Вторым украденным после фахверка зданием стал парижский особняк Клюни – точнее, некоторая его часть, примерно одна шестая. Чернышов давно был влюблен в эту постройку: он мог часами не выходить из милых его сердцу стен, разглядывая поражающую воображение коллекцию средневекового искусства, дарить воздушные поцелуи принцессам в разукрашенных блио, мастерски вышитым на гобеленах, и ловить в ответ их восхищенные взгляды.

Болтал он и с особняком: тот рассказывал ему про Клюнийскую реформу и ужасы чумы, все больше проникаясь симпатией к необычному посетителю.

Заручившись расположением одного из самых знаменитых и достопочтенных зданий Парижа, молодой человек стал потихоньку соблазнять его переездом.

Чопорный особняк, недолго думая, уступил ухаживаниям очаровательного архитектора, так как ему было жаль терять столь приятного собеседника.

Подученный Чернышовым Отель Клюни сказался больным и пустил трещины в разных местах; в итоге в толпе срочно вызванных реставраторов примерно одна четвертая оказалась подкуплена.  Сам особняк всячески способствовал успеху операции – отвлекал внимание от якобы реставрационных работ, вызывая легкое помутнение рассудка или наводя неожиданную дрему, – и вот через полтора года небольшая часть здания переместилась в Семизвонск.

Спустя какое-то время один из французских реставраторов, бывших в сговоре с Чернышовым, все-таки не смог совладать с муками совести. Он пошел было в полицию с повинной, но по дороге ему на голову упал обломок кирпича, одаривший его благостной амнезией. Остальные участники авантюры волей-неволей сделали из этого определенные выводы.

Евгений окружил парижского гостя зарослями розы ругозы, самшитовыми кустарниками, подстриженными в виде шаров и конусов, и прямо-таки отеческой заботой.

Поначалу он очень волновался за здоровье столичного жителя, все суетился вокруг него, спрашивал, не нужно ли чего и не грустно ли ему в провинции, но особняк был только рад отдохнуть от суеты мегаполиса. Самое интересное, что, будучи лишь частью дома, он не ощущал себя отрезанным ломтем; ему удалось стать вполне самостоятельным зданием, сбежавшим в глушь из большого города за новой жизнью.

Не успев толком отдохнуть после удачной кражи, двое безумцев уже приценивались к готическим постройкам; однако утащить целиком хотя бы один собор со стрельчатыми башнями было им все-таки не под силу, – слишком громоздкими были эти средневековые сооружения, некоторые, как известно, перещеголяли в размерах даже египетские пирамиды. Но все же хотелось! Хотелось чуть не до дрожи в коленях, и тогда они решили сделать небольшой собор из элементов разных храмов, подворовывая детали то там, то тут.

Так, потихоньку, за пару лет они возвели готический собор, ставший иллюстрацией фразы «с миру по нитке». Вместо ниток, правда, были: витражная роза в восемнадцать лепестков из реймсской базилики Св. Ремигия, башни Амьенского собора, укороченные вполовину, и главный портал Кемперского собора. Портал этот выглядел бедновато, зато стащили его буквально за два дня – точнее, за две ночи. Собор распевал колыбельные, погрузив охрану в глубокий здоровый сон, пока злоумышленники делали свое черное дело.

Внутреннее убранство они смастерили сами: на витражах красовались сибирские цветы и травы, статуи, вырезанные из дерева местными умельцами, смотрелись вполне достойно; единственной краденой вещью в интерьере были фрески из собора св. Капрасия (который, правда, к готике отношения не имел).

К чести двух авантюристов нужно сказать, что они обращались с готическими постройками деликатно и уважительно, как со старожилами Европы, выясняя, в каких местах есть трещины и разрушения и предлагая быстро и безболезненно заменить проблемные части на новые. Большинство соборов охотно соглашались, видя, что эти двое – толковые и грамотные ребята.

Постепенно на окраине города, вдоль реки, выстроилась в ряд парижская коллекция – средневековая часовня Сен-Этьез, часть Отеля Клюни и собор-архитектурная компиляция. На него, кстати, прицепили те самые, много лет назад украденные горгульи из Нотр-Дама. Каменные уродцы почти не разговаривали, а только горько вздыхали. Еще бы, кому взбредет в голову веселиться, имея столь отталкивающую внешность. С таким лицом одинаково неприятно смотреть что на Париж, что на Семизвонск.

Прямо напротив Отеля Клюни Чернышов пристроил несколько парижских беседок девятнадцатого века, изяществом и легкостью похожих на стайку воздушных поцелуев.

Так звезда Лютеции взошла над Кокшенкой.

Помимо домов Чернышов привозил из своих странствий и людей – мастеров, которые соглашались работать в его команде. Поль Шартобрас, например, был архитектором, реставрировавшим Амьенский собор. Последний шепнул Евгению, что в городе Аржантьере он найдет удивительно даровитого, но впавшего в депрессию и беспробудный алкоголизм молодого человека. Евгений, навестив парня и оценив глубину его таланта, выяснил, что тот переживает из-за несчастной любви. Тогда он попытался его отвлечь, рассказав всю правду о себе и Семизвонске. Поль необыкновенно заинтересовался и решил принять посильное участие в рискованных авантюрах.

Едва приехав в сибирскую глубинку, Шартобрас нарисовал большой плакат с лозунгом: «Париж: увидеть и… ожить», повесив его во французском уголке Семизвонска, города, все больше и больше приобретавшего черты архитектурной фантасмагории.

Итак, не встречая никакого противодействия на своем неправедном пути, друзья вошли во вкус и тащили все, что только в голову взбредет, заменяя безупречными копиями. Фахверки из Кведлинбурга, старинные водонапорные башни, римские акведуки, чумные колодцы с золочеными навершиями и даже истукан с острова Пасхи один за другим появлялись в заурядном городе, известном до этого лишь своими никелевыми богатствами.

Прошло совсем немного времени, и Темирханов стал самым молодым мэром в истории Семизвонска, назначив Чернышова на пост главного архитектора.

Перво-наперво они занялись переустройством городского центра, пропалывая его, будто от сорняков, от бездушных зданий из бетона и стекла, переселяя их на окраину и высвобождая тем самым место для своих неуемных фантазий.

Горожане сначала удивлялись чудачествам этой парочки, потом притерпелись, потом стали гордиться. Им объяснили, что все исторические здания, выраставшие на улицах чуть ли не быстрее цветов, – копии известных архитектурных памятников, и люди верили, не желая вникать в подробности. В городе постоянно появлялись новые рабочие места; это всех устраивало, да и облик Семизвонска, становившийся все необычнее день ото дня, говоря по чести, просто завораживал.

Если бы Чернышова спросили, зачем похищать здания, ведь удобнее и проще украсить город копиями, он бы вряд ли нашел, что ответить.

С одной стороны, все эти масштабные кражи были местью за почивший в бозе дом купца Иголкина, а с другой – давали просто безумный всплеск адреналина. Увы, отказаться от этого экстремального времяпровождения уже не представлялось возможным. Вызов, пощечина, перчатка, брошенная обществу, взиравшему равнодушно на гибель дома в красных наличниках, нескончаемая дуэль, где противником был весь мир, так небрежно обращающийся с архитектурным наследием минувших эпох, – логики во всем этом не имелось, но, кажется, в половине преступлений она тоже отсутствует.

Архитектурная лихорадка немного остыла, когда Натэлла сообщила Темирханову, что беременна. Вот тут Рустем на время утратил интерес к хищениям, сосредоточившись на заботах о жене, которая, кстати говоря, тоже верила в версию о копиях.

Пока мэр с энтузиазмом погружался в семейный быт, Чернышов, взяв в подручные Шартобраса, продолжил сражаться с мельницами архитектурного уныния. В то время никаких экскурсий в городе еще не велось, потому что знаменитого Бюро не было и в помине: его бессменная начальница, дочь Темирханова, едва-едва появилась на свет.

Натэлле поднесли в качестве даров украшенную турмалинами бонбоньерку, из которой имела удовольствие кушать леденцы сама Мария-Антуанетта, и символический рог изобилия, набитый розовым грушевидным жемчугом.