Человек неторопливо опустился за стол и покрутил письмо в руках. Иан писал им почти каждую неделю — по одному письму, каждому из родителей. Можно было с уверенностью сказать, что Роше в Вызиме ждало его собственное послание от сына. Это же предназначалось Иорвету — и так же, как всем предыдущим, ему предстояло остаться непрочитанным.
Иорвет всегда говорил, что сын его был совершенно свободен в своем выборе жизненного пути. Но вскоре после войны Иан выбрал то единственное, что его отец, похоже, до сих пор не готов был принять. Летом того года, когда на трон Нильфгаарда взошел новый Император Фергус, юный эльф вернулся в Оксенфурт — затем, как позднее понял Роше, чтобы выплатить все накопившиеся долги. Иан, как и обещал, присутствовал при рождении сына Шани и Эренваля, затем отправился в Вызиму и получил несколько уроков от Кейры Мец. Он был рядом с Анаис, когда юная королева, слишком занятая восстановлением Темерии после войны, лишь иногда давала волю своим настоящим чувствам и горевала по пропавшей подруге — Цирилле, исчезнувшей бесследно перед самым подписанием мирного договора. Иан был Ани верным товарищем и хорошим братом. Но когда в воздухе запахло осенней свежестью, и дни пошли на убыль, он попрощался с родителями и сестрой, и уехал, чтобы стать частью цирковой труппы, в которой прежде выступала покойная Виенна.
Это решение, при взгляде на него с высоты прошедшего времени, не казалось Роше таким уж неожиданным. Мальчик, в столь юном возрасте познавший все ужасы войны на своей шкуре, своими руками схоронивший родную мать, в чьей смерти, должно быть, все еще винил себя, не готов был продолжать идти по пути чародея-Знающего или солдата. Он жаждал даже не свободы — а освобождения, забвения и, может быть, какого-никакого искупления. Иан был слишком юн, чтобы определять свое будущее раз и навсегда, и Роше отнесся к его решению с пониманием. Юный эльф наигрался в волшебника, в полевого врача и императорского советника, и жаждал новых правил новой игры. И что с того, что теперь, вместо целебных заклятий и часов над мудрыми книгами, он предпочел забавные фокусы и акробатические трюки? У Иана впереди была целая жизнь — долгие годы, которым суждено было сложиться в столетия — чтобы еще несколько раз изменить свое решение. Но Иорвет принял эту метаморфозу в штыки.
Он никогда прямо не говорил, что разочарован, что ожидал от сына чего-то большего — большей разумности, больших амбиций, большей верности своему слову — потому, вероятно, что прекрасно понимал — все эти обвинения оказались бы пустыми и беспочвенными. Иорвет мечтал о свободе для своего ребенка — и тот решил лишь воспользоваться тем, за что сражался его отец для него, по собственному усмотрению. Вместе с труппой Огненного Яссэ Иан теперь мотался по провинциям Империи и по Северным королевствам, останавливаясь то тут, то там, давая яркие представления — как то, что они увидели в Туссенте так бесконечно давно. Но Иорвет, лишенный права на обоснованные возражения, предпочитал молчать и делать вид, что никакого сына у него никогда и не было. Он злился на Иана, он был обижен — но тяжелее всего эльфу давалось глубокое, несправедливое, но убийственное разочарование. И Роше очень давно оставил попытки разубедить супруга, заставить его поменять отношение к делу. Он продолжал надеяться, что Иорвет со временем и сам откажется от своих обвинений — Иан был его сыном, эльф потратил много сил, чтобы полюбить его и начать им гордиться. А терять собственную гордость для Иорвета всегда было больнее всего.
Конверт был подписан стремительным легким почерком Иана. Мальчишка, упрямством пошедший в отца, не терял надежды, и, не получив ни единого ответа на свои письма, продолжал их слать. В тех, что предназначались Роше, сын рассказывал о новых землях, где путешествовала их труппа, никогда не задерживаясь дольше, чем на неделю. Иан делился своими восторгами — почти везде их принимали овациями, а предводитель их маленькой армии веселья питал к юноше все больше доверия, и позволял ему становиться частью главного трюка в представлении. Ребенок-Исток, возможно, не должен был бы так гордиться успехам в банальных фокусах, но Иан с радостью делился с папой тем, как ловко у него теперь получалось призывать стаи огненных бабочек, как сам научился танцевать в огне с только что созданной из языков пламени партнершей. И в своих письмах Иан никогда не просил Роше поговорить с Иорветом, попытаться смягчить его, уговорить одуматься. О чем же юноша писал отцу, Роше не знал — и не было смысла спрашивать. В тяжелом темном шкафу, в самом нижнем ящике накопилась целая груда нераспечатанных конвертов, подписанных рукой Иана.
Роше покрутил конверт перед собой, чувствуя себя удачливым вором, проникшим в богатое имение, пока хозяева развлекались на скачках. Ничто не помешало бы ему вскрыть письмо, прочесть его, а потом спрятать или сжечь — Иорвет едва ли заметил бы эту потерю. Но что-то удерживало Вернона от этого вторжения. Пусть у них с супругом давно не осталось друг от друга никаких тайн, и эльф, даже реши Роше вскрыть конверт прямо перед ним, не стал бы возражать. Но отношения Иорвета с сыном всегда оставались для человека запретной зоной, той, где он добровольно оставил двух эльфов один на один, не вмешиваясь, не пересекая сакральной границы, не нарушая тайного молчания обоих. Это письмо предназначалось Иорвету — и если тот не прочтет его, то никому этого делать не полагалось.
Из смутных размышлений Вернона вырвал новый стук в дверь. Он встрепенулся, обратил взор ко входу в комнату. Обычно в этот час к Иорвету никто не заходил. Нанося свои редкие визиты, Роше привык, что до обеда, пока профессор вел свои лекции, он сам мог выспаться после бессонной ночи, дожидаясь его возвращения. Сегодня же, похоже, все задались вопросом, почему Иорвет так долго не появлялся на публике. Или, может быть, это Виктор вернулся, забыв передать что-то еще?
Однако стук на этот раз не имел ничего общего с тем, каким извещал о своем явлении молодой чародей. Кто-то барабанил так, словно собирался перебудить весь кампус, и Роше поспешил метнуться к двери и распахнуть ее. При виде нового посетителя он не смог сдержать улыбки — второй за это сумрачное утро.
Юному Юлиану, сыну Шани и Эренваля, этим летом должно было стукнуть четыре года, но он, как и любой носитель эльфской крови, не желавший прозябать в младенчестве и тратить ресурсы своего незаурядного интеллекта впустую, уже был очень самостоятельным и самодостаточным мальчиком. В тот день, когда он появился на свет, небезызвестный профессор и бард Лютик, явно воспользовавшись ужасом будущего папаши или желая отвлечь его от происходящего в комнате Шани, обул Эренваля в гвинт так виртуозно, что последней ставкой оказалось имя рвущегося на свет младенца. И как бы проигравший ни настаивал на том, что эльфские дети не получают при рождении чужих имен, победитель был тверд. Карточный долг — дело святое, а Юлиан — прекрасное имя, всем на зависть.
Мальчик, с каждым днем становившийся все более симпатичным и сообразительным, быстро стал любимцем всего университета, и «дядюшка Лютик», даровавший ему не только собственное имя, но и нерастраченный потенциал отцовской любви, даже время от времени — с согласия Шани — похищал малыша и возил с собой по окрестностям. Так что слава юного Лютика-младшего достигла самого Новиграда. В «Хамелеоне», кабаре, принадлежавшем его верному спутнику, мальчику позволялось даже иногда выходить на сцену и под аккомпанемент хозяина заведения исполнять короткие задорные песенки. Роше однажды попал на одно из этих представлений и видел, что честная публика едва ладоши себе не отбила от восторга. Эренвалю, желавшему, возможно, для сына иной судьбы, оставалось только смириться. Сам он, присягнувший Императору Фергусу, приезжал в Оксенфурт нечасто. Долг призывал его то в Нильфгаард, то в одну из провинций, то в Венгерберг, где продолжались восстания нелюдей. И в глубине души, вероятно, Эренваль был рад, что маленький Юлиан не чувствовал себя брошенным, пока мать его была занята делами Университета и наукой, а отец — службой Империи.
