Проблемы ее жалкого существования на время перестали волновать Валери, но она не могла выгнать из головы напряженное ожидание чего-то и полностью поддалась этому гнетущему чувству. Было тихо – и в доме, и снаружи: будто даже тише, чем в обычные вечера, и эта непоколебимая тишина, это сверхспокойствие заставляли ее еще сильнее беспокоиться, словно она ждала внезапного взрыва бомбы. Но ничего не происходило. Случилось лишь ожидаемое – ее отец вернулся. Он вошел в дом – как всегда тяжело дыша и покашливая – и увидел дочь на кухне, у столешницы, перемешивающую что-то в голубоватом пластиковом блюде.

–Ешь хлопья на ночь? Я бы на твоем месте подкрепился более основательно, – усмехнулся он, вешая грязное пальто на вешалку.

–Нет. Просто решила что-нибудь приготовить. Заняться нечем, – она старалась дать разговору шанс стать обычным, хотя уже ощущала, что само присутствие ее отца рядом тогда особенно раздражало ее, и она готова была взорваться в любую секунду.

Он взял открытую бутылку жюсте и наполнил свой любимый граненый стакан. Тишину нарушали только постукивание ложкой о стенки блюда и мерные глотки Альберта.

–Есть какие-то новости? – спросил Альберт.

–Знаешь про то, что…

–…случилось у Гейнсборо, – закончил Альберт. – Да, разумеется. И до нас донеслось. Сидели себе спокойно за бумажками, и тут – ба! Хорошо, что тебя там не было – представляю, как бы ты разнервничалась!

–Почему ты так уверен? – Валери перестала мешать.

–Я же тебя знаю, дорогая. По тебе даже сейчас видно, что ты волнуешься.

–Я не волнуюсь.

–Ну, вот…

Какое-то время оба молчали.

–У тебя есть новости? – задала вопрос Валери, уже настроившаяся не слушать. Ее собственные мысли были настолько громкими, что сначала заглушали голос Альберта.

–Да, странные. Это как-то…слишком резко, знаешь! Представляешь себе, Виктор отправляет сына заканчивать учебу! Прямо сейчас, да вот на днях, чтобы за лето он хорошо там устроился. Я даже с ним согласен: такому молодому человеку, как Александр, нечего делать в наших краях. Там у него будет больше возможностей себя проявить. Я почти уверен, что Виду отец тоже пристроит куда-то на лето, не скучать же ей здесь одной. (а она, Валери, значит, неподходящая для нее компания? Мыслишь по-скотски, пап. Хотя бы не озвучивал. Невозможно) Это все зав.учета мне рассказал. Он такой сплетник, жуткий! Как его вообще держат на этом посту, безобразие! Но эта информация верная, я подтверждаю…

Валери сжала в руке ложку в попытке вложить в это движение всю свою силу.

–Утром я созванивался с Роки Харбором, – тем временем продолжал он. – Мы обсуждали наши вложения в «Бонайре Корп», он предложил выкупить нашу долю. (Не дождетесь) Вряд ли они уже будут расширяться, особенно, у нас («Бонайре» – огромная компания, и они ТОЧНО БУДУТ расширяться, не важно, что там наговорил Роки), так что я решил: лучше сбыть этот актив. Я уже днем отправил ему заверенное согласие. (ЧТО???) Пусть Роки со всем разбирается, нам надо поискать что-то новое. Поживем – увидим. Кстати, Ивар передавал тебе привет.

Блюдо выпало у нее из рук и, с грохотом ударившись о пол, разлетелось на куски. Бешеная струя злобы ударила ей в голову.

–Привет? Ивар передал мне привет? – Ее голос превратился в истерический крик. – Как ты вообще посмел подписать эту бумажку? Ты все окончательно испортил! Кто ты такой, чтобы пытаться с ними договориться? Кто ты? Пьяное чудовище, которое спустило в трубу все, что у нас было, что у меня могло быть! Что бы ни происходило со мной, ты и бровью не поведешь – тебе нет никакого дела ни до чего, пока есть книга и твоя безумная любовь, – Валери схватила со стола блестящую бутылку вина и, размахнувшись, разбила ее о стену – тяжелые красные пятна застыли на белых обоях. Она уже себя не контролировала и не пыталась вернуть контроль. Она давно чувствовала, что это приближается.

–Ты даже представить себе не можешь, что со мной происходит, ты никогда этого не поймешь, потому что просто не способен на это! Ты спрашиваешь меня, как у меня дела, и я отвечаю «хорошо», но ты не знаешь, что стоит за этим, чего мне стоит одно это слово. Ты чудовище, и единственное, чего я желаю – это чтобы ты исчез! Я устала, я не могу так больше! – голову будто обхватил раскаленный обруч, сжимающий ее все туже и готовый расколоть череп. Ей показалось, что руки раскалились докрасна, но они были всего лишь порезаны осколком бутылки, который она до сих пор сжимала.

Альберт Астор, который, как окаменевший, все это время стоял у стены и опирался руками о стол, чтобы как-то поддержать равновесие, сразу заметил критическое состояние Валери – уж он знал лучше всех, что это такое, – и сделал шаг в ее сторону, на что она отреагировала сдавленным криком, прерываемым неконтролируемыми рыданиями:

–Не подходи ко мне! Исчезни! Если бы ты был другим, она бы этого не сделала! – теперь рыдания не позволяли Валери говорить. – Нееет, – пропищала она, соскальзывая на мокрый пол.

Выражение лица Альберта резко изменилось, и вся его фигура стала выглядеть по-другому. Вместо того чтобы пытаться утешить дочь, он выпрямился и отошел на порядочное расстояние от ее сжавшегося на полу тела.

–Знаешь, дорогая, я не хотел тебе этого говорить, но раз уж на то пошло: не я один виноват в том, что наши деньги – уже не наши, – начал он. –Ты говорила – не надо было уезжать, а я говорю – не надо было творить то, что творила ты в прошлой школе, не надо было забивать голову Ивару! Не будь с тобой всего этого, мы бы никогда не уехали. До сих пор убеждаешь себя в том, что мы переехали из-за денег, из-за этого чертова круиза? Не смеши. Когда ты уже прекратишь эти выдумки? Когда ты уже придешь в норму? Хочешь, чтобы на тебя снова все косились? Здесь ты будешь тише воды ниже травы. Если замечу что-то, приставлю к тебе няньку. Не знаю, что доводит тебя до такого состояния, но это должно прекратиться. Иначе общаться будешь исключительно со мной!

–Ты не можешь это решать! – выкрикнула Валери.

–Я твой отец, и я решаю.

–Хватит себя в этом убеждать. Никто не знает, кто мой отец. Ты всего лишь тот порядочный парень, который на ней женился.

Альберт ничего на это не ответил.

Ей не хотелось дышать, говорить, двигаться. Она желала только одного – чтобы все закончилось, чтобы ей больше никогда не нужно было открывать глаза. Но этот припадок не мог длиться вечно, как бы ей этого ни хотелось, и вскоре судорога отпустила ее, так что Валери постепенно начинала дышать спокойно. Она увидела искаженное гримасой боли лицо отца, склонившегося над ней, пытаясь хоть чем-то помочь, закрыла свое лицо руками, встала и выбежала из кухни, удерживая в себе новый поток слез. Запершись в своей комнате, она высунулась в окно, слабо держась дрожащими руками за твердую раму.

Совсем стемнело. Валери заметила яркий огонек где-то вдалеке и вытерла глаза, чтобы видеть четче. Теперь она не сомневалась – в центре города горело здание. Огонь поднимался высоко и был настолько ярким, что ослеплял ее раздраженные глаза даже с такого расстояния. Она не могла отвести глаз от разрушительного пламени и поднимающихся вверх клубов дыма. Горел центральный универмаг Гейнсборо – половина здания уже была съедена огнем.

***

Вида уже долго сидела в своей комнате, не двигаясь и глядя в одну точку: на старое черное пятно на обоях, не выцветшее за годы, – еще один след ее многократных стычек с самой собой. Она не видела свои руки, но знала, что они испачканы в чем-то сухом и сером.

Пепел?

Она не замечала, как тают минуты, и тиканье часов на стене уже не говорило ей о времени, а превратилось в перманентный звук, который будто бы всегда раздавался в голове.

Вида не шевельнулась, когда Александр открыл дверь комнаты так, что она хлопнула о стену.

–Как это называть? Ты хочешь меня свести в могилу?

Тоже мне, научился красиво говорить.

Она молчала где-то полминуты, а потом посмотрела на него и задала свой любимый провокационный вопрос: