— Ты еще вспомни времена, когда мы делили один обоссанный матрас на чердаке заброшенной хаты, голышом, чтобы не замерзнуть, — фыркнул Лютик, — ностальгия ностальгией, и объятия твои всегда были крепкими и жаркими, мой друг, но времена меняются, и теперь я предпочитаю пить то, от чего с большой вероятностью не ослепну на утро.

— И это меня ты дразнишь зажиточным землевладельцем? — усмехнулся Геральт. Содержимое фляги приятно грело. Костер дымил, но легкий ветер стелил дым по земле, относя его дальше в лес. В иные времена это можно было бы счесть самоубийственной неосторожностью.

— Но ведь теперь ты ведьмак на службе у Императора, — не остался в долгу Лютик, — твоя миссия — это вопрос государственной важности, и за ее выполнение ты уже взял большой аванс, и получишь еще больше, не важно, увенчается ли она успехом или нет. Времена меняются, мой друг. Меняются правители и границы королевств, но одно остается неизменным — ты по-прежнему готов жаловаться на слишком хорошую выпивку так же, как на слишком паршивую.

— Я не жалуюсь, — ответил Геральт, — и миссия моя…- он замолчал и устремил взгляд в костер. Миссия его — бесполезная и нескончаемая — была чужой сделкой с совестью, в которой ведьмак не больно-то хотел участвовать, но и отказаться от которой не мог.

— Только не говори, — заметил Лютик, словно прочтя его невеселые мысли, — что ты до сих пор считаешь, что обманываешь бедного маленького Императора Гусика, беря деньги за то, что никогда не исполнишь, не буде на то воли Предназначения. Не помню, чтобы такие моральные дилеммы терзали тебя раньше, когда ты работал на его папашу.

— Это совсем другое дело, — буркнул Геральт.

— Дело то же, — хмыкнул Лютик, — заказчик другой. Хотя у нашего забавного малыша скоро выпадут молочные клыки, и он, боюсь, станет ничем не лучше того, кто нынче пьет вино и вспоминает о славном прошлом.

— Надеюсь, нет, — мрачно откликнулся Геральт, и Лютик презрительно хмыкнул.

— Увы, мой друг, маленькие экиммы наверняка — совершенно очаровательные создания, которые совершенно очаровательно присасываются своими беззубыми ротиками к грудям своих любящих матерей, — заявил он, делая еще один глубокий долгий глоток, — но все едино — вырастают они в тварей, способных высосать целую деревню за один присест.

— Какая сочная метафора, — ответил Геральт, не меняя тона, — вставь ее в новую песню, и, может быть, ты будешь первым, из кого Император Фергус высосет всю кровь.

— Я — свободный поэт, — откликнулся Лютик — вино давало ему в голову, и тон барда снова становился беззаботным, — и Император Фергус не сделал пока ничего такого, чтобы я поверил, что из него вырастет не настоящий Император Эмгыр, а тот мудрый просвещенный правитель, каким Эмгыра описывают исторические хроники.

— Я не звал тебя с собой, — Геральт повернулся к Лютику, и тот ответил ему прямым бесстрашным, почти смеющимся взглядом.

— Но разве я мог тебя оставить, мой дорогой? — поинтересовался он, — ты же знаешь — мирная жизнь губительна для меня, а я хочу еще немного пожить прежде, чем музыка заиграет на моих похоронах.

— Я мог бы снять твое проклятье, — заметил Геральт тише и мягче, и спутник покачал головой.

— Может быть, позже, когда сам ты станешь слишком немощным, чтобы охотиться на тварей, — сказал он почти нежным шепотом, — тогда, глядишь, мы могли бы состариться вместе. И умереть в один день. Прекрасный финал для прекрасной пьесы.

Лютик смотрел ему в глаза еще пару мгновений, потом, хмыкнув, опустил голову Геральту на плечо, поигрывая флягой между пальцами.

— Между прочим, ради этого путешествия я бросил собственного ребенка, — заметил бард задумчиво, — он так плакал — у меня чуть сердце не разорвалось.

— Между прочим, это не твой ребенок, — нейтрально заметил Геральт. Лютик пнул мелкий камушек из-под ног, и тот, подпрыгнув, полетел в костер.

— Пусть мои чресла и не поучаствовали в его создании, но он мне как сын, — возразил Лютик.

— Сын, которого ты бросил, — Геральт покачал головой, — впрочем, думаю, со своим настоящим сыном ты поступил бы точно так же.

Ведьмак был почти готов к обиженному тычку кулаком в бок, но Лютик немного помолчал, потом вздохнул.

— Увы, у моего проклятья есть и дурные стороны, — ответил он, — но я не собираюсь оставаться в долгу перед Зябликом. После того, как мы с тобой умрем в один день, он унаследует все мое состояние и титул, я уже составил завещание.

Геральт фыркнул.

— Ты сперва сам это все унаследуй, — сказал он, — я слыхал, самая младшая из твоих сестер родила шестого сына. У тебя становится слишком много конкурентов.

Лютик поднял голову и, прищурившись, посмотрел на Геральта.

— А откуда это ты услышал о моей сестре и ее сыновьях? — спросил он с вызовом, но ведьмак, выдержав его взгляд, ответил лишь широкой наглой улыбкой. Лютик возвел очи горе, — за одно я благодарю Пречистую Деву — что ни один из ее сыновей не от тебя. Хотя вы очень, очень старались.

— Ревность тебе не к лицу, мой друг, — решил поддеть его Геральт. В разговорах с Лютиком тревога и тоска отступали, капитулируя.

— Какая уж тут ревность! — заявил со смешком бард, — с тех пор, как ты начал вести почти семейную жизнь со своей чародейкой среди прекрасных туссентских виноградников, я понял, что мне ничего не светит. Я вообще-то ждал приглашения на свадьбу. Но ты, видать, не из тех, кто делает своей даме предложение, предпочитая пользоваться ее благами задарма.

— Я делал! — почти возмущенно возразил Геральт, и Лютик в непритворном удивлении поднял брови, — даже кольцо купил.

— И что — красивое кольцо? — поинтересовался бард. Ведьмак пожал плечами.

— Ты мне скажи, — ответил он, — она вернула мне его на следующий день, и я, как дурак, таскаю его теперь с собой, поджидая удобного случая.

— Не как дурак, а как истинный романтик! — ухмыльнулся Лютик, — думаю, будь сегодня на моем месте она, и встань ты перед ней на одно колено посреди вампирской кровищи, она бы не устояла. Я бы точно не устоял.

— Потому тебе я таких предложений и не делал, — откликнулся Геральт.

— Я почти уязвлен, — Лютик театрально нахмурил брови, потом взгляд его снова наполнился любопытством, — покажи кольцо. И я, возможно, разъясню тебе, в чем ты был не прав.

Геральт нехотя полез в один из скрытых карманов, хоть и понимал, что бард шутил. Но преподнесенное Йеннифер помолвочное кольцо и впрямь было постоянным спутником ведьмака, и в глубине души он надеялся, что кто-то разъяснит ему, в чем был его промах. Он опустил в раскрытую ладонь друга бархатный мешочек, тот придирчиво взвесил его, потом ослабил шнурок и вытащил кольцо на свет. Отблески костра заиграли на гранях холодного голубого сапфира. Лютик покрутил его в руках, глянул на просвет, чуть ли не на зуб попробовал, потом торжественно водрузил золотой ободок на собственный мизинец, вытянул руку вперед и полюбовался искрением драгоценного камня, как тщеславная невеста. Со смехом снял кольцо и протянул его обратно Геральту.

— Чем ты думал, когда собирался покорить ее синим камнем? — заявил бард, откинувшись так, чтобы спиной упираться ведьмаку в плечо, вытянул ноги поближе к костру, — с Йеннифер схема максимально проста, любой кретин бы освоил — черное, белое, сто два фацета и ни гранью меньше. А это — стекляшка. Подошла бы моей маленькой сестренке Агнетте, но не твоей чародейке.

— С такими запросами, я бы и тебе не смог подобрать нужного кольца, — мрачно откликнулся Геральт, пряча мешочек обратно в карман.

— О, дорогой, — Лютик развернулся к нему всем телом, перехватил его руку и прижал ее к своей груди, — от тебя мне было бы довольно и кольца, свернутого из старой соломы тех самых матрасов, лишь бы любовь была искренней!

Геральт не успел ничего ответить — в небольшом отдалении от их костра открылся мерцающий портал, и на поляну — величественно, как в двери Императорского тронного зала — выступила Йеннифер. Окинула развернувшуюся сцену ехидным взглядом.