Маленький гость выглядел опрятным и собранным, как всегда. От своего нареченного родителя он постепенно перенимал франтовские манеры и привычку одеваться ярко и броско — на фоне темно-синей и серой массы универсантов Юлиан походил на экзотическую зерриканскую птичку, заблудившуюся на своем пути в теплые края. Золотисто-медовые кудри мальчика всегда были аккуратно уложены, сапожки — тщательно начищены, а немного надменные бледно-голубые глаза смотрели на Роше так, словно ждали от него аплодисментов за одно только свое явление на этой скромной сцене.

— Заходи скорей, — Роше прижал палец к губам, призывая мальчика не шуметь, потом поманил его рукой за собой. В комнатах Иорвета почти никогда не водилось ничего съестного — профессор обычно пользовался услугами университетской столовой, здесь не было ни очага, ни буфета. Но Роше знал — для Юлиана в тайных ящиках темного шкафа всегда было припрятано угощение. Иорвет не признался бы в этом и под пытками, но он сам становился жертвой очарования маленького вторженца.

Юлиан с достоинством кивнул, переступил порог и протянул Роше сверток — слишком увесистый для его маленьких рук.

— Мамочка просила передать, — сообщил он. Речь его для столь юного создания была на удивление четкой и цветистой — об этом, должно быть, тоже позаботился мастер Лютик, — это лекарства для профессора Иорвета. Она сказала, что зайдет проведать его вечером после лекций.

Роше принял из его рук подношение и кивнул.

— А ты, значит, остался один? — спросил он участливо. Покровитель малыша, насколько ему было известно, сейчас был в Новиграде. Впрочем, оставаться предоставленным самому себе Юлиану было не внове.

— Нет, — покачал головой мальчик, — я пришел к вам.

Роше поднял брови — но скорее для вида. В смелом заявлении мальчика не было, в сущности, ничего неожиданного. Он и раньше знал, что, лишенный внимания родителей и опекунов, Юлиан наведывался в гости к Иорвету — и тот никогда его не гнал. Это никак не было озвучено, но Вернон полагал, что малыш напоминал эльфу Иана — того маленького, восприимчивого ко всему новому, любопытного и послушного Иана, каким сын был пятнадцать лет назад. Юлиан не мог стать для Иорвета заменой ребенку, которого он добровольно утратил, но зато мог разделить его тягостное одиночество. Обычно шустрый и громкий мальчик в компании профессора становился тихим и покладистым. Мог сидеть рядом с ним, пока Иорвет работал над очередной лекцией, или прилежно учился у него играть на флейте. Мастер Лютик, тоже знавший об этом, однажды обмолвился, что вскоре юный Юлиан сможет выступать с собственными музыкальными этюдами.

Мальчик деловито прошел в комнату и взобрался на высокий стул, затем выжидающе посмотрел на Роше.

— Хочешь конфету? — неуверенно спросил тот, покосившись на безмолвную громаду шкафа, словно ожидая от него подсказки.

Юлиан покачал головой.

— Мамочка не разрешает мне есть сладкое до обеда, — пояснил он.

Роше понимающе кивнул. Ему самому было странно, как быстро из его памяти выветрились все знания о маленьких детях, хотя он собственноручно вырастил и воспитал своего сына. Сейчас же пристальный взгляд голубых глаз рождал в нем лишь одно желание — отправиться на поиски матери ребенка, чтобы получить от нее пусть не помощь, но хотя бы совет, как поступить.

Юлиан, впрочем, пришел ему на помощь сам.

— Можно мне порисовать? — осведомился он.

По всему выходило, что мальчик и впрямь планировал задержаться надолго, и где-то в глубине души Роше ощутил смутную радость. С тех пор, как Иан стал взрослым и самостоятельным, а его отец начал погружаться в пучину какой-то необоримой тоски, мысль о том, что появление в доме нового младенца могло исправить ситуацию, не покидала Вернона. Но все доступные для этого способы были им крепко обдуманы и отвергнуты. Иорвет ни за что не смирился бы с чужим ребенком, много лет назад он едва терпел собственного, и Иану пришлось буквально завоевывать его расположение. «Нагулять» отпрыска где-нибудь на стороне для них обоих было просто немыслимо, а тот единственный, темный и страшный способ, который Роше неизменно держал в памяти, был слишком сомнительным и странным, чтобы всерьез обратиться к нему. Юлиан, в какой-то степени, был ответом на его помыслы, пусть и временным, но удовлетворением его желаний.

— Ладно, — кивнул Роше, озираясь по сторонам, — сейчас посмотрим, что можно сделать.

Он понятия не имел, где в этой тесной пустынной комнате хранилось хоть что-то, полезное для запроса мальчика, а рыться в вещах Иорвета все еще было как-то неловко и неправильно.

— Бумага — в нижнем ящике, — подсказал Юлиан, который, по всей видимости, чувствовал себя здесь хозяином куда больше, чем Вернон, — и мои карандаши — там же.

Это уже была совсем неожиданная новость. То, что в жилище, которое Иорвет никогда всерьез не считал своим домом, находилось что-то, принадлежавшее Юлиану, обескураживало. Могло статься, что юный оккупант в скором времени планировал перенести сюда не только свои карандаши, но и часть своих ярких нарядов, свои игрушки и книжки с картинками, которыми его щедро одаривали оба отца — Эренваль очень настаивал на том, чтобы Юлиан учил Старшую речь, и потому привозил ему тома сказок и историй из Нильфгаарда.

Выдвинув нужный ящик, Роше обнаружил, что победный флаг уже развевался над взятой крепостью — рядом с коробкой цветных карандашей покоилась маленькая костяная флейта, явно принадлежавшая начинающему музыканту, несколько оловянных солдатиков и большая книга в мягкой красочной обложке. Легко отчего-то было представить, как поздними вечерами, если Шани приходилось задерживаться на лекциях, в лаборатории или университетском морге, Иорвет и Юлиан сидели вместе на кровати, и эльф негромко читал мальчику одну сказку за другой. От внезапной холодной тоски у Роше болезненно сжалось сердце.

Отогнав непрошенную печаль, он вытащил коробку карандашей, несколько тонких листов бумаги и поспешил задвинуть ящик на место. Там, где сам он потерпел неудачу, не в силах дать Иорвету того, что эльф хотел, супруг предпочел справиться самостоятельно. Он прикормил и пригрел чужого ребенка, и страшно было представить, с какой досадой смотрел вслед мастеру Лютику, когда тот, пользуясь своим правом названного отца, увозил Юлиана в Новиград. С какой злобой наблюдал за тем, как мальчик радовался, должно быть, возвращению Эренваля. Иорвет никогда не был вором, и брал чужое, только если иначе поступить было невозможно. И Юлиан, казалось, был вражеской стрелой, поднятой на поле боя и опущенной в опустевший колчан.

Вернувшись к столу, Роше разложил перед Юлианом карандаши и бумагу и уселся напротив него. Нужно было сбегать в столовую и разжиться завтраком — Иорвет едва ли захочет к нему прикоснуться, но попытка — не пытка. Но Вернон не спешил, наблюдая, как мальчик, взявшись за зеленый карандаш, начал неловко выводить на бумаге очертания человека. Помедлив немного, дождавшись, пока на смену зеленому пришел ядовито-желтый карандаш, Роше с любопытством спросил:

— Что ты рисуешь?

Юлиан на миг оторвался от своей работы и посмотрел на собеседника, как на самого недогадливого человека в мире.

— Это дядюшка Лютик, — пояснил он, награждая зеленую фигуру на бумаге копной золотых кудрей. Для лютни в его руках, делая портрет узнаваемым, Юлиан выбрал алый грифель, — когда он приедет, я подарю ему портрет. Он обещал, что, если я буду себя хорошо вести и слушаться маму, он возьмет меня в Вызиму.

— В Вызиму? — удивленно переспросил Роше, — Лютик собирается в столицу?

В этом известии, в сущности, не было ничего необычного — Вызима за прошедшие три года не только восстановилась после войны, но, стараниями Анаис, сделалась еще краше. Ходили слухи даже, что королева планировала открыть в столице собственный университет, и ее супруг обещал прислать лучших ученых Империи, чтобы те помогли реализации этой идеи. Интерес мастера Лютика к такому событию был понятен — но зачем ему вздумалось тащить в Вызиму мальчишку, который буквально всю жизнь провел в стенах Оксенфуртской Академии?