Отец лежал на соседней подушке совершенно неподвижный. Его лицо казалось осунувшимся, каким-то облезлым, желтоватая кожа туго обтягивала скулы и лоб, губы, окруженные багряными кровоподтеками, запали, будто под ними не было зубов, шрам вился по щеке теперь до самой шеи, пересекая острый подбородок. И в следующий миг Иан заметил самое страшное – верхняя половина черепа отца была снята руками неведомого профессора, и из открытой, как надрезанный сверху плод, головы медленно, лениво, вытекала отвратительная бурая жижа, подернутая темной трепещущей взвесью мелких мошек. Музыка из соседней комнаты заиграла громче, а Иан наконец смог закричать.

Он проснулся от того, что кто-то тряс его, а испуганный голос отца, пробиваясь сквозь кошмарную хмарь, звал и звал его. Иан отчаянно подался вперед, оказался в крепких, теплых объятиях знакомых пахнущих вереском и мхом рук, и только после этого смог открыть глаза.

Он все еще был в спальне, и в окна пробивался холодный зимний рассвет. Отец, чуть дрожа, прижимал его к себе и гладил по волосам. Иан слышал, как колотится его сердце, сбивается дыхание, и смог пошевелиться, прижаться плотнее.

- Это сон,- твердил взволнованный шепот,- только сон, все прошло.

Иан отстранился и встретился глазами со взглядом отца. Тот был растрепанным, бледным до прозрачной синевы, но совершенно точно – живым, и голова его была совершенно цела под облаком спутанных черных волос, лишь немного напоминавших ужасную взвесь из кошмара.

- Папа,- мальчик моргнул и обмяк в его руках.

- Я здесь,- заверил его отец,- я с тобой, все хорошо.

- Я видел…- Иан болезненно сглотнул. Во рту стоял неприятный кисловатый привкус, будто его снова только что вырвало, а к телу начал подбираться извечный рассветный холод.

- Все закончилось, мой мальчик,- продолжал отец, будто забыл все другие слова,- я здесь.

Иан сидел за столом, закутанный в шерстяное колючее одеяло, и следил за тем, как отец разводит огонь в маленькой кухонной печи. Немного отсыревшие дрова никак не хотели разгораться, и Иорвет тихо ругался под нос, время от времени бросая взгляды на мальчика, будто боялся, что тот того и гляди исчезнет или снова начнет вопить. Теперь, когда комната вокруг была такой знакомой, а запах древесного дыма – таким понятным и нормальным, Иану даже стало немного стыдно за себя. Кошмары мучали его и раньше – если в жизни происходило что-то плохое, он часто просыпался в их липкой паутине, но всегда мог легко сбросить ее, осознавая, что граница сна пройдена, и реальность представала приятней и красочней, чем всегда. Но в том сне было что-то неуловимо, непонятно настоящее, будто перед Ианом приоткрыли завесу какой-то страшной тайны, которую он совершенно не хотел узнавать.

Огонь наконец разгорелся, и отец поставил греться большую кружку с молоком. Потом подошел к столу, сел рядом с Ианом и обнял его поверх одеяла. На эльфе была только длинная льняная рубаха, в которой он обычно спал, и высокие сапоги – первое, что попалось под руку, когда он выносил мальчика из спальни, но отец, казалось, совершенно не испытывал холода.

- Мед закончился,- сказал он виновато,- но есть вчерашний пирог с рыбой – хочешь?

Иан отрицательно покачал головой.

- Я в порядке,- он лукавил – совсем немножко, но вид напуганного отца заставил его собраться поскорее,- просто плохой сон приснился.

- Это я виноват,- отец покачал головой и прижал его к себе плотнее, колючее одеяло кусаче терлось о шею, но Иану это прикосновение шло только на пользу. Все это – и шерстяные колючки, и объятия отца, и запах молока и горящих дров – складывались в умиротворяющую реальность, из которой ему очень не хотелось больше выпадать.

- И вовсе ты не виноват,- покачал Иан головой, вдыхая едва уловимый запах леса от папиных рук – странно, что его кожа всегда так пахла, хотя в лесу отец бывал очень редко,- ты же не знал, что я увижу. А я был на задании, и должен был…

- Ничего ты был не должен! – отец выпалил это почти раздраженно, но Иан понимал, что злится эльф вовсе не на сына,- не надо было заставлять тебя шпионить за этими проклятыми учеными. А если бы ты заразился? Да я бы тогда…

- Папа,- становилось непонятно, кто кого успокаивал, но Иан знал, что, если отец чего и боялся в жизни, то это навредить мальчику, и приходилось доказывать ему, что маленький эльф был не сахарным, и не мог растаять от первого же дождя.

Молоко наконец нагрелось, и отец поставил перед Ианом кружку, снова сел вплотную, но прижимать к себе, как плачущего младенца, перестал.

- Поиграй мне? – неожиданно попросил Иан – в его ушах все еще дальним отголоском звучала пугающая монотонная мелодия из сна, и ее нужно было вымыть из головы, также, как кислый привкус – теплым молоком. Отец немного помедлил в нерешительности, будто боялся оставить Иана одного, пока сходит за флейтой.

- Давай я лучше спою? – предложил он наконец,- а сыграем потом – вдвоем, ты давно не практиковался.

Такой компромисс был даже лучше, и Иан с готовностью кивнул.

Пение отца было его самым первым воспоминанием. Иан не смог бы точно сказать, сколько ему было лет тогда, что происходило вокруг, и о чем была песня, но всякий раз, когда он слышал тихую колыбельную, память пробуждала в нем теплые и сладкие, как молоко с медом, чувства. Потом, становясь старше, мальчик погружался в них, когда болел или никак не мог заснуть. Даже в те ужасные ночи, когда он лежал в руках отца, проклятый и умирающий, единственным, что Иан запомнил, была эта песня. Пусть говорили, что его спасла незнакомая белокурая чародейка, или, может, Геральт, приведший ее, сам мальчик был убежден – именно колыбельная отца заставила его уцепиться за уплывающую, как утренний туман, жизнь. Стоя на пороге ничто, не помня себя, готовый перешагнуть последнюю грань, где не было ни боли, ни жара, ни вкуса крови во рту, Иан смог развернуться и побежать в другую сторону, и песня вела его, не давая заблудиться во тьме. И нынешняя мгла, явившаяся ему во сне, была сродни той, от которой он однажды спасся.

Отец пел негромко, снова обняв Иана и чуть раскачиваясь, будто надеясь его убаюкать. Слова у песни были простыми, даже немного нелепыми, но мальчик никогда не вслушивался в их смысл, слыша голос, позволяя мелодии обволакивать себя, как тепло обволакивало тело, когда в холодной комнате прячешься под одеяло.

За окнами кухни разгорался рассвет. День обещал быть морозным и ясным, и комната медленно заполнялась чуть полинялым белесым светом. В первых лучах плясали пылинки, огонь в печке трещал и плевался искрами, нехотя облизывая сырые дрова. На молоке застывала морщинистая пленочка, и Иан вдруг понял, что начинает клевать носом, хотя до этого искренне считал, что еще несколько ночей не сможет и не захочет сомкнуть глаз. Отец пел, и его голос вплетался в танец пылинок, в треск огня, в ширящееся зимнее утро.

- Я немножко посплю,- пробормотал Иан, наконец сдаваясь и закрывая глаза,- только ты не уходи.

- Я никуда не уйду,- шепотом пообещал отец,- ни за что.

Две следующих ночи прошли почти спокойно. Иану снова снились неприятные сны, но на этот раз он успевал проснуться до того, как своими криками перепугать отца до полусмерти. Черное существо с длинным изломанным телом больше не возвращалось, и кошмары свелись к тому, что Иан спускался вниз, в комнату, где Шани и маленький профессор вскрывали мертвое тело, но в последний раз события повернулись совершенно нелепым образом – пройдя по знакомому пути, Иан увидел, как, сидя на столе, госпожа Йеннифер выговаривает Шани, что нельзя прятать чужие мозги за пазуху – можно испачкаться и приманить хищников. Над этим Иану оставалось только посмеяться.

Все эти дни Иан и Иорвет редко выходили из дома – только до ближайшей корчмы, чтобы обновить запасы еды. На улице было холодно и почти постоянно шел снег. Отец отлучился лишь один раз – потратил последние оставленные папой деньги на новую куртку для Иана. Протягивая сыну сверток, Иорвет едва не светился от гордости – мальчик давно его таким не видел. Было похоже, что отец лично сшил ту куртку или, как минимум, снял ее с поверженного врага.