— Что хотел этот гребанный человек? — спросил он шепотом на Старшей Речи, будто опасаясь, что Милко подслушивал под дверью.
Роше помолчал немного, потом ответил совершенно честно:
— Я не уверен, но, похоже, здесь, в глуши, начинают ходить те же разговоры, что ходили в последний год моего регентства. Пожив немного в мире, темерцы начинают вспоминать, что все они — граждане Империи, и это снова начинает им не нравиться.
— И он хотел проверить, не желаешь ли ты собрать новое ополчение против ига южного захватчика? — в тоне Иорвета слышалась горькая ирония, но спрашивал он совершенно серьезно.
— Едва ли, — ответил Роше, немного подумав, — в прошлый раз я лишился имени и гражданства за то, что, по мнению темерского народа, лег под Императора. И все знают, чьей милостью мне удалось все это вернуть. Думаю, это скорее была угроза, чем деловое предложение.
Иорвет промолчал, и больше до самого утра они не разговаривали.
Утром за стойкой путников встречал не Милко, а высокая полная девушка с толстой русой косой. Она улыбнулась Роше, и в глазах ее не мелькнуло ни тени узнавания. Трактирщица, представившаяся Марфой, не обращая внимания на взрослых, всю свою приветливость тратила на маленького Юлиана. Тот, явно привыкший к девичьему вниманию, держался, как столичный франт, и не отказался от предложения взять сладких пирожков в дорогу.
Выехали поздно — солнце уже высоко стояло в небе, хоть и не слишком грело. Роше поплотнее закутался в плащ, и Иорвет, взявший Зяблика к себе на седло, прижал мальчика теснее, словно боялся, что тот упадет с лошади. Весь путь до столицы Вернон старался не думать о вчерашнем разговоре, хоть и решил для себя, что нужно непременно поговорить с Анаис о народных настроениях. Едва ли, конечно, королева сама не догадывалась о том, что происходит, но Вернон, охваченный внезапной тревогой за ее благополучие, хотел убедиться, что ей видна вся картина происходящего.
В Вызиму прибыли в сумерках. До назначенного представления циркачей оставалось еще два дня — Вернон сразу решил прибыть в столицу пораньше, чтобы дать Иорвету время приготовиться к встрече с сыном.
На Храмовых воротах стража отдала Роше честь, и было видно, что в глазах Зяблика от этой простой церемонии глупый человек заметно вырос — мальчик до конца не верил в байки о том, что в Темерской столице Вернона уважали, и что королева Анаис считала его своим папой. В последнем Юлиану еще предстояло убедиться — Роше рассчитывал официально представить названной дочери юного музыканта и предложить ей позволить ему тоже выступить при дворе. Но почтительных взглядов солдат для Зяблика пока оказалось достаточно.
Они проехали по тихим вечерним улицам столицы, и Юлиан, не выбиравшийся вместе с дядюшкой Лютиком дальше Новиграда, на этот раз с жадным любопытством глазел по сторонам. Роше было отрадно осознавать, что, даже по сравнению с Жемчужиной Севера, его родной город за последние годы похорошел настолько, чтобы поразить воображение маленького искушенного гостя. Улицы были светлыми и чистыми, мощенными свежей брусчаткой. Дома — перестроенные, заново покрашенные — смотрели на путников желтыми глазами окон. Путники проехали через небольшую торговую площадь — все лавочки были, конечно, уже закрыты, но здесь тоже царил благостный порядок. Фонтан в центре площади еще не работал после зимы, но мраморная чаша сияла белизной — Ани не любила лишних украшений — ни на себе, ни в своем окружении, но такие маленькие яркие детали делали безликий многолюдный город живым и уютным, привлекательным для гостей и приятным для местных. Эту простую мудрость — Роше точно это знал — до Ани донес никто иной, как Гусик, художественно одаренный и привыкший к нильфгаардской роскоши, но обладавший тонким вкусом, чтобы отделять лишний китч от настоящей красоты. Фонтан, должно быть, тоже привезли из Нильфгаарда.
— Куда мы едем? — спросил вдруг Иорвет, которого убранство столицы, казалось, ничуть не интересовало.
— Домой, — ответил Роше с улыбкой.
— Я думал, ты живешь во дворце, — заметил эльф скептически.
— Вот уж нет, — фыркнул Вернон, — ни за какие коврижки я бы не согласился снова жить во дворце — и Ани это отлично известно.
Эльф недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал.
Чтобы купить для Иорвета дом в Оксенфурте, в свое время Вернон продал участок земли с сожженной хижиной, где прошло его несчастливое детство, но позже, поняв, что большую часть времени ему теперь предстояло проводить не в окрестных лесах и не на фронте, а в столице, Роше приобрел для себя маленький дом в одном из новых районов Вызимы, возведенных на месте бывших трущоб. Жилище было не бог весть, какое шикарное, даже напротив — он почти не заботился ни о внутреннем убранстве, ни об уюте — была бы кровать, чтоб спать, и стол, чтобы читать и писать письма. Но Вернон не переставал надеяться, что рано или поздно Иорвет войдет в этот дом, может быть, чтобы остаться в нем навсегда. Вероятно, его нежелание украшать и обустраиваться было связано с тем лишь, что он мечтал, чтобы эльф сам развесил по стенам собственноручно вырезанные книжные полки, захламил маленькую кухню, застелил постель вышитым покрывалом и разбросал повсюду свои бумаги и перья. Потому, открывая неприметную дубовую дверь, Роше ощутил прилив теплого волнения.
Иорвет, держа Зяблика за руку, вошел в неосвещенный узкий коридор, но оглядываться по сторонам не стал.
— Горячая вода у тебя есть? — спросил он, — нужно умыться с дороги.
— Будет, — пообещал Роше, провожая спутников в кухню.
Он принялся разжигать очаг. Юлиан, во всю зевавший от усталости, плюхнулся на деревянную скамью у стола, и Иорвет, присев на колени, заботливо помог ему стянуть сапоги. За время долгого отсутствия хозяина дом успел выстыть, и сырые поленья разгорались плохо и дымили. Иорвет, раздраженно фыркнув, оттеснил Роше от очага и сам взялся за дело. Вернону оставалось сходить за водой и спуститься в маленький погреб за едой для позднего ужина.
Когда он вернулся, огонь уже мирно трещал в очаге, а Иорвет сидел за столом, держа голову прикорнувшего мальчика на своих коленях, и поглаживал его по золотистым волосам. Эльф поднял взгляд на человека и неожиданно ласково улыбнулся.
— По крайней мере, здесь не так паршиво, как было в твоей пещере, — заметил он шепотом. — и пахнет получше.
— И кровать мягче, — пообещал Роше с ответной улыбкой.
Поужинали они скромно и быстро. Юлиан, слишком вымотанный дорогой, чтобы есть, начал капризничать — вчерашний ужин в корчме посреди темерской глуши, показался ему настоящим пиршеством, а вот плоды рук глупого человека в маленьком столичном доме он употреблять наотрез отказался. Вернон начал тонкую дипломатическую игру, вооружившись ложкой, и заливал в рот Зяблика густой бульон, стоило тому зазеваться. Тарелка наконец опустела, а Юлиан окончательно проиграл битву со сном.
Иорвет, почти не притронувшийся к своей порции, встал из-за стола и поднял Юлиана на руки. Эльф тоже выглядел усталым и бледным, и снова начал напоминать самого себя таким, каким застал его Роше пару недель назад в Оксенфурте.
— Ну, показывай свою мягкую кровать, — велел Иорвет, и Вернон покорно повел его на второй этаж.
Спальня мало отличалась от прочих помещений дома. За исключением одной маленькой детали, которую эльф заметил, едва переступив порог.
— Что это? — спросил он после короткой паузы. Вернон проследил за его взглядом и усмехнулся. Раму для портрета он сделал собственными руками, и получилась она не слишком ловко. Но за первый удачный опыт ее вполне можно было засчитать.
— Работа Гусика, — ответил Роше с неожиданным смущением, — он рисовал по памяти, но, мне кажется, ухватил нужное настроение.
Иорвет на небольшой картине, написанной в приглушенных мягких тонах, едва заметно улыбался. Он был облачен в простую белую рубаху, обнажавшую длинную изящную шею, и чернильные ветви терялись где-то под распахнутым воротом. Лицо было написано вполоборота, зрячей стороной к зрителю, тяжелые черные ресницы — чуть опущены, волосы откинуты назад, не скрывая шрама и зияющей пустой глазницы, но Гусик изобразил их тонкими мазками, сделав из увечья дополнительный штрих к эльфской красоте. Таким Роше часто видел Иорвета по утрам, когда тот еще не успевал толком проснуться и начать традиционно ворчать на холод в комнате или слишком ранний час. Было совершенно удивительно, как Гусику удалось ухватить это рассеянное нежное выражение его взгляда, которого юный художник никогда не видел.
