Недолго думая, ты выложил две оставшиеся карты на стол.

Раньше ты никогда не видел, чтобы люди так резко бледнели. Белый как мел, как известковая скала, незнакомец повертел в руках оставшиеся две карты и бросил их на пол. Они легли изображениями вверх – власть и известность твой противник приберегал напоследок.

Когда ты проснулся, в окна било весеннее солнце. На животе у тебя скакал, взбрыкивая розовыми пятками, годовалый сын. Старшего и жены не было видно, но из кухни доносился запах гренок и песенка Винни-Пуха. Начинались выходные – самое любимое твоё время.

В понедельник ты снова был на работе, но всё было совершенно иначе. Потому что на это всё иначе смотрел сам ты.

У меня ничего нет, говорит Мика. Нет ничего, только шкаф. Самая моя большая ценность – это шкаф. Смешно? Да, пожалуй. Кому угодно может быть смешно, только не мне.

Мике сорок пять, и у неё есть огромный шкаф. С годами он становится всё больше и скоро начнёт открываться в пятое измерение, – устало смеётся Мика, – очень хорошо, если начнёт, потому что мне негде их больше хранить.

Негде больше хранить вот этот. Тяжёлое серебро кольчуги давит на плечи, этот мой самый любимый, пожалуй, говорит Мика, потому что рядом с ним мне позволено наконец быть собой. Это воин, это одежда воина, видишь, какой холодный металл, какая звенящая медь, кто бы слышал… Эту одежду я предлагаю немногим, потому что я ношу точно такую же сама, ношу её не снимая и спать в ней же ложусь, – печально улыбается Мика, – тяжёлая слишком. Не каждый выдержит, козе понятно. Только избранные. И я. Но я не в счёт, я, считай, выросла в ней.

А это, – отряхивает Мика пыль с тяжёлой плотной ткани, – это Защитник. Это чуть легче, чем воин, но тоже непросто. Это надо защищать меня всегда и везде – от бед, напастей, болезней, от себя самой, от приключений на мою бедовую голову и от разных людей, которые хотят со мной поговорить, а мне лишние знакомства и слова совершенно ни к чему, устаю сильно. Все мы, интроверты, такие. Чем меньше соприкасаемся с людьми, тем больше в нас жизни, а самое желанное времяпровождение – глубоко внутри себя с самим собой. После этого что в клетку со львом, что в аудиторию с тысячью слушателями – никакой разницы и вообще легче лёгкого, когда ты – это ты, все совпадения с тобой не случайны, оправданны и совершенно закономерны. Разрешены.

А это – тяжёлый чёрный плащ, лиловая кайма, бархатная полумаска – Чёрный Ловелас. Это тоже просто. Это – враг. Против него – бороться и сражаться, потому что он подкрадывается коварно, чтобы похитить кусок от моего сердца и сварить из него борщ. Сказать по правде, почти вся эта одежда – враги. Те, которыене соперники, – смеётся Мика.

Джинсы и кеды, футболка-разболтайка, рюкзак со сказками – это друг.

Такой человек, которому можно всё рассказать и который поймёт рассказанное с полуслова, включится в тональность, найдёт нужные слова для ответа. С которым можно пройти сотни тысяч дорог и никогда не устать, потому что кашу на привале вместе (вот котелок), и в дождь под одним плащом (вот плащ), и в солнце делить радость ровно пополам. Это самая новая одежда, она редко одевается.

Каждый раз, когда мне встречается кто-то незнакомый, я внимательно смотрю, – говорит Мика, – какая одежда подойдёт именно ему. Сейчас я ошибаюсь гораздо реже, чем в юности, там я постоянно путала друзей с просто людьми, защитников с ловеласами, ловеласов с воинами, а воинов с инквизиторами. Хохот был просто, а не жизнь. Сейчас я умнее и старше. И почти не путаю, хотя и случается.

У меня нет ничего, только шкаф, – говорит Мика, заваривает чай в глиняной кружке и идёт наводить порядок. – Часть вещей давно пора выбросить – вот серую длинную хламиду – это мудрый и добрый наставник Виттариус, лет пятнадцать их уже не встречала, впору самой надевать, пожалуй. Нет, не выброшу. А то вдруг. Вот и пальто охотника за душами совсем моль изжевала, сыплется серой пылью.

Всё хорошо, да только так случается, что одежда эта на людях горит и трещит по швам, не подходят люди к моей одежде. Во что бы я их ни одевала, что бы я о них ни думала, только у каждого своя история и свой огромный мир за плечами – даже у тех, что бродят здесь тенями и всё себе запретили: хотеть, жаждать, выражать эмоции, испытывать глубокие чувства, думать сокровенные мысли – да так качественно, что запретили себе самого себя. И на них тоже горит, беда просто.

И тогда я быстро-быстро сдёргиваю с них свою одежду, пока не испортилась, бегу домой, блокирую их везде, стираю из памяти телефоны и лица. Ухожу на дно, прячусь в шкаф, зарываюсь лицом в пахнущие родным вещи и плачу.

А вы разве иначе живёте, а?

– Выступаем на рассвете, – она надвинула красный капюшон на самые глаза.

Красная шапочка вот уже как десять последних лет считалась самым жестоким (и дорогим) наёмником в округе. Враги шептались за её спиной, что это случилось после смерти её престарелой родственницы. Якобы она забрала с собой в могилу сердце своей внучки.

Как бы то ни было, Красная шапочка бралась за самые мерзкие и отвратительные дела, за которые не брался даже самый отъявленный головорез Крайних пустошей.

Вторую неделю лил дождь, дороги развезло, и, шлёпая по лужам, Красная шапочка проклинала самыми грязными и мерзкими словами тот день, когда согласилась поймать этого мальчишку, сына графа. Какое её дело до семейных дрязг, ну, надоели сыночку постоянные придирки отца, беспочвенная ревность графини-мачехи, подался в разбойники. А может, просто нашёл себе лес и потерялся в нём, как говаривали на её родине. Эка невидаль.

Шапочка вытерла рукавом нос и подобрала волочившийся по грязи подол. Месить глину предстояло ещё несколько часов, на горизонте медленно проявлялся лес. В этом лесу, по последней наводке, мальчишку видели в прошлый раз.

В лесу оказалось неожиданно сухо и чисто, видимо, густые кроны деревьев не пропускали морось.

– Всем разойтись, – заорала Шапочка во всё горло, – искать парня. Найдёте – ко мне, живым.

Рыжий Лис и его подруга Белая Зайчиха отправились на север, Чёрный Бурундук с Красным Бобром – на юг. Сама Шапочка спустилась вниз, к лесному ручью. В холодной осенней воде неспешно плыли жёлтые и красные листья, и Шапочка невольно замерла, удивлённая внезапной красотой леса.

На серебристом мху, у самой воды, подложив котомку под голову и подобрав под себя тощие долговязые ноги, спал ребёнок. Тьфу, – одёрнула сама себя девушка, – какой, к чертям, ребёнок. Спали мои сто франков, да.

Вытащив из колчана стрелу с зелёным оперением, Шапочка осторожно натянула тетиву и стала подкрадываться к спящему. Попробует удрать – голову ему отстрелю, – молча пообещала она себе.

–Эй, парень, вставай, хватит дрыхнуть, – Шапочка грубо потрясла мальчишку за плечо.

Парень вздохнул, сладко потянулся и открыл глаза. То есть глаз. Второго у него не было.

– Вставай, пойдешь со мной.

– К отцу? – мальчишка сжался от ужаса в комок. Не пойду к отцу. Ни за что, убивай здесь. Какая разница-то…

Связать и тащить его на себе, – прикинула начинавшая злиться Шапочка, – долго и муторно. Орать – не услышат, ручей-то в овраге. Чтоб тебя, придётся разговаривать, – с ужасом поняла она.

– К отцу, куда ж ещё. Они с матерью твоей с ног сбились, обыскались тебя. Не убьёт он тебя, с чего бы, все вы такие – убьёт, убьёт, всыплет тебе горячих, стоя пообедаешь с недельку, и делов-то.

– Да нет, вздохнул по-взрослому парень, – не обойдётся поркой. Мачеха моя на сносях, стало быть, скоро разрешится наследником, и я ей – помеха. Она давно уже отца против меня настроила, я знаю. Убьют они меня, как пить дать убьют. А я не хочу во дворце умирать – там, знаешь, моя няня живёт, старенькая. Она души во мне не чает, всё на чай с баранками зовёт и самые вкусные конфеты для меня бережёт. Не хочу, чтобы… парень поперхнулся словами – не хочу, чтобы она видела, как меня убивают. Второй раз он не промахнётся, – мальчик легко коснулся пустой глазницы.