Но ему на помощь пришел Иорвет. И в его устах план зазвучал гладко и логично, точно это вовсе не Вернон породил его в порыве отчаяния, а его эльф вынашивал эти идеи долгие дни или даже месяцы. Ваттье выслушал его, перебрал пальцами по столу.

— Слишком много участников, — заявил он наконец, — и слепых пятен. Как именно мы это устроим? Если браться за дело, ни у кого не должно остаться сомнений. И я не стал бы доверять столь важное дело чародейкам.

Вернон и Иорвет переглянулись. В глазах супруга Роше прочел то же сомнение, что высказал старый разведчик, но Ваттье, похоже, уже ухватился за эту возможность и сам начал отвечать на собственные вопросы.

— Праздник Солнцестояния через две недели, — сообщил он, — главные торжества пройдут в Вызиме, а защита темерской столицы оставляет желать много лучшего. — он снова пристально посмотрел на Роше, — вы ручаетесь за эффективность этого артефакта? Не хотелось бы столкнуться с очередной пустышкой.

— Я — не чародей, — пожал плечами Роше.

— Я тоже, — подтвердил Ваттье, — значит, без этих сук не обойтись.

— Есть еще одна проблема, — встрял Иорвет, и у Роше сердце замерло от тревоги, — Император. Кто-то должен убедить Фергуса, что иного выхода нет.

Ваттье де Ридо тонко улыбнулся, изогнулась аккуратная линия черных усов.

— Императора я беру на себя, — пообещал он.

После этого разговора Роше оказался почти выведенным из неумолимого течения событий. Иорвет, как и обещал, остался в Нильфгаарде — он должен был подготовить Иана. Вернон же вернулся в Вызиму и теперь следил за происходящим пристально, но издалека.

Операция чародеек, как ему сообщили, прошла успешно. Извлеченный артефакт, пока сама Филиппа не успела наложить на него загребущие совиные когти, был передан нильфгаардской разведке и мастеру Риннельдору. Знающий, хоть и потерял большую часть доверия Императора, был ему по-прежнему верен, и оставался единственным, кто мог применить золотое сердце Авы по назначению. Сама девушка, погруженная в магический сон, восстанавливалась после операции, и Кейра пристально следила за ее состоянием, докладывая о своих наблюдениях Ани.

Роше отрадно было видеть, что после возвращения чародейки королеве становилось лучше с каждым днем. Мучительные приступы тошноты отступили, и прежде часто бледная и усталая, Анаис теперь выглядела здоровой и полной сил. Она словно дала себе волю, перестала контролировать и одергивать собственное тело, поддавшись его неминуемым изменениям. Ее походка и жесты стали мягче и плавнее, за считанные дни округлилось и расцвело мягкими красками ее лицо, казалось, даже голос стал глубже и тише, но при этом королева держалась уверенно и решительно, как прежде.

Подготовка ко Дню Солнцестояния в столице шла полным ходом. Вызима, привыкшая к праздникам, дышала ароматами цветов, выпечки, солнца и мускуса. Во дворце принимали прибывших по случаю торжества послов и важных гостей, а простые горожане украшали улицы гирляндами и фонариками, и за всей этой радостной суетой Роше сложно становилось поверить, что его план, подхваченный де Ридо и уже приводимый в исполнение, мог сработать. Он чувствовал себя посланником злой воли, готовящимся испортить всем веселье, бросить мрачную тень на ясное летнее Солнце. Но иного пути больше не было.

Император прибыл в Вызиму утром перед началом торжеств. Ваттье, как и обещал, подготовил его к тому, что должно было произойти, и, к своему удивлению, здороваясь с Фергусом, Роше заметил в его взгляде знакомый свет — Гусик, должно быть, доведенный до предела отчаяния, готов был ринуться в опасную задумку с головой, как прежде — в запретное приключение с другом. И это был решающий, последний довод, чтобы довести начатое до конца.

По старой традиции, королевская чета, начав свой путь от ворот дворца, должна была проехать в открытой карете по улицам Купеческого квартала, оттуда — по древнему мосту попасть в Храмовый и, добравшись до Торговой площади, бросить первый факел в ритуальный праздничный костер. До этого дня Анаис считала эту традицию дикостью и ерундой, хотя с детства вынуждена была принимать в этом участие. После замужества она отдала почетное право бросать факел Фергусу, и тот, не привыкший к северным традициям, не видевший в них смысла, делал это обычно с растерянным отстраненным лицом — в Нильфгаарде на подобном костре могли разве что сжигать очередного предателя.

Но сегодня Ани была весела и взволнована. Рука об руку с Фергусом, облаченная в простое голубое платье, аккуратно сшитое точно по фигуре, такое узкое, словно королева хотела всем и каждому продемонстрировать изменения своего тела, с венком из белых лилий на голове, она взошла на украшенную цветами и лентами повозку. Ламберт, Роше и несколько гвардейцев должны были ехать позади почетным эскортом, и, садясь в седло, Вернон перехватил взгляд ведьмака. Тот тоже был посвящен в готовящийся план, даже предложил практическое решение для его исполнения, и теперь, похоже, волновался, как мальчишка — это было заметно, даже несмотря на мутации. Роше, у которого и самого желудок сжимался от страха, ободряюще улыбнулся Ламберту, и кортеж тронулся.

По улицам Купеческого квартала императорская чета ехала под звуки веселой музыки, приветственные крики толпы, и супруги не скупились на то, чтобы махать руками и улыбаться подданным. Под копыта коней, везущих карету, бросали букеты цветов, розовые лепестки и яркие ленты, и черная брусчатка становилась такой пестрой, что у Вернона зарябило в глазах — чем ближе подъезжали они к Торговой площади, тем сильнее его начинало мутить, и он поспешил взять себя в руки, чтобы не опозориться на глазах у праздничной толпы.

В Храмовом квартале крики и музыка стали громче и задорней. Казалось, каждый житель Вызимы, мало-мальски способный держать в руках лютню, флейту или барабан, считал своим долгом изобразить нечто, напоминающее темерский гимн или, на худой конец, разудалую трактирную песню. Ани, держась за руку Гусика, поднялась на ноги, помахала взорвавшейся криком толпе, а потом заботливо — и, пожалуй, чуточку слишком театрально — погладила себя по слегка выступающему животу. Горожане, верно истолковав ее жест, разразились криками «Слава Анаис!», «Долгие лета!» и «Темерия!» Вернон опустил голову, пряча улыбку — его малышка давно научилась быть той королевой, которую любили все, забыв о ее происхождении, о неверных поступках, о браке с нежеланным оккупантом. Она была с ними одной крови, и ее дитя темерцы уже любили, как и ее саму. Вернон был уверен, что вскоре и жители Нильфгаарда должны были поддаться этому простому очарованию, стойкости и милости прекрасной Императрицы, подарившей им наследника престола.

На Торговой площади был возведен высокий конус заготовки для праздничного костра. Роше знал, что эта традиция, пусть диковатая, но беззаветно почитаемая темерцами, в реданских гостях вызывала не самые приятные воспоминания — но их тяжелая память придавала Солнцестоянию новый смысл. В Темерии на этот праздник жгли костры, чтобы осветить самую короткую ночь года, и словно принося обет — ни один живой — чародей, человек или нелюдь — никогда больше не взойдет на такой костер.

Кортеж замедлился, толпа на площади расступилась, и Фергус, поднявшись на ноги, легко спрыгнул на усыпанную цветами брусчатку. Подал руку Ани, помогая ей выбраться вслед за собой. Горожане притихли. Один из гвардейцев — самый молодой, почти мальчишка, надевший голубую кирасу не позже минувшей зимы, подал Императору зажженный факел, но Фергус, взяв его левой рукой, позволил Ани ухватиться за древко поверх своей ладони. Толпа послушно ахнула. Сын своего отца, молодой Император знал толк в парадах, празднествах и других представлениях, так радовавших толпу, помогавших ей смотреть на яркий огонек, не отвлекаясь на подступающую мрачную мглу.

Так, держа факел, обмениваясь ласковыми взглядами, Император и Императрица неспешно, давая людям разглядеть себя, проникнуться торжественностью момента, подошли к кругу будущего костра. Остановившись, они повернулись к толпе и, подняв факел выше, окинули людей взглядами. Горожане притихли, зачарованные священнодейством, и Ани, еще раз улыбнувшись, кивнула Фергусу.