— Всегда рада помочь, — улыбнулась Филиппа в ответ, — до свидания, Марго.
— До встречи, Пиппа, — улыбнулась Маргарита, — надеюсь, ты все же сможешь прибыть на Посвящение.
— Я постараюсь, — обещала Филиппа, проводя ладонью над кристаллом мегаскопа и прерывая связь. Про себя же она решила, что непременно посетит церемонию — затем хотя бы, чтобы посмотреть на юное дарование.
Реакция в алхимическом кубе вошла в последнюю фазу. Филиппа проверила уровень давления воздуха, произнесла краткое заклинание для стабилизации элементов и, проколов указательный палец длинной серебряной иглой, добавила в реторту несколько капель своей крови. Жидкость вспенилась, поднялась волной, и тут же опала, продолжая вяло булькать и плавно меняя цвет, и когда снадобье уже почти достигло нужного вида, мегаскоп за спиной чародейки снова подал сигнал. Филиппа устало возвела очи горе — время от времени выдавались дни, когда всем вокруг прямо-таки жизнь оказывалась не мила без ее чуткого руководства. Почему-то, разумеется, эти дни приходились на те, когда самой чародейке необходимо было сосредоточиться на заботе о собственном здоровье — заново созданные глаза следовало поддерживать особой алхимической формулой, и работа по ее созданию была кропотливой и не терпела суеты. Филиппа с сожалением отвернулась от куба и посмотрела на нового собеседника.
— Прошу прощения за беспокойство, — явившийся пред очи чародейки человек робел гораздо больше, чем до него Маргарита, и Филиппа, не терпевшая долгих расшаркиваний, нетерпеливо махнула рукой.
— Говори и проваливай, — бросила она.
Человек поспешил поклониться и выпалил — так, словно боялся забыть нужные слова и запутаться.
— Вы просили сообщить вам немедленно, как только это произойдет, — последовал еще один поклон, но на этот раз Филиппа насторожилась — этих новостей она ждала со дня на день, но вместе с тем, боялась вовсе не дождаться, — его милость барон отошел сегодня утром. Его личный лекарь засвидетельствовал смерть, но мы не спешим распространять это известие.
— А документы? — быстро переспросила Филиппа.
— Подписаны, — подтвердил человек, — будут доставлены вам к вечеру королевской почтой.
— Не нужно почтой, — чародейка раздраженно мотнула головой, — я сама заберу их. Попридержите ваши новости еще пару дней, я скажу, когда можно будет их обнародовать.
— А что делать с телом? — растерянно поинтересовался человек, и Филиппа во внезапном приступе раздражения резко сжала кулаки — и с какими только недоумками не приходилось иметь дело ради славы родной Редании…
— Положите его на лед, — отчеканила она в ответ, и в следующий миг мегаскоп погас.
Нервно заламывая пальцы, чародейка прошлась по лаборатории из угла в угол, остановилась у стола и снова глянула на алхимический куб. План, который она вынашивала с нежностью и заботой, с какой ни одна мать не вынашивала долгожданное дитя, должен был вот-вот войти в решающую фазу, подобно сложной алхимический реакции. Филиппа Эйльхарт, женщина, которую сильные мира сего постоянно ошибочно списывали со счетов и не принимали всерьез, была готова сделать то, что не удалось ни одному из них. Да, она была могущественной чародейкой, хитрым стратегом, советницей глупых королей и королев, но вместе с тем она оставалась Филиппой Эйльхарт из Третогора, настоящей патриоткой, единственной, кому удалось восстановить и сохранить свободу Редании, единственной, кому под силу было даровать свободу всему Северу. И в ее плане, поначалу казавшимся таким шатким и ненадежном, наступал переломный момент.
Вернувшись из забвения и темноты, потерпев сокрушительное фиаско и почти сгинув, двадцать лет назад Филиппа застала свою страну растерзанной. Радовид был бешенным псом и передушил собственных кур, но свои сторожевые функции исполнял исправно. Сиги был самовлюбленным лицемером, кораблем, так часто менявшим курс, что фарватер его был безнадежно потерян, и замах его оказался сильнее удара. И после смерти их обоих Редания оказалась несчастной вдовой, вытолкнутой на мороз босиком и в одном исподнем. Филиппа твердо знала — ей одной было под силу вернуть стране сперва независимость, а потом — и былое величие, а, может быть, даже возвысить ее еще больше.
Адда была в ее руках мягкой податливой глиной. Она, запуганная, преданная, никогда ни на что не способная и ничего от себя не ждавшая, попала под крыло Филиппы в момент, когда готова была сдаться и улечься под нильфгаардских захватчиков так же, как младшая сестра и ее регент. Должно быть, Радовид научил это несчастное дитя тому, что, когда тебя насилуют, главное не дергаться, иначе будет только больнее. Филиппа же показала и доказала Адде, что все может быть иначе. Что обидчика нужно не терпеть, а уничтожать, выждав нужный момент. И в ее руках маленькая напуганная стрыга расцвела. Чародейка всегда умела укрощать чудовищ, не боясь, что рано или поздно — вскормленные и обласканные — они все равно откусят ей руку. Адда же, носившая клеймо монстра с самого рождения, была совсем другой. В ней не было ни бессмысленной жестокости Радовида, ни бессердечной расчётливости Дийкстры, ни идеалистической ерунды, в которую верила Саския. Она родилась чудовищем, но из всех, кого приходилось укрощать Филиппе, оказалась самой разумной.
Когда Адда села на реданский трон, в королевстве, истерзанном собственной властью, наконец наступил мир. Внешние враги могли сколько угодно захлебываться ядом, называя политику Адды популизмом, желанием отмыться от крови, лицемерием и приманкой на дурачка. Но именно благодаря Адде Редания с каждым годом становилась все более свободной и безопасной, привечая в своих границах тех, кого Радовид так рвался изничтожить. И, помогая королеве принимать верные решения, Филиппа надеялась, что рано или поздно сестра Адды, дурочка Анаис, тоже поймет, что жизнь под пятой захватчика — это совсем не то, что нужно Северу, совсем не то, с чем стоит мириться.
Филиппа разгадала план Эмгыра, касательно юной темерской королевы, слишком поздно, и не успела вмешаться тогда — но сейчас результаты его были очевидны. Анаис была жестоко обманута, и под видом больших привилегий получила на шею золотую цепь покороче и потолще, чем прежде. Вместо того, чтобы сын Эмгыра стал мужем королевы Темерии, сама глупая девчонка оказалась женой Императора Нильфгаарда — а это был уже совсем другой расклад. А Филиппа окончательно убедилась, что действовать нужно было немедленно.
У стремительности ее решений была, однако, и еще одна, куда более весомая причина, чем очередной выигрыш в политической шахматной партии Императора у маленькой девочки. Адда была хорошей королевой, и вполне могла возвысить Реданию даже без сомнительных договоров с Анаис и ее хозяевами, у нее был несомненный талант и огромный потенциал. Но к несчастью, добрая королева уже шесть лет, как умерла.
Филиппа прекрасно знала о том, что люди, проклятые в детстве, не жили долго — темные чары, даже изгнанные, накладывали на жертву проклятья неизгладимый, пожизненный след, и скорее рано, чем поздно, давали о себе знать вновь. Единственным необъяснимым исключением был Император Эмгыр, в этом году справлявший свое семидесятилетие и до сих пор находившийся в добром здравии. Загадкой его долголетия Филиппа никогда всерьез не занималась — тут наверняка была замешана магия, ей недоступная, а потому — бесполезная. Потому много сил, пока Адда была жива, чародейка потратила на то, чтобы королева подарила Редании наследника. Она прибегала к самым сложным алхимическим формулам, к изучению лунных циклов и древних мощных заклинаний, она пичкала Адду целебными снадобьями и зельями, повышающими плодовитость, она подбирала для оплодотворения самый сильный и чистый материал, но все было впустую. Королева была просто не в состоянии выносить ребенка, не заходя обычно дальше первых месяцев.
Последний эксперимент казался поначалу самым удачным — Адда доходила до самых последних сроков, и Филиппа, не предавая факт беременности огласке, тщательно следила за ее самочувствием и оберегала ее покой, взяв на себя все заботы о прочих делах. Адда была буквально заперта наедине с растущей внутри нее новой жизнью, и с радостью принимала все условия чародейки, радуясь каждому движению ребенка, каждому удару его сердца, даже каждому признаку приближающихся родов. Но Филиппа не учла, что проклятье в крови королевы уже набирало силу. Младенец после нескольких часов мучений вышел из Адды уже давно безжизненным, а сама королева истекла кровью за считанные минуты после этого, даже не успев погоревать, что все ее усилия были напрасны. Зато у Филиппы времени для паники и горя было предостаточно.
