— Народу Империи Анаис нравится даже больше, чем я, — улыбнулся Фергус, — кажется, некоторые уже стали забывать, что она — северянка.
— Она — Императрица, — мягко напомнил Эмгыр, — и народ помнит это, даже если вы оба иногда забываете.
Они поговорили еще немного — о политике и волнениях среди знати, даже о чародеях, похоже, замышлявших государственный переворот, но лишенных поддержки общества, чтобы приступить к нему немедленно. Следуя своему обещанию, отказавшись от идеи кровавой расправы над конкурентами, Ваттье и его агенты развернули настоящую пропагандистскую кампанию, старательно напоминая жителям Империи, что чародеям, по большей части, не могло быть веры, и действовали они всегда только в собственных интересах.
Под конец беседы отец окончательно выдохся — Фергус заметил, как он сперва бросил какую-то фразу невпопад, а потом и вовсе заснул на полуслове, уронив голову к плечу. Юноша поднялся со стула, аккуратно прикрыл отца одеялом повыше, поднял книгу и окуляры и отложил их в сторону. А потом, стараясь не шуметь, направился к выходу из спальни родителя. На пороге молодой Император оглянулся и вдруг поймал себя на мысли, что дорого бы отдал, чтобы точно узнать, что этот разговор с отцом был для них обоих не последним. Повинуясь внезапному порыву, Фергус на цыпочках вернулся к кровати, склонился над отцом и коснулся губами его холодного изрезанного морщинами лба — отец пробормотал что-то недовольное, но не проснулся.
Матушка ждала его в светлой гостиной, и, войдя в нее после полутьмы отцовской спальни, Фергус словно очутился в ином мире, шагнув через портал. Стоявшее высоко теплое туссентское солнце заливало просторное помещение, будто специально созданное, чтобы проводить большие торжественные приемы с толпой гостей, музыкой и маленькими пирожными на фарфоровых тарелочках — такие, как любила Лита. О сестре в родительском доме, казалось, почти не вспоминали — она, избравшая путь чародейки, больше не была членом семьи, и мать с отцом, даже если горько тосковали по ней, по привычке не демонстрировали своих чувств.
Рия сидела в солнечных лучах, прямая и сияющая, как эльфская статуя, но, стоило Гусику пересечь порог, поднялась ему навстречу.
— Ты уже уезжаешь? — спросила она, не задав ни единого вопроса об их разговоре с Эмгыром. Фергус был уверен, что и с отцом она обсуждать этого не станет. Он подошел ближе, взял мать за руки и улыбнулся ей.
— Мне нужно поговорить с Главой Совета, — ответил он, — но мастер Риннельдор подождет. Если хочешь, я могу остаться.
Бросать Рию одну в компании больного отца вдруг показалось Фергусу необъяснимо жестоким. Она больше не была безмолвной тенью своего супруга, не пряталась в лучах его величия, имела собственные голос и свои дела, но до сих пор, должно быть, переживала боль супруга, как собственную. И уж, конечно, малыши-братья не могли ей в этом помочь, особенно теперь, когда ее единственная дочь покинула отчий дом.
— Не хочешь съездить со мной на плантации? — предложила Рия, и Гусик удивленно поднял брови. Всякий раз, навещая родителей, он не выходил за пределы поместья, и сейчас приглашение матери смахивало на предложение поговорить наедине, без лишних ушей.
— Конечно, — поспешил он согласиться.
Пока Темерия только просыпалась после зимы, каждый день удивляясь все новым ее робким признакам, в Туссенте весна уже бушевала вовсю. Бескрайние луга, залитые солнцем, зеленели свежей травой, расчерченные яркими всполохами цветов. Воздух, пропитанный запахом меда и сырой возделанной почвы, был теплым и густым, как парное молоко, а небо — бесконечно высоким и чистым, как назаирская глазурь.
Мать удивительно легко вскочила в седло высокого гнедого жеребца — она ездила по-мужски, твердо держа поводья, и Гусику оставалось только удивляться, как годы, прожитые вдали от имперского двора, изменили ее. В Рии еще оставалась ее обычная нежная утонченность, но движения стали решительней и резче, голос — громче, а взгляд — прямее и тверже. Если раньше любой бы сказал, что без своего супруга она и дня не проживет, теперь можно было заподозрить, что это он не смог бы обойтись без нее.
Они ехали неспешно, и первое время молчали. Матушка правила конем уверенно, не позволяя ему срываться с четкой ровной рыси. Фергус ехал чуть позади нее — его собственный конь остался в Нильфгаарде, и кобыла под ним вечно стремилась вырваться вперед, обогнать спутника, и юному Императору приходилось ее придерживать. Заметив это, бросив взгляд через плечо, матушка вдруг улыбнулась.
— Наперегонки? — предложила она, — до холма у реки?
Не дожидаясь его ответа, Рия пришпорила своего жеребца, и он сорвался вперед, словно подхваченный порывом ветра. Фергус поспешил следом, и его лошадь оказалась проворной и легкой, так что он легко догнал мать и даже смог перегнать ее на последнем ярде.
Смеясь, Рия ловко спешилась и похлопала кобылу Фергуса по крупу.
— Молодая кровь, — сказала она, — девчонки всегда стремятся обогнать того, кто возомнил себя лидером табуна.
Чувствуя внезапную светлую легкость на сердце, Фергус рассмеялся вслед за ней. С холма над рекой были видны, как на ладони, просторные табачные плантации. Тут и там среди черно-зеленых рядов работали люди в ярких одеждах, и до суха Гусика донеслись даже обрывки их песен, которые подхватывал один голос за другим.
— Урожай в этом году будет богатый, — Рия остановилась рядом с ним и смотрела на раскинувшиеся у их ног поля с нескрываемой гордостью — так она не глядела, казалось, даже на собственных детей, — если откроют границы с Островами, можно будет расширить рынок сбыта и наладить поставки новых, морозостойких сортов. Тогда снимать урожай получится круглый год…
Фергус покосился на мать.
— Ты позвала меня, чтобы повлиять на торговую политику Империи? — спросил он с ухмылкой.
— Не только, — Рия покачала головой, повернулась к сыну и заглянула ему в глаза, — я хотела узнать, как у тебя дела, мой милый? Слухи о том, что твой друг вернулся к тебе, добрались уже и до нашего сказочного края.
Всю легкость как ветром сдуло. Фергус нахмурился и отвернулся. За три недели, что прошли с тех пор, как вернулся Иан, юный Император успел наслушаться о нем столько, что хватило бы до конца жизни. При дворе Нильфгаарда Иана считали шпионом. В Темерии — предателем. И все, кто имел смелость раскрыть рот, в один голос утверждали, что юного эльфа необходимо было изгнать прочь. От самого Иана эти разговоры, конечно, не укрывались, он злился, нервничал и несколько раз порывался уйти сам. Реши друг и правда вернуться к бродяжьей жизни, Гусику нечего было бы ему возразить, да и переубедить остальных на его счет он никак не мог. Оставалось заверять Иана, что, даже если весь мир ополчится на него, он, Фергус, останется на его стороне. Но с каждым днем это обещание становилось все невыполнимей. Народ Империи мог простить юному Императору многое — нерешительность, нежелание развязывать войны и устранять конкурентов, отсутствие наследника и мягкость в общении с соседями — но Иан был для всех, как кость в горле. И хорошо еще, что люди не знали, чем они занимались в спальне почти каждую ночь. Это могло стать последней каплей, и у Фергуса не хватило бы сил защитить возлюбленного. Тот, впрочем, может, не нуждался в защите — его магия расцветала с каждым днем, становясь почти пугающе мощной, Иан использовал ее, как иные пользовались собственными руками и ногами, легко, не прикладывая усилий, даже экономя энергию. И это пугало Фергуса уже всерьез. Ожог на левой руке заживал долго, несмотря на помощь Виктора, и пальцы до сих пор иногда подчинялись ему неохотно. Иан сто раз успел извиниться перед ним и заверить, что ни за что не навредил бы Фергусу намеренно. Но его злость, обида на весь мир и отчаяние росли соразмерно его силам. Гусик ловил себя на том, что начинал бояться Иана, а это уже совсем никуда не годилось.
— Не очень хорошо, — юноша опустил глаза, и матушка ласково погладила его по щеке.
— Что бы ни говорил твой отец, — сказала она после короткой паузы, — я хочу, чтобы ты помнил — мы все приносим жертвы во имя Империи, пока служим ей. Но я всегда буду на твоей стороне, какое решение ты бы ни принял, куда бы ни пошел, даже если будет казаться, что ты поступаешь неправильно. Я люблю тебя — а любовь — важнее долга.
