себе, но я заступилась, сказала, что если он такой дурак, то пусть ходит, пока самому не надоест. Сенька злился, но терпел.

Он рассказывал, что отец всё ещё в командировке, а бабка по-прежнему ругается, кричит и требует прогнать Ирму… В общем, кошмар. Даже домой идти не хочется.

Наконец отец вернулся, поговорил отдельно с мамой, потом с бабкой, а с Сенькой ещё не говорил. Поэтому Сенька волнуется, но терпит, потому что он мужчина, а мужчина должен быть сдержанным. И просит пока его ни о чём не расспрашивать. Конечно, я с уважением отнеслась к его просьбе.

А через два дня Сенька вызвал меня во двор и сказал, что дома случился скандал. Бабка заявила, что с собакой она жить не станет. И если отцу какая-то собака дороже здоровья родной матери, то она, его мать, уйдёт в дом престарелых и будет жить там, раз родной сын выгоняет её из своего дома. Тогда отец сказал, что, если отдать собаку, для Сеньки это будет душевная травма. А бабка закричала, что внук ещё сопляк и ничего с ним не случится, если собаку выгонят. К тому же он дружит с дрянной соседской девчонкой, которая будто бы разговаривает с собаками и кошками и всему плохому его подучивает. А если собаку не выгонят, то она, бабка, обязательно умрёт от сыновней неблагодарности.

Тут Сенька не выдержал и завопил не своим голосом, что он с Ирмой убежит в Петербург, к другой своей бабушке, маминой маме. Она его точно примет. Он на всякий случай у неё уже спросил об этом.

Папа очень рассердился и закричал, что отдаст Сеньку в суворовское училище – там его научат уважать старших и подчиняться приказу.

Тут вмешалась мама и сказала, что в таком случае и она уедет к своей маме вместе с Сенькой. И папа растерялся, потому что знал: мама так и сделает, как сказала.

Сеньке стало так страшно, как никогда в жизни. Он убежал к себе в комнату, где уже сидела и тряслась от страха Ирма.

– Неужели Ирма поняла, что решается наша с ней судьба?! Спроси у неё при случае, – попросил Сенька и жалобно добавил: – Я вообще теперь не знаю, что мне делать.