— Ищу вдохновения, — сообщил он, театрально махнув рукой, когда подошел достаточно близко.
— Шел бы цветочки понюхал да птиц послушал, как все нормальные эльфы, — угрюмо предложил Риэр, — какое тут-то тебе вдохновение?
— Я не эльф, — с достоинством возразил Юлиан, гордо вскинув голову. Риэр поспешил отвести глаза, как никогда жалея, что не прошел ведьмачьих мутаций и все еще был способен покраснеть. Это было вопиюще глупо, но почти каждый жест Зяблика, почти любое его движение для принца было полно скрытого смысла, даже если сам Юлиан в них ничего такого не вкладывал. Принц мог любоваться им часами, если Зяблик просто сидел над очередной поэмой и зло вычеркивал неловкие строфы, или кончиками пальцев раздирал перепела на своей тарелке, или даже дремал, прислонившись к принцу и опустив голову ему на плечо. Но на людях Риэр старался даже не встречаться с юношей взглядами — боялся, что его наваждение становилось очевидным для всех вокруг. И даже Ламберт смущал его, хотя был единственным из всех, должно быть, кто обо всем догадывался — сложно было скрываться от того, кто обладал звериным чутьем и мог понять, что юноши слишком часто пахли друг другом.
Много лет назад, когда жив еще был старший брат Риэра Фергус, о нем ходило множество некрасивых слухов. До ушей четырехлетнего мальчишки они доходили, конечно, чаще случайно, и значение их Риэр смог понять, только достаточно поумнев, чтобы понять — сложно было придумать что-то более позорное и непростительное, чем связь двух мужчин. До определенного момента принц и вовсе не мог уяснить, чем таким могли заниматься друг с другом эти мужчины, что могло вызвать такое осуждение в обществе. И, только влюбившись по уши в Зяблика, наконец осознал это сполна.
Они были знакомы с тех самых пор, как Риэр с семьей только-только перебрался в Нильфгаард. Юлиан приходился внуком одному из доверенных советников Эмгыра и сыном — имперскому послу. Во время больших придворных торжеств все дети одного возраста — кроме самой Императрицы — вынуждены были сбиваться в отдельную стаю и держаться вместе, чтобы не мешать взрослым веселиться. И на таких сборищах Юлиан неизменно становился центром внимания, завоевывая симпатию всех собравшихся песенками, стихами и слишком едкими для его юного возраста шуточками. Мэнно этот «выпендреж» всегда бесил до зубовного скрежета, и один раз он попытался даже подговорить Литу, чтобы та превратила глупого выскочку в жабу. Сестра, конечно, отказалась, и брат решил прибегнуть к давно испробованному методу — просто зажать Зяблика в углу и разъяснить ему, кто здесь главный. Риэр не мог вспомнить, почему вступился за испуганного мальчишку, хотя обычно поддерживал брата во всех начинаниях, но драка между близнецами тогда вышла такая эпичная, что отец наказал их обоих на целую неделю, лишив всех развлечений и усадив за книги, едва не приковав к стулу кандалами. Принц забыл бы этот инцидент, хотя их с братом редко до того наказывали, но Зяблик нашел его, когда срок заключения вышел, поблагодарил за помощь и сказал, что никогда не видел такого смелого и сильного мальчика, как Риэр.
Дружба их, сперва совершенно невинная, зародилась именно в тот момент, но Зяблик слишком редко бывал в Нильфгаарде, большую часть времени живя в Третогоре с матерью, чтобы можно было считать ее крепкой и сколько-нибудь серьезной. Но, вновь и вновь встречаясь с Юлианом после долгой разлуки, Риэр неизменно ощущал на душе такую легкую радость, что со временем понял, что это было неспроста. Других приятелей при дворе у мальчишки не было — ближе всех подходил к понятию «верного друга» Ламберт, и принц ловил себя на том, что, выпытав у Юлиана срок их грядущей разлуки, начинал считать не то что дни — часы до их новой встречи. А в один из вечеров, когда, заболтавшись, они уснули в одной постели, Риэр проснулся среди ночи со странным, необъяснимым, но совершенно необоримым желанием поцеловать спящего рядом Зяблика.
Все произошло так легко и естественно — поцелуй перешел в быстрые суетливые ласки руками, а ласки эти завели их в совсем уж темные позорные дебри, и наутро Риэр проснулся, боясь, что Юлиан не захочет больше смотреть ему в глаза и разговаривать с ним. Но Зяблик, потягиваясь и потешно морщась, сообщил, что, мол, в следующий раз стоит использовать какое-нибудь масло или хотя бы мыло — и принц понял, что пути назад для них обоих больше не было. Три года они скрывали свои отношения, пряча их под покровом невинной дружбы — и за все это время Риэр так и не устал любоваться Зябликом.
— Будем болтать — или тренироваться? — прервал их многозначительный обмен взглядами Ламберт. Риэр поспешил отвернуться от улыбающегося лица Юлиана и встал в боевую стойку. Зяблик негромко фыркнул, свистнул псу и вместе с ним отошел к краю площадки.
Теперь, однако, тренироваться стало решительно невозможно. Риэр, хоть и старался показать все, на что был способен, лишь бы снова не пасть в глазах Зяблика, отвлекался, пропускал один удар за другим, и наконец Ламберт, в очередной раз спихнув его в пыль, выпрямился и покачал головой.
— Толку от тебя сегодня — как от Лео на придворном банкете, — заявил он, протянул юноше руку, помогая подняться. — Дуйте отсюда оба, пока я не заставил тебя нарезать круги до вечера.
Риэр потоптался немного, стараясь не оборачиваться с Зяблику, и все же отважился задать тот вопрос, который лелеял уже много недель, зная, какой реакции мог им добиться от наставника.
— А когда ты позволишь мне взяться за серебряный меч? — выпалил он, отважно глянув Ламберту в глаза. Тот, точно ждал от ученика чего-то подобного, ехидно усмехнулся.
— А нахрена тебе серебряный меч? — спросил он скептически, — чудовища в Нильфгаарде почти перевелись.
— В Нильфгаарде — да, — подтвердил Риэр, не спеша сдаваться, — но за его пределами их еще предостаточно. В том же Туссенте…
— Туссент — территория Геральта, — рассмеялся Ламберт, — если ты полезешь на его делянку и лишишь его заработка, он тебе уши оторвет, парень.
— Ну тогда, может, на Севере, — Риэр едва сдержался, чтобы не потупиться — ему и так казалось, что Ламберт постоянно видел его насквозь.
Учитель нахмурился, сдвинул тяжелые черные брови, и взгляд его змеиных глаз стал колючим и пристальным.
— Хер тебе, а не Север, — отрезал он, — папаша твой без конвоя из сотни рыцарей тебя туда не выпустит — и не мечтай.
Это была чистая правда, и Риэр болезненно поморщился. За свою недолгую жизнь он успел побывать и в Темерии, и в Аэдирне, и даже в Редании, при дворе короля Виктора. Но всякий раз путешествия эти были официальными визитами, где его задачей было вести себя прилично и вытанцовывать мать или сестру на очередном балу. Риэр же гонял в мыслях совсем другую идею, но с Ламбертом об этом говорить было бессмысленно. Как, впрочем, и заикаться о серебряном мече.
Наставник с самого начала дал понять принцу — и даже заставил накрепко вбить это себе в голову — что мечи для ведьмака были не менее ценны, чем собственные руки и ноги. Оружие нужно было держать в идеальном порядке — Ламберт приучил Риэра начищать и точить стальной меч, выкованный специально для принца, так тщательно, словно ему назавтра нужно было идти в бой. Сам ведьмак старательно ухаживал за обоими своими клинками, но стальному доставался лишь дежурный уход. Серебряный же Ламберт брал в руки, как великое сокровище, и иногда, заботливо натирая его кусочком замши до зеркального блеска, даже вполголоса разговаривал с ним. Риэр однажды отважился поинтересоваться, откуда взялась такая любовь наставника к простому, в сущности, оружию, и Ламберт, не став ни ругаться на него, ни раздавать оплеухи, рассказал, что прежде этот меч принадлежал его учителю, героически погибшему много лет назад. Никаких подробностей ведьмак так и не выдал, не назвал даже имени своего наставника, точно оно комом становилось у него в горле, если Ламберт пытался его произнести. И Риэр счел разумными больше ничего не спрашивать. Но из того разговора он твердо понял — ведьмак без серебряного меча, пусть и не такого знаменитого, — никакой не ведьмак.
