Иан вернулся в лагерь циркачей, когда уже совсем стемнело, неслышно пробрался в свой фургон, минуя встречу с уже начинавшими отмечать прибытие в город товарищами. Мешочек с зерном юный эльф хранил спрятанным в самой глубине своих нехитрых пожитков, как позорную тайну, свидетельство своих неудач. Сейчас он вытащил его, развязал непослушными пальцами узел на тонком шнуре, высыпал в ладонь сразу несколько золотистых зернышек. Заклинание на этот раз сорвалось с губ словно само собой, Иан мысленно потянулся к разложенному в центре лагеря костру, сосредоточился, и магия, бурля, буквально накрыла его с головой. Еще секунда — и юный эльф раскрыл сложенные ладони. Золотая поверхность на каждом из гладких продолговатых зерен треснула, выпуская наружу яркие зеленые ростки. Иан улыбнулся.
— Ох, Гусик, — прошептал он так, словно друг все еще сидел рядом с ним, прижавшись плечом к плечу, — вот это да!
========== Не доброе утро ==========
Стучаться в закрытые двери Литу научил один крайне неприятный инцидент, приключившийся пару месяцев назад. Тогда она целую неделю гостила в Корво-Бьянко у Йеннифер и Геральта, где чародейка учила ее магическим премудростям, а добрый ведьмак по вечерам рассказывал скучные истории о том, как он охотился на чудовищ в самых разных уголках Континента. Лита была достаточно хорошо воспитана, чтобы слушать его, почти не демонстрируя своей скуки. Кроме того, она прекрасно понимала — для Геральта все эти истории были живыми и важными воспоминаниями о прошлых славных подвигах, когда по земле ходило куда больше монстров, чем сейчас, а злодеев, с которыми нужно было воевать, жило видимо-невидимо. Для того, кто ничего больше не умел, слишком хорошо выполненная работа неизменно вела к тому, что шансы снискать славу представлялись все реже и реже, и Лита, преисполненная благодушным снисхождением, никогда не перебивала Геральта и прятала ленивые зевки в ладошках, пока Йеннифер не вмешивалась со своим неизменным «Твои истории уже всех утомили, Геральт», и можно было начать заверять ведьмака, что ей, великодушной принцессе, совсем не скучно.
После того визита Лита успела так соскучиться по родителям, что, вернувшись, тут же бросилась в их общую спальню — вечер был еще не слишком поздним, а мама с папой никогда не отправлялись спать рано. Тогда, распахнув незапертую дверь без стука в последний раз в своей жизни, Лита стала невольной свидетельницей тому, как мама, совершенно обнаженная, едва прикрытая одеялом, сидела на папе верхом, как на необъезженной лошади, чуть подпрыгивая, и негромко вскрикивала, запрокинув голову. Долгожданному возвращению любимой дочери никто из застигнутых врасплох не был рад, и папа впервые в жизни прикрикнул на Литу, веля ей уйти.
Конечно, позже, когда он нашел принцессу в саду — заплаканной и в совершенно расстроенных чувствах, отец очень извинялся и объяснил, что двум людям, которые любят друг друга так сильно, как они с мамой, иногда требовалось полное уединение, и что мамочка кричала вовсе не от боли. Лита великодушно простила их обоих, но урок выучила твердо — двери редко закрывали, не надеясь, что в них не станут ломиться без стука.
Детлафф, у которого Лита спросила совета на следующий день, заметил, что, не желай бывший Император, чтобы ему мешали «предаваться любовным утехам», он не только закрыл, но и запер бы дверь на ключ. Но Лита решила, что в будущем следовало избегать таких неловкостей. Потому теперь, застыв перед закрытой дверью папиного кабинета, принцесса чуть помедлила, а потом решительно постучала, давая находившимся внутри возможность принять приличный вид.
Из-за двери раздалось негромкое «Заходи, дитя», но даже такое явное обозначение намерений не привело к должному результату. Когда Лита вошла, папа все равно сидел в кресле без рубахи, а его личный лекарь стоял над ним, пристально наблюдая за темно-красной жидкостью, льющейся по длинной прозрачной трубке прямо к игле, воткнутой отцу над правой ключицей. Лита уже хотела, извинившись, ретироваться, почти приготовилась, что папа снова разозлится на нее, как тогда, а, значит, позже придет извиняться и, может быть, даже подарит ту красивую золотую шпильку с сапфирами, о которой принцесса так давно мечтала. Но отец поманил ее к себе свободной левой рукой, и Лита на миг оробела. Происходившее в комнате было, пожалуй, куда более неловким и непредназначенным для чужих глаз, чем то, что творилось в родительской спальне, и принцессе захотелось уйти.
— Ты ведь собираешься стать чародейкой, милое дитя? — улыбаясь, поинтересовался папин лекарь. Он отчего-то давно перестал называть Литу «Ваше высочество», как прежде, — думаю, тогда тебе стоит взглянуть на то, что здесь происходит, верно?
Последний вопрос точно был адресован папе, и тот, переведя быстрый взгляд с лекаря на дочь, кивнул — явно нехотя.
О своем намерении увезти Литу в знаменитую магическую школу, из которой, по ее словам, выходили самые могущественные и влиятельными чародейки Континента, Йеннифер объявила едва ли не сразу после того, как императорская семья перебралась в Туссент. Колдунья поселилась неподалеку — на винодельне Корво-Бьянко — и обещала давать маленькой принцессе уроки, пока она не достигнет нужного возраста.
Лита не знала, каких трудов Йеннифер стоило убедить родителей, что это хорошая идея. Оставив трон Нильфгаарда Гусику, отец был твердо намерен полностью отойти от дел и не хотел ничего решать, а матушка готовилась произвести на свет младших братьев Литы, и потому ей было совершенно не до споров. И, следуя тому, что не получила в ответ сразу решительного «Нет», Йеннифер принялась подтачивать несогласие родителей, как вода — прибрежные камни, а Лита, воодушевленная ее рассказами об Аретузе, тоже взялась за уговоры.
Может быть, поселись их семья в блистательном Боклере, где при дворе княгини Анариетты балы и турниры устраивались по несколько раз в год, и все носили такие нарядные платья и блестящие украшения, уверенности в маленькой принцессе поубавилось бы. Но правда была такова — поместье, где они жили теперь, пусть и почти необъятно огромное, не шло ни в какое сравнение ни с Императорским дворцом в Городе Золотых Башен, ни даже с княжеской резиденцией. Здесь на много миль вокруг простирались только бесконечные поля, по которым разгуливали глупые крестьяне, дом был обставлен слишком скромно, а за обновками приходилось ездить в столицу княжества — и лишь тогда, когда у мамы выдавалось на это время. Лита чувствовала, что чахнет в этих стенах, и предложение Йеннифер казалось ей все соблазнительней с каждым днем.
Конечно, была и еще одна проблема. Детлафф.
Накануне отъезда из Нильфгаарда, когда уже стало известно, куда именно собиралось перебраться императорское семейство, Детлафф признался Лите, что не любит Туссент, и ни за какие богатства мира не согласился бы туда вернуться. Маленькая принцесса хотела выведать у него, отчего так — ее верный спутник явно хранил какую-то страшную тайну, но Детлафф попросил ее не спрашивать, и она не стала. Тем более, что ради нее он все же отправился туда, где ни за что бы не хотел появляться.
Ее верный спутник всегда неохотно делился своими секретами, да и вообще разговоры вел обычно словно через силу, предпочитая сидеть рядом с Литой в полном молчании, наблюдая за тем, как она пила чай со своими куклами, разглядывала картинки в больших ярких книгах или перебирала свои сокровища, выбирая, какую камею надеть к ужину. Она всегда ощущала его присутствие где-то поблизости, даже если Детлафф не показывался ей на глаза, но учить его подпускать принцессу к себе ближе пришлось очень долго.
Детлафф сторонился прикосновений, и, если Лита аккуратно брала его за руку или, устроившись рядом с ним на полу, опускала голову ему на колени, спутник старался лишний раз не шевельнуться, казалось, даже вовсе прекращал дышать, будто боялся ее, и Лита терпеливо приручала его — день за днем, касание за касанием, слово за словом. Иногда, просыпаясь по ночам, Лита видела неясную темную фигуру Детлаффа, трепещущую, словно готовую вот-вот рассыпаться багряным туманом, в другом конце комнаты, так далеко, что его можно было принять за причудливый узор теней. Но однажды, проснувшись от удушливого тяжелого кошмара, с криками и в слезах, принцесса обнаружила себя в его заботливых объятиях. С того дня Детлафф будто разрешил себе перейти невидимую границу, приблизиться почти вплотную, и каждую ночь, пока Лита засыпала, он сидел рядом с ней на постели и неспешно перебирал ее рассыпанные по подушке кудри, все такой же безмолвный.
