Эльф не знал, была ли у него душа — имел ли нечто подобное хоть кто-то из живущих. Но в одном он был точно уверен — Господин Зеркало не стал бы заключать сделок, предметом которых стало бы пустое метафизическое понятие, бесценное в своей необъяснимости. Он имел в виду конкретные вещи — и Иорвет — как, возможно, и многие, заключавшие с Гюнтером соглашения — просто не потрудились уточнить, что за «душу» он планировал у них забрать. И эльф был уверен — получая плату по счету, Господин Зеркало не ограничится простым ничто. Иорвета не ждало забвение или пустота, на которые за гранью жизни ему могло быть просто наплевать — с ним должно было произойти нечто гораздо, гораздо худшее. И неизвестность была невыносимей простых угроз.
И именно этот страх вкупе с природным упрямством и заставлял Иорвета двигаться вперед и продолжать поиски, которые раз за разом заходили в тупик. К мудреным гоэтическим ритуалам, занимавшим у тех, кто их испытывал, долгие годы, эльф был не готов — даже если бы удалось провести их достаточно быстро, ему просто не хватило бы на них навыка, а помощи Иорвету искать было негде. Он робко надеялся обнаружить энтузиастов этого сомнительного искусства в Бан Арде, но либо никто из них не готов был признаться в своем мастерстве, боясь гнева Филиппы, либо маги и впрямь так долго запрещали себе даже думать о подобных вещах, что совершенно позабыли, как к ним обращаться. Так или иначе, в магической школе Иорвет снова оказался с оборванной нитью в руке и вынужден был вернуться в Третогор ни с чем.
Из столицы Редании эльф собирался сперва вернуться домой — поиски его заняли достаточно много времени, и он боялся, что их продолжение могло затянуться на неопределенный срок, реши он и впрямь поплыть в Зерриканию, как собирался. Слабый голосок, звучавший в сердце Иорвета и однажды заставивший его, раненного и больного, явиться к убежищу темерских партизан, несмотря на очевидную глупость этого плана, сейчас подсказывал, что остаток жизни эльфу следовало провести в знакомых стенах, отдавшись на волю судьбы. Решение могло найтись само по себе, совершенно случайно — и надежда на это была ничуть не глупее, чем на то, что кто-то из встреченных эльфом на пути согласится добровольно стать партнером Гюнтера.
Но перед возвращением домой Иорвет все же решил еще раз заглянуть в Третогорский университет — по странному стечению обстоятельств в Главном Лектории как раз выступал крупнейший специалист по древним рукописям, лично знавший Высоготу из Корво и едва спасшийся в свое время и от сил нильфгаардской разведки, и от преследований охотников за колдуньями. По слухам, этот профессор, пользуясь своим статусом далекого от магии человека, не гнушался не только вычитывать и переводить старые чародейские фолианты, но и применять кое-какие из описанных там ритуалов на практике. И, судя по тому, что ученый дожил до почтенных седин, неудачных экспериментов на его счету не водилось.
— Я пишу статью, — туманно ответил Иорвет — и обычно этой простой фразы оказывалось достаточно, чтобы разговорить собеседников. Ученый, получив такой достойный повод порассуждать о том, что в приличном обществе, не пишущем статьи, даже не упоминалось, рад был поделиться своим ценным мнением и накопленными за жизнь знаниями. Но взгляд этого профессора остался прямым и требовательным. По всей видимости, жизнь научила его не вестись на провокации — и именно это умение помогло ему дожить до почтенных седин.
— Гоэция запрещена, — напомнил он серьезно, и Иорвет покладисто кивнул.
— Я ведь всего лишь теоретик, — напомнил он, — даже не чародей.
— Едва ли статья на такую странную тему вызовет интерес в академическом сообществе, — пожал плечами профессор, и Иорвет еще до его ответа понял, что ничего путного он от этого бесполезного человека не добьется. Нужно было сворачивать разговор и не тратить больше на него время.
— Может быть, вы правы, — согласно опустил взгляд эльф и, не глядя больше на собеседника, поклонился и поспешил к выходу из Лектория. Целых два часа были потрачены впустую на лекцию, которая в иных обстоятельствах могла даже весьма заинтересовать Иорвета. Но сейчас часов этих в его распоряжении оставалось слишком мало, чтобы так бездумно ими разбрасываться.
На выходе из зала его окликнули, и эльф повернулся на знакомый голос. Лавируя между школярами, желавшими лично поговорить со знаменитым профессором, к Иорвету спешила маленькая улыбчивая седовласая женщина в длинной преподавательской мантии, делавшей почти всех в Университете совершенно одинаковыми. Но эльф узнал ее.
— Шани, — он дождался, пока женщина поравнялась с ним, и пожал протянутую руку, — как давно мы не виделись!
Профессор фон Штайн — та, что стояла у самых истоков его восхождения по научной лестнице, та, что первая предложила Иорвету связать свою жизнь с преподаванием, та, что много лет назад была его единственным другом в Оксенфурте — переехала с семьей в Третогор в год, когда Иан покинул Континент, и с тех пор они почти не виделись. Иорвет встречал ее в столице Редании, когда посещал выступления знаменитых ученых, но сферы их интересов были слишком различны, чтобы это происходило часто. А в последние годы, посвятивший себя семье и поиску ценной мебели на досуге, Иорвет и вовсе почти забыл, что когда-то дружил с профессором Шани.
Переехав в Третогор, она, разумеется, увезла с собой и своего сына — маленького Зяблика, одно время бывшего для эльфа настоящей отдушиной. В те годы он был болен и одинок, и присутствие Юлиана стало едва ли не единственной настоящей радостью в его жизни. Но с появлением Айры Иорвет обрел новый объект для нерастраченной отцовской любви, и теперь сомневался, что Юлиан вообще помнил, что в раннем детстве дневал и ночевал в доме какого-то эльфа, возомнившего себя заменой его занятым родителям.
— Как я рада вас видеть, Иорвет, — Шани улыбалась, и ее приятное симпатичное лицо изрезали глубокие лучи морщин — в последний раз, когда эльф видел профессора, он не заметил этих пугающе очевидных сейчас отметин времени. Рыжих прядей в аккуратно подстриженных волосах женщины почти не осталось, и вся ее фигура, и без того миниатюрная и хрупкая, словно усохла и съежилась — казалось, Иорвет мог бы поднять и удерживать ее одной рукой безо всяких усилий. — Что вы делаете в Третогоре?
— Я приехал послушать лекцию профессора Лукаса, — этим ответом эльф почти не солгал собеседнице и надеялся, что вдаваться в подробности ему не придется.
— Интересуетесь древними текстами? — Шани лукаво склонила голову и вновь улыбнулась, — я слышала, вы стали большим специалистом по части старинных вещиц, но не думала, что забытые магические свитки к ним тоже относятся.
Иорвет мысленно выругался — даже доброжелательный тон Шани не мог скрыть ее подозрительного любопытства. Она, конечно, ничего не знала ни о долге Иорвета, ни о его бесплодных поисках, но словно собиралась подловить его на неумелой лжи. Или сам эльф просто так устал от вопросов, что в любом из них начинал видеть подвох.
— Сфера моих интересов довольно обширна, — ответил он скупо, и Шани с неизменной улыбкой, которая вдруг показалась Иорвету сочувственной, покачала головой.
— Я слышала, ваш супруг все больше погружается в государственные дела Темерии, — заметила она, — должно быть, снова совсем не бывает дома.
До эльфа вдруг дошло до смешного простое объяснение шаниного любопытства. Она помнила, почему изначально Иорвет увлекся философией и начал ходить на занятия в Оксенфурсткий университет — Вернон тогда — как и сейчас — нес службу своей стране и редко появлялся дома. И его возлюбленный вынужден был искать, чем занять себя в его отсутствие. Помнила Шани, должно быть, и как Иорвет приходил к ней, в маленькую комнатушку в жилом корпусе Университета, чтобы скоротать время и отвлечься. Помнила его привязанность к Зяблику и то, с каким сожалением эльф каждый вечер расставался с ним. И теперь добрая Шани заподозрила, что, пока супруг был занят политикой, а сын — неминуемым взрослением, Иорвет вновь оказался один-одинешенек и, скучая, искал для себя новое увлечение.
