До рождения ребенка, по подсчетам Кейры, оставалось еще немногим меньше месяца, но Анаис уже чувствовала, что смертельно устала делить собственное тело с другим человеком. Особенно при том, что человек этот большую часть времени не давал ей покоя. Королеве престали быть впору даже те рубахи, которые она носила, ожидая Людвига, и каждый шаг, каждая смена позиции и попытка встать, сесть или прилечь давалась ей с трудом. Ламберт же неизменно был теперь рядом, чтобы помочь своей почти беспомощной подопечной.

При нем Ани не испытывала никакого смущения и позволяла ведьмаку одевать и обувать себя, подавать руку, чтобы вылезти из ванны или подняться с кровати. И даже Виктор, знавший об этой близости между старыми друзьями, не выказывал ни ревности, ни беспокойства. Любимый, конечно, говорил, что хотел бы сам оказываться почаще с Ани рядом, чтобы делить с ней тягости последних недель беременности. Но королевские дела, как обычно, стояли на пути его благородных намерений. И Виктору оставалось только надеяться, что он сможет присутствовать хотя бы при рождении своего ребенка — как это было с Людвигом. Учитывая ход переговоров, Ани в этом сомневалась, но гнала от себя тревожные мысли. Предстоящие роды пугающей темной громадой маячили на горизонте, но королева, пока это было возможно, предпочитала смотреть в другую сторону.

Она не стала открывать письмо до тех пор, пока не оказалась в постели. Ламберт присел на стул рядом с кроватью, а Ани еще немного поерзала на подушках, стараясь устроиться поудобней. Она не привыкла жаловаться и старалась никогда этого не делать, но сейчас королеве хотелось разрыдаться от того, как сильно у нее ломило все тело. Ребенок, явно вставший на сторону деда, во время беседы с Роше награждал мать градом сильных толчков, но сейчас притих и успокоился, но положение это не слишком спасало.

Надеясь отвлечься от муторного недомогания, Анаис наконец сломала печать на конверте и развернула послание от дочери. Почерк Леи она узнала сразу — и письмо оказалось таким же лаконичным, как всегда — дочь, следуя примеру сурового немногословного даже в письменной форме деда, не любила тратить чернила понапрасну. Пробежав по строчкам глазами, Ани удивленно хмыкнула.

— Что там? — с любопытством спросил Ламберт, и королева протянула ему письмо.

— Лея просит меня явиться завтра к ней, чтобы обсудить предстоящие переговоры, — ответила Ани еще до того, как ведьмак прочитал послание, — у нее появилось новое предложение, и она хотела бы сделать его без лишних свидетелей.

Ламберт с сомнением покачал головой.

— Не думаю, что регламент переговоров подразумевает нечто подобное, — заметил он, — Виктору это точно не понравится.

Ани досадливо поджала губы — ведьмак, безусловно, был прав, но в ней вдруг поднялось знакомое упрямство.

— Виктор тут ни при чем, — отрезала она, — Редания изначально участвовала в саммите лишь для отвода глаз. Кроме того, ничто не может помешать мне просто поговорить с моей дочерью. Если ее предложение меня не устроит, я откажусь — и дело с концом.

Ламберт кивнул, но продолжал мрачно хмуриться. И его взгляд был достаточно выразительным, чтобы Анаис поняла, что волновало его вовсе не только реноме короля Виктора.

— Ничего со мной не случится, — Ани опустила ладонь на живот, куда и таращился заботливый ведьмак, — в крайнем случае, во дворце Леи ведь живет Регис — один из моих лекарей.

Этот аргумент оказался куда более весомым, чем предыдущий, и Ламберт наконец снова кивнул — на этот раз вполне искренне.

Ночь прошла тяжело. Ани на этот раз мешало уснуть не только то, что она никак не могла выбрать удобную позу, в которой у нее ничего бы не тянуло и не перехватывало дыхание, но тревожные размышления о том, что именно собиралась предложить ей Лея. Королева знала, что регент, прежде диктовавший дочери свою волю, некоторое время назад оказался не у дел — его болезнь прогрессировала, и жизнь держалась в нем каким-то немыслимым чудом. Жизнь — но не сознание. Эмгыр был в забытьи и не реагировал ни на старания Региса, ни на голоса близких, и дни его были очевидно сочтены.

Может быть, теперь, свободная от его наставлений, Лея решилась пойти против его воли, поняла, что намерения деда были не так уж благородны. Но могло случиться и наоборот — желая исполнить последнюю просьбу любимого дедушки, Лея, возможно, собиралась отстаивать позицию Империи до конца, отозвать свое прежнее предложение и выдвинуть новое — предложить матери засунуть свои амбиции в задницу, заткнуться и забыть о свободе Темерии навсегда. И состряпанным на коленке фальшивым указом не вполне покойного Фергуса Лея размахивать больше не собиралась.

Наутро Ани встала с постели еще более уставшей, чем ложилась накануне. Слегка, но надоедливо кружилась голова, ее неприятно подташнивало, а живот, который, казалось, за ночь стал еще массивней, то и дело каменел. Такое случалось и раньше — Анаис помнила, как мучилась подобными симптомами с Леей, и тогда это длилось почти целых две недели. Но сейчас королева впервые поняла, что до следующего раунда переговоров она могла буквально не дожить. Ани запрещала себе думать о смерти в родах, но этот страх все равно преследовал ее по пятам, не давая всерьез строить далеко идущие планы.

Ламберту, помогавшему королеве облачиться в простое просторное платье — голубое, расшитое темерскими лилиями по подолу — Ани о своем недомогании ничего не сказала. А он, если и почувствовал в ней какое-то напряжение, должно быть, списал все на волнение перед предстоящей встречей с дочерью. Однако, провожая Анаис к порталу, ведьмак предложил сопроводить ее в Нильфгаард, но та мягко отказалась — при нем Лея едва ли решилась бы на полную откровенность.

Из портационного зала в Императорском дворце королеву сопроводили к кабинету, в котором Лея обычно принимала тех посетителей, с которыми намеревалась вести беседу, не подходящую для Тронного зала. Анаис с удивлением отметила, что за ней по галереям замка, вопреки обыкновению, следовало сразу двое рыцарей в черных латах, а слуга, шедший впереди, то и дело поглядывал на королеву, будто хотел проверить, не отстала ли она.

Где-то внутри Анаис почувствовала, как рождается смутное беспокойство — подобные почести ей никогда не оказывались, да и вообще охраны во дворце им встретилось едва ли не больше, чем в тот раз, когда агенты Ваттье де Ридо разыскивали преступника, покушавшегося на жизнь Фергуса. Но отступать было поздно. Ани гордо вскинула голову и пыталась шагать прямо и ровно, чеканя шаг. Но ломота в теле, теперь сосредоточившаяся в районе поясницы, препятствовала изяществу шага.

У дверей кабинета была выставлена охрана — обычное дело, но сопровождавшие Ани рыцари, вместо того, чтобы удалиться, присоединились к страже. Слуга, поклонившись, распахнул перед запыхавшейся королевой двери и, в отличие от рыцарей, поспешил испариться. Анаис застыла на пороге — казалось, что-то удерживало ее от того, чтобы сделать еще один шаг. Ребенок беспокойно зашевелился, и каждое его движение отозвалось новой волной тупой боли в спине. Сомневаться, зайдя уже так далеко, было глупо — Лея ждала Анаис, и королева не могла просто развернуться и уйти обратно к порталу. Это стало бы позорным трусливым бегством и, возможно, поставило бы крест на возможности договориться с дочерью. И королева шагнула вперед.

Двери за ней тут же захлопнулись. Знакомый кабинет, в котором сама Ани в далекие времена своего регентства часто принимала посетителей, был залит солнцем из высоких чистых окон, и его лучи падали на тяжелый дубовый стол, за которым прежде принимались важнейшие для Империи решения.

На месте бывших и нынешних правителей сидел мастер Риннельдор, и, увидев его, Анаис невольно попятилась. Первый Советник медленно поднялся со своего места, наградив королеву сдержанной улыбкой.

— Доброе утро, Ваша Милость, — заговорил он спокойно и негромко, — я рад, что вы приняли наше приглашение.

Ани, хотя сердце ее сжалось от необъяснимой тревоги, повыше вздернула подбородок и расправила плечи.