— Люди привыкли к крайностям, — усмехнулась чародейка мягко, — в их представлении, король может быть либо неуправляемым, каким был Радовид, либо покорным и безвольным, как Адда. Все уже забыли, какой была Редания во времена Визимира. Может быть, чтобы напомнить им, тебе стоит взять при коронации его имя.

— Это воспримут, как насмешку, — покачал головой Виктор.

— И тебе придется постараться, чтобы превратить это в заявление, — подтвердила Филиппа, — впрочем, твое имя ничуть не хуже. Пусть кто-то из твоих потомков решит назваться Виктором Вторым, надеясь быть на тебя похожим.

— Я хочу, чтобы меня судили по поступкам, а не по имени или происхождению, — с неожиданным жаром откликнулся Виктор, и чародейка покачала головой.

— Та история с твоим отцом все еще так трогает тебя? — спросила она участливо, и юноша снова потупил взор.

— Может быть, я вовсе не хотел знать его имени, — ответил он, и Филиппа знала, что только ей одной он мог в этом признаться. Сама чародейка прежде не придавала большого значения личности родителя Виктора, и теперь досадовала на себя, что не открыла ему этот секрет сама — темерская разведка сработала быстрее. И как бы юноша ни настаивал, что имя отца для него ровным счетом ничего не значит, окажись им хоть сам Император Эмгыр или последний пират со Скеллиге, чародейка чувствовала, что впервые в жизни Виктор лгал — и самому себе тоже. Невозможно было узнать нечто подобное и остаться равнодушным. И чтобы не ранить нежные сыновьи чувства, Филиппа даже придержала при себе откровение о том, что именно Вернон Роше оборвал жизнь того, кто растил и воспитывал Виктора с детства. Будь Сиги все еще жив он непременно называл бы такую скрытность выгодной инвестицией в будущее, но Филиппа не собиралась это использовать. Может быть, только в самом крайнем случае.

— Твой отец — достойный человек, — заметила она нейтрально, — никудышный политик и прямой виновник оккупации Темерии, но все мы совершаем ошибки. Если захочешь, ты всегда сможешь сблизиться с ним или забыть о нем навсегда.

— Я уже попытался, — вдруг признался Виктор и прямо посмотрел в глаза наставницы, — и, кажется, пообещал ему то, что не смогу исполнить.

Вот это был уже совершенно неожиданный поворот. Филиппа, привыкшая все и всех вокруг себя держать под контролем, не смогла сдержать удивленного выдоха.

— Его спутник, профессор Иорвет, — продолжал Виктор поспешно, будто не давая себе возможности передумать, — болен. Я знаю, что с ним не так, и обещал помочь, но, похоже, моих умений для этого все-таки недостаточно. А признаваться в этом мне… совестно, — он снова опустил глаза и покраснел гуще. От облегчения Филиппа тихо рассмеялась. Мальчишки! Вечно им хочется выглядеть героями в глазах своих отцов, даже если вслух они поносят их последними словами.

— И чем же он болен? — спросила она с любопытством. Профессор Иорвет, который, несомненно, заслуживал сгнить от Катрионы, ее не слишком заботил — разойдясь однажды, их пути почти не пересекались, хоть Филиппе иногда забавно было думать, что было бы, узнай бывший мятежник, кому именно слал прошения на имя Ректора, и чьей милостью получил сперва образование, а потом должность. Не будь он эльфом, расовым меньшинством, Филиппа его и на порог Университета не пустила бы.

— Мастер Сарасин в своем труде называет это «Хворью скитальца», — ответил Виктор, — он приводит формулу снадобья, но я не смог его приготовить, такой уровень алхимических знаний мне недоступен.

— О, мой дорогой, — Филиппа покачала головой, — этой беде легко помочь — тебе следовало обратиться ко мне сразу. Принеси мне формулу, и я приготовлю нужный эликсир. Или тебя научу его готовить.

Виктор с надеждой посмотрел чародейке в глаза. Несмело улыбнулся, совершенно по-мальчишески, и Филиппа на миг почти забыла, что помочь проклятому Иорвету в очередной раз решила исключительно из собственного интереса, а не ради гордости Вернона Роше за сына.

— Только, прошу тебя, — сказала чародейка, снова погладив Виктора по голове, — не рассказывай им, кто помог тебе. Это будет наш маленький секрет.

Виктор посомневался мгновение — гордость боролась в нем с рассудком — а потом согласно кивнул.

Они поговорили еще немного. Филиппу снедало любопытство, но она знала, что слишком прямых вопросов о том, что ее действительно интересовало, лучше было избегать. Тема Анаис была для Виктора слишком хрупкой, как последний весенний лед, и на этот раз он делился с наставницей откровениями неохотно — она же, избавленная от мигрени, легко настроилась на энергетику собеседника и искала подтверждения своей догадке — если между юными правителями действительно зарождалось то, что поэты называли истинной любовью, а маги — унисоном энергетических сигнатур, сейчас это можно было нащупать.

Виктор краснел и бледнел, подбирал слова и избегал имени возлюбленной, говорил о ней сбивчиво и скупо, но уже через четверть часа этого пустого разговора Филиппе стало ясно — Кейра была права. На глазах чародейки расцветало уникальное магическое явление — зарождение почти непобедимой связи, способной снимать проклятья и неподвластной ни чарам, ни бессердечному времени. Оставалось радоваться, что сам Виктор об унисоне сигнатур ничего не слышал, и называл это «любовью с первого взгляда». Он не боялся своих чувств — но потому лишь, вероятно, что пока не осознавал их влияния на самого себя. Никому из живущих, Филиппа не пожелала бы испытать нечто подобное — разве что смертельному врагу.

Уже вечерело, когда Виктор, смущаясь, попытался закончить их беседу. Он не сказал этого прямо, но дурак бы понял, что спешил он на свидание с возлюбленной, и Филиппа не стала его удерживать. Мальчишке не терпелось ринуться в омут любви с головой, и хорошо еще, что чародейка успела обговорить его матримониальные планы. Даже приятно было ради разнообразия послужить не на благо отечества, а ради счастья влюбленных сердец — или магии в чистом виде.

После ухода Виктора, чародейка вдруг осознала, что осталась со своими мыслями один на один — без необходимости срочно решать какие-то вопросы и запланированных важных встреч. Это был несомненный признак того, что стратегию она выбрала верную, и проблемы начинали решаться сами собой, но слышать тишину комнаты, не чувствуя при этом ни головной боли, ни тревоги перед предстоящими переговорами, оказалось тревожно и странно. Спокойствие, почти забытое, чуждое, было врагом рассудка, а Филиппа привыкла расправляться со своими врагами чисто и быстро.

Во дворце располагалась ее лаборатория, в которой чародейка обычно проводила много времени, занятая экспериментами, и можно было, прихватив из библиотеки книгу мастера Сарасина, попытаться самостоятельно воспроизвести и приготовить эликсир по его формуле. Или связаться по мегаскопу с кем-нибудь из Ложи и обсудить планы нильфгаардских магов — туманно и осторожно, не ставя Кейру под удар. Можно было, в конце концов, перекинуться совой и пролететь по городу, слушая разговоры. Но всего этого Филиппе делать отчего-то не хотелось. Она подождала, когда солнце окончательно скроется за пиками столичных башен, и отправилась к портальному залу — в своей третогорской резиденции, скромной, даже по меркам обычных горожан, чародейка не держала ни алхимических приборов, ни зелий, ни даже ученых книг, но и появлялась в стенах своего жилища очень редко. Ее дом был убежищем, к которому прибегать приходилось нечасто — в моменты, когда мигрень становилась невыносимой, мешающей колдовать, или, когда навалившиеся проблемы рисковали утопить под собой Филиппу. Проведя ночь в своей постели, в полном одиночестве, она неизменно чувствовала себя обновленной и готовой к новым судьбоносным решениями.

Едва выйдя из портала, чародейка почувствовала, что что-то не в порядке — сигнатура жилища резонировала иначе, не так, как обычно, и, подходя к дверям своей гостиной, Филиппа догадалась, в чем дело. Она толкнула тяжелую створку и замерла на пороге.

Посреди комнаты, в четко очерченном мерцающем кругу, стоял высокий черноволосый мужчина, сжимавший в руках маленькую девочку в кружевном розовом платье. Девочка испуганно всхлипывала, пряча лицо на груди незнакомца, а тот взглянул на хозяйку дома злым, но совершенно бессильным взглядом.