Иан хотел порадоваться за друга, позволить себе чувство гордости и, может быть, немного ехидства — Анаис еще не знала, с кем связалась, Фергус с каждым днем становился все уверенней и взрослее, словно за неполный месяц собирался наверстать все годы бездействия в Нильфгаарде. Иан хотел бы хлопать в ладоши после удачных пируэтов или подбадривать принца выкриками и бесполезными советами «Справа заходи, справа!», но внутри у юного эльфа было холодно и пусто.
С момента, как папа принес ужасную весть, прошло всего несколько часов, и Вызимский дворец жил своей обычной жизнью. Повара готовили обед, когда мимо дверей кухни проносили накрытое льняным полотнищем тело. Сменялась стража, и заступившие на пост солдаты королевы провожали скорбное шествие безразличными взглядами. Папины бойцы, несшие Виенну, старались справиться побыстрей — им поступил приказ доставить ее в один из подвалов, где было похолоднее, чтобы тело не начало разлагаться к тому моменту, как сын повесившейся бунтарки решится исполнить свою прихоть и похоронить ее.
Ничего этого Иан своими глазами не видел, и, возможно, все было совсем иначе — бойцы могли отпускать скабрезные шуточки, стражи — осуждающе качать головами и перешептываться, недоумевая, откуда эльфка взяла веревку, чтобы свести счеты с жизнью. И юный эльф рассудком понимал, что, если не его лента, то Виенне подошли бы и обрывки ветоши, связанные вместе. Или она попыталась бы демонстративно сбежать, чтобы словить в глаз арбалетный болт, выпущенный верной рукой папиного бойца. А, может быть, разбила бы голову о стену или перегрызла себе запястья, вскрыв вены. Она сама хотела поставить финальную точку, оставить за собой последнее слово, не став ни предательницей, ни приговоренной. Отомстить своему мучителю, своему наваждению хотя бы таким отчаянным способом. И месть ее состоялась.
Казалось, папу ее смерть ранила гораздо глубже, чем Иана. Юный эльф часто видел Вернона Роше в гневе. Он мог распознать, когда человек злился всерьез, когда просто становился ворчливым и недовольным, когда испытывал настоящую ярость, в которой мог убить, не задумавшись. Но то, каким он стал сейчас, не вписывалось ни в одну из известных Иану категорий. Папа говорил короткими фразами, хрипло, будто сорвал голос криками или слишком долго молчал. Он винил себя в произошедшем, жалея вовсе не Виенну, а сына, от которого с самого утра не отходил ни на шаг, надеясь успокоить и утешить его, хотя юный эльф чувствовал, что в утешении нуждался сам папа.
Иану хотелось напомнить человеку, что уже давно вышел из детского возраста, что женщину, сведшую счеты с жизнью этой ночью, он совсем не знал, что она сама сделала свой выбор, что лучшего исхода в этой жуткой ситуации невозможно было представить, но, прислушавшись к себе, не смог подобрать нужных слов. Иан не чувствовал ничего, и это было обескураживающе странно.
И вот наконец, похоже, он все же смог сказать то, что папа хотел услышать. То, что нужно было сказать. Человек посмотрел на него удивленно, чуть нахмурившись, потом медленно качнул головой.
— От меня там будет мало толка, — возразил он, — я отправил приказы моим реданским агентам, они проследят, чтобы Иорвет был в безопасности.
— Пожалуйста, — повторил Иан, отмеряя настойчивость в тоне так, чтобы ее хватило на еще несколько папиных отказов, пока тот не сделает вид, что сдался, — твои агенты, может быть, смогут его защитить, но ты ему нужен. Он согласится на необходимые меры безопасности, только если ты ему об этом скажешь.
Папа ухмыльнулся.
— И то вряд ли, — ответил он скептически. И Иан видел, что победа оказалась очень легкой — человек словно ждал отмашки, позволения ринуться туда, где осталось его сердце. — Хочешь, я останусь, чтобы хотя бы помочь тебе…
— Не надо, — перебил юный эльф, — я справлюсь сам.
Ему пока не хотелось думать, как он в одиночестве, на собственных руках вынесет безжизненное, слишком жесткое и холодное тело в лес, как развернет полотнище и снова посмотрит в почти незнакомое лицо, где раздобудет цветы для погребального венка и отдадут ли ему оружие Виенны, чтобы в последний раз вложить его в ее мертвые пальцы. Найдет ли нужные слова, чтобы попрощаться и сможет ли уйти, не оборачиваясь. Но здесь и сейчас все это было неважно. Иан чувствовал, что его собственные сомнения не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в душе у папы. Тот ждал возможности попросить прощения у сына, и юный эльф должен был убедить его, что прощать ему нечего.
Папа кивнул. Снова устремил взгляд на площадку, где Фергус — впервые за все время тренировки — наконец пошел в наступление.
— Ровнее! Локоть выше! — папа рывком поднялся на ноги и, не оборачиваясь к Иану, зашагал к соперникам. Юный эльф остался сидеть в тени навеса, не глядя ни на кого и чувствуя, как пустота внутри холодом подбирается к пальцам.
Вечером, привычно сидя на кровати Фергуса, скрестив ноги, с книгой на коленях, Иан наблюдал, как принц, кряхтя и постанывая, избавляется от одежды. На его предплечьях цвели пурпурные синяки. Тренировочный клинок Анаис оставил длинные алые полосы на боках Фергуса, и юноша выглядел так, словно его крепко избили в кабацкой драке. Иан знал, что друг не надеялся на его приход и хотел, должно быть, избежать этого унизительного разоблачения. С самого утра юноши не сказали друг другу ни слова, и Гусик теперь лишь мельком поглядывал на Иана, боясь — или надеясь — увидеть на его лице следы скорби. У Фергуса никто никогда не умирал, он знал, как это бывает, но наверняка не мог представить, как следует разговаривать с тем, кто только что потерял мать — да и стоит ли разговаривать вовсе.
— Иди сюда, — Иан отложил книгу, и принц неуверенно приблизился, голый по пояс. Юный эльф протянул руку, коснулся самого страшного кровоподтека — у большого пальца правой руки, куда клинок королевы попадал чаще всего — и, произнеся короткую формулу, сосредоточил энергию вокруг него. Фергус поморщился — процедура была не из приятных, но больше юноша не произнес ни звука, хотя Иан чувствовал его взгляд на своей склоненной макушке. Синяк поддавался неохотно, едва заметно бледнея, но юный эльф продолжал упорно разгонять скопившуюся под кожей кровь, думая, что следовало бы заглянуть во владения Кейры и попросить какую-нибудь мазь или эликсир — одними руками тут делу было не помочь.
— Иан, — тихо произнес Фергус, и юноша поднял на друга глаза. Улыбнулся.
— Гусик, — сказал он также негромко, — я тебя люблю.
Той ночью они не обнимались — синяки Фергуса слишком сильно болели, он и лежать-то мог с трудом. Иан знал, что принц готов был потерпеть, но сам он не мог принять такую жертву. А утром, наплевав на такие глупости, как стук в дверь, к ним в комнату явилась Цири.
Не взглянув на брата, который попытался подскочить на кровати и со стоном рухнул обратно, она бросила Иану:
— Одевайся.
Понимая, что на удивленные вопросы он ответов все равно не получит, юный эльф выбрался из постели и потянулся за своей одеждой. Пока он натягивал ее и воевал с сапогами, Цири не сводила с него внимательных глаз, словно хотела заметить в движениях Иана лишнюю медлительность или наоборот — лихорадочную поспешность, любую тень сомнения.
Вместе, не обменявшись и парой слов, они вышли во двор. Стояло первое по-настоящему зимнее утро. Снег еще не выпал, но воздух трещал от сухого холода, а каменные плиты под ногами звенели под ровными шагами. Их ждали двое оседланных коней. Через седло лошади Цири был перекинут большой серый куль, и Иан сразу понял, что это такое. Его силы воли не хватило на то, чтобы остаться спокойно стоять — он попятился, сжимая в кулаки враз оледеневшие пальцы, хотел начать возражать, но Цири взглянула на него решительно и твердо.
У седла вороного коня Фергуса, приготовленного для юного эльфа, Иан заметил прикрепленный сайдак со знакомым большим луком. Колчан был пуст, и отчего-то именно это заставило сердце Иана болезненно сжаться. Он быстро утер ладонью все еще сухие глаза и посмотрел на Цири. Та уже села в седло, подняла куль и прижала его к себе, как раненного товарища, удерживая перед собой. Она ждала, а юный эльф, чувствуя себя последним жалким трусом, никак не мог поставить ногу в стремя.
