— Отец Мики будет жечь большой костер, — сконфуженно признался Айра, но не потупился, а прямо глянул на Вернона, — мы с ребятами хотели через него попрыгать на спор.
Родители недовольно переглянулись. Жаловаться было не на что — они сами давно приняли решение не прививать своему ребенку глубокое понимание скорби, и теперь пожинали плоды.
— Ладно, — нехотя вынес вердикт Вернон, — беги. Только смотри, задницу не подпали.
Айра громко фыркнул — может, он и стремился быть во всем похожим на своих друзей. Но эльфской ловкостью все же превосходил их, и какой-то там костер лесничего был ему нипочем.
— Если не вернешься к ужину, спать пойдешь голодным, — наставительно заявил Иорвет, решив все же состроить из себя строгого родителя.
— Поем у Мики, — махнул рукой Айра и, оправив на себе подбитую мехом замшевую куртку, еще раз улыбнулся родителям — и был таков.
Супруги долго смотрели ему вслед — мальчик стремительно несся по утоптанной тропе через долину в сторону леса, не оборачиваясь и едва не подпрыгивая на каждом шагу.
— В его возрасте я уже не был таким дурнем, — со вздохом заметил Вернон.
— В его возрасте ты уже водку жрал, как старый краснолюд, — фыркнул Иорвет, и в наказание за свою дерзость тут же получил ком снега за шиворот. Эльф недовольно вскрикнул, а человек, доказывая своей выходкой, что и сам неплохо бы вписался в компанию, прыгающую через костер, следующим снежком зарядил ему прямо в лицо. Такого оскорбления Иорвет стерпеть уже не мог. Отскочив в сторону, увернувшись от нового холодного снаряда, он зачерпнул обеими ладонями снег и, не потрудившись даже придать ему форму, швырнул его в сторону Вернона. Тот, отфыркиваясь и смеясь, ринулся вперед, перехватил Иорвета за пояс, и вместе они повалились в невысокий сугроб у края тропы. Момент благочестивой скорби был окончательно испорчен, но эльфу отчего-то пришло на ум, что Ава не хотела бы, чтобы те, кого она полюбила, как родных, плакали и убивались над ее могилой. При жизни она не могла участвовать в играх и разделяла радость первого снега и веселье маленького сына и двух взрослых оболтусов, сидя на скамейке во внутреннем саду и улыбаясь, наблюдая за тем, как они кидались снежками и валялись в сугробах.
Отфыркиваясь и стараясь вытащить таявший снег из-за ворота, Иорвет вскочил на ноги и не стал помогать человеку. Вернон же, усевшись в снегу, вдруг с неожиданной грустью поднял глаз и взглянул на вершину холма. На фоне кристально голубого неба простой могильный камень выглядел росчерком серой краски на свежем холсте. Иорвет ждал, что человек что-нибудь скажет, может, вслух пожалеет, что Авы больше с ними не было, но Вернон лишь коротко вздохнул и наконец поднялся на ноги.
— Жалко, Иана с нами нет, — вдруг сказал он, беря руку Иорвета в свою, и эльф тревожно глянул в лицо своего человека. О сыне тот заговаривал редко, хотя тоска по нему в них обоих так и не утихла.
За те четырнадцать лет, что прошли с момента побега Иана в неизвестность, Иорвет не раз и не два приходил к мысли, что следовало разузнать о нем хоть что-то, но неизменно отступался от этой идеи. Сын считался умершим, и его эфемерные останки были торжественно погребены в усыпальнице нильфгаардских Императоров, рядом с пустой могилой Фергуса. Ни всеведущий Ваттье де Ридо, ни всемогущий Эмгыр не знали, куда лежал путь беглецов — в этом Иорвет не сомневался. Он жил верой в то, что сын его теперь был спокоен и счастлив, что сам избрал свою судьбу и мог распоряжаться ею, как ему вздумается. Желай Иан вернуться, ничто не могло ему помешать это сделать. Полной секретностью была окутана лишь судьба его спутника, эльф же был фигурой слишком незначительной, чтобы кому-то было дело до того, жив он или нет. Если бы любовь Иана и Фергуса увяла, как Роза Памяти, подаренная обманутому возлюбленному, сын знал, что мог возвратиться под отчий кров — провожая его, Иорвет сказал ему об этом несколько раз прямым текстом. Но, судя по всему, у возлюбленных все складывалось благополучно — о том, что Иан мог попросту умереть на чужбине, Иорвет даже думать не хотел. Его сердце знало — хотя сам он иногда и погружался в сомнения — сын был жив и счастлив, пусть и вдали от родных.
Айре родители рассказывали, что у них был когда-то еще один ребенок. Они придерживались официальной версии, мальчишка с восторгом слушал, как старший брат героически погиб, защищая Императора. О том же, что «брат» этот приходился ему настоящим отцом, иногда забывал даже сам Иорвет. Они с Верноном не отступались от придуманной легенды — по документам Айра значился сыном Иорвета, а после смерти Авы Вернон оформил над ним опеку и сделал маленького эльфа своим наследником. Но несмотря на это, Иорвет все еще в глубине души надеялся, что Иан вернется. А о том, как тогда он стал бы ему все объяснять, подумать можно было и позже.
— Жалко, — тихо подтвердил он, опустив взгляд, — помнишь, как он радовался первому снегу?
Вернон со вздохом кивнул, но, помолчав еще пару мгновений, решительно тряхнул головой, прогоняя тягостные мысли, и, крепче сжав ладонь Иорвета, зашагал по тропе к замку.
Близилось время обеда, и, чем ближе они подходили к дому, тем невесомей становилась охватившая спутников муторная печаль, и тем ощутимей отзывалось банальное чувство голода. Иорвет даже чуть ускорил шаги — раньше, даже живя в собственном доме в Оксенфурте до того, как тот сгорел дотла, эльф и представить себе не мог, что в мире, который он за долгую жизнь успел познать с самых разных сторон, найдется место, куда бы он, отлучившись даже на час, так бы стремился вернуться. Негостеприимный, мрачный замок, полный воспоминаний и призраков, в который они явились, когда Вернон получил наследство, был разрушен до основания, хотя стены его остались нетронутыми. Переступив порог нового жилища, Иорвет приложил все усилия, чтобы сделать из него настоящий дом для их семьи.
Пока Вернон занимался младенцем, эльф все свободное время и полученные по завещанию средства бросил на то, чтобы шаг за шагом, стена за стеной, стул за стулом, изменить замок до неузнаваемости. Супруг никогда не спорил с его решениями на этот счет, и Иорвет обустраивал все по своему вкусу. Избавившись от всего старого, он распорядился закупить мебель и ткань для занавесей и штор, тщательно подбирал цвета и формы, допиливал и перестраивал то, что ему не нравилось. А, покончив с самым необходимым, занялся украшением жилища. В замке не осталось ни одного старого портрета, ни единого набора ржавых доспехов, ни странички бесполезных книг. Иорвет со своим обычным упорством разыскал в Империи художников, чьи работы не вызывали в нем отвращения, и заказал у них несколько портретов домочадцев — и первым из них стало изображение Авы. Эльф словно боялся не успеть запечатлеть ее образ, пока девушка была еще жива. Живописцу пришлось постараться, чтобы написать ее не такой усталой и больной, какой Ава была в те дни, но при этом не слишком польстить ей. На портрете она должна была остаться узнаваемой — и живой. Картина была закончена за месяц до кончины девушки, и теперь висела над большим камином в главном зале, где барон Кимбольт с семейством принимал гостей, где в ненастные дни Айра с приятелями устраивали шумные посиделки, где долгими зимними ночами Вернон и Иорвет сидели у огня и молчали — каждый о своем, но словно слыша и понимая мысли друг друга. Чуть печальные серые глаза Авы с портрета наблюдали за всем этим, и Иорвет надеялся, что в мире, где обитала сейчас ее душа, девушка была счастлива их видеть.
Одними картинами дело, однако, не ограничилось. Получив в свое распоряжение огромные комнаты с кучей пустого пространства, Иорвет принялся скупать все, что, по его мнению, могло разбавить мрачную обстановку замка. На крупных аукционах в доме Борсоди, на прилавках заезжих заморских купцов, на ярмарках в Вызиме и Нильфгаарде, в антикварных лавках он выискивал свои сокровища — иногда не имевшие реальной стоимости, но неизменно радовавшие глаз. Со временем, решив, что захламить можно было и еще парочку таких же замков, как их, Иорвет стал более избирательным, и книги, статуэтки и резные банкетки стали появляться в доме реже, но зато каждая из них была настоящим произведением искусства.
