Доживать, а не жить.

Едет по дороге рыцарь. Сидит тролль у входа в свою пещеру, НИ-КУ-ДА не торопится.

Поднимается всё выше и выше над горами солнце.

– Вы – чудо, Принцесса! – воскликнул рыцарь, и, бряцнув железом, тяжело опустился на одно колено. – Я искал вас всю жизнь. Ваша красота поразила моё сердце. Стрелой. Навылет. Нет мне жизни без вас, о, Прекрасная!

С этими словами рыцарь встал на ноги, повернулся к Принцессе спиной и взял под уздцы своего верного скакуна.

– Эээээ….Погодите, сэр… как-вас-там? – растерянно протянула Принцесса. – Витольд? Нет, простите, ослышалась… Вильгельм? Куда же вы, Вильгельм?

– Как куда? – рыцарь недоуменно моргал. – Подвиги в вашу честь совершать, понятное дело. Вы теперь моя Дама Сердца, и в вашу честь я совершу множество славных побед и свершений. Весь мир узнает рыцаря Вильгельма и имя его Прекрасной Дамы… а, да, простите, как мне звать вас, леди?

– Изабелла. Но…

– Какое чудное имя! Иза-белла… Леди Изабелла, дорога зовёт меня. Ради вас и вашего светлого имени я совершу множество подвигов, одолею Дракона, сражусь с Василиском и пройду тысячи долгих лиг Дороги. Вернусь к вам, покрытый пылью и славой! Ах! Какая это будет славная Дорога! Дорога за Чудом…

С этими словами рыцарь Вильгельм взмахнул рукой в латной перчатке, развернул серого в яблоках коня и ускакал по дороге, поднимая клубы дорожной пыли.

Принцесса Изабелла задумчиво комкала в руке кружевной платок. Дорога, говоришь, Вильгельм? Драконы, говоришь? Слава? Почести? Подвиги? Да, Вильгельм, это слова мужчины. У нас, принцесс, другие слова. Ожидание. Тоска. Время.

Чудовища пострашнее Дракона и Василиска.

– Кучер! Домой, в замок. – Принцесса хлопнула дверью кареты. – Пора брать всё в свои руки, иначе ждать тебе его возвращения до седых волос, дорогуша, – пробормотала она себе под нос.

Дворцовые слуги шептались в углах, что, приехав с той странной прогулки, Принцесса сразу велела позвать в свои покои старуху-провидицу из леса неподалёку. И заперлась с ней, открывая двери только для подносов с апельсинами и зелёным чаем.

– Дракон нынче пошёл не тот, – скользнула по краю сознания мыслишка. Увернуться от когтистой лапы. Присесть для ответного удара. Меч от чешуи отскакивает, не берёт старая верная сталь чудище. Выпад. Удар. Уход. Защищаться смысла нет – сомнёт, затопчет, задавит. Только уворачиваться. Уворачиваться, уходить, и атаковать. Ррррраз…. Дддва… Ых… Силы на исходе, как бы мне не пасть смертью храбрых, не дожив и до середины пути. Скользко… Кровь? Нет, не кровь. Вода. Дождь. Ливень даже.

Вильгельм недоумённо смотрел, как Дракон, чихнув, уползает в пещеру. Дождя боится? Да ну… не бывает…

И я тогда под дерево уйду, чего зря мокнуть… Что это? Руны на камне… Не видел раньше… Что? Что?!! Серебристой вязью на сером валуне проступали слова.

Не дождя. Простудиться боится, ревматизм у него, у старого.

Изабелла, понял Вильгельм. Магия. Ох…

И с тех пор, неотступно и невидимо, она постоянно была рядом с ним. Письмом на спинке почтового голубя. Рисунком облаков на небе. Обрывком случайного разговора в таверне. Грохотом грома. И ещё тысячами разных способов. Забавница…

Ну кто так бьёт? Кто так рубит-то? Кто тебя фехтовать учил? Где стойка? Ноги в коленях согни! И четвёртую защиту неправильно ставишь, меч у тебя на противника должен смотреть, а ты им машешь!

К Василиску – налево. Налево! Это не в ту сторону! Ты не в ту сторону едешь.

Вставай уже, сколько спать можно, полдень. Дрыхнешь, а я тебя жду. Вставаааай… И в путь.

Какие русалки?!! Ну-ка, быстро отошёл от озера! Быстро, я сказала!

Жизнь Вильгельма стремительно и неумолимо превращалась в ад.

Тёмные сказки Тёмной стороны

У Тёмной стороны свои сказки. Совсем-совсем свои, укутывайся одеялом, я выключу свет. Тёмные сказки рассказываются в темноте, пушистой и ласковой, как ты сама, кофейные лапки, устраивайся поудобнее.

Жили-были два человеческих существа, мальчик и девочка. Мальчик умел видеть, а девочка умела делать. У мальчика были когти, шипы и чёрные крылья. У девочки крылья были радужные. Однажды утром они посмотрели друг другу в глаза и отправились на высокую скалу. Больше их никто не видел. Никогда. Потому что Живоглот, который внизу скалы живёт, не оставляет от человеческих существ даже ногтей. А из перьев получаются отличные подушки, сама видела, когда в прошлый раз к нему в гости заходила, мягкие и удобные. Из радужных – мягче даже, чем из чёрных.

Жила-была одна девочка, которая всего боялась. Боялась монстров, которые приходили к её порогу, дышали в стекло и рисовали на нём непонятные ей знаки. Боялась боли, которая живёт в сердце. И однажды ей бояться надоело. Ну вот надоело, и всё тут. И она вышла на порог своего дома посмотреть в глаза своим монстрам. И они её сожрали. Целиком. Мееедленно и со вкусом, высасывая мозг из костей и хрустя нежными хрящиками, и никто не слышал, как она кричала, потому что тишина заткнула всем её друзьям уши. Больно ей было до самого конца и немного дольше.

Жил-был один мальчик, у которого вместо сердца была зелёная калитка. Люди, которые находили дорогу к его сердцу, могли пройти сквозь неё в разные страны. Всегда в разные. Постоять на берегу моря, отправиться с рюкзаком или налегке в синие горы, разыскать потерянный тысячи лет назад город в пустыне, пройти сотнями дорог и вернуться домой сразу, как только поймёшь, что надо возвращаться. Странные существа приходили выпить чая у его костра, и каждое существо приносило с собой свою историю – бывало, и не одну, и никогда не уходило без истории на обмен – эти сказки, казалось, рождались, из самого воздуха – терпкого и пьянящего, полного осенних трав в полнолуние. Однажды мальчику надоело, что все ходят туда-сюда через него, и никому не нужен он сам, а только его калитка. И он разобрал её на дощечки и сжёг. И всю оставшуюся жизнь прожил мертвецом среди людей. Жил и помнил ветер своих стран, и все истории у костра помнил тоже.

Жили-были два брата, одинаковые и разные, как две капли воды. Они семнадцать лет искали себя и друг друга, а когда нашли, сражались три дня и три ночи, а потом столько же разговаривали, хохотали и травили байки. Они договорились встретиться в Городе, чтобы быть вместе и никогда не разлучаться, деля пополам кружку воды, лепёшку хлеба и все дороги, которые лягут им под ноги. Ни один из них до Города не дошёл, оба увязли в болоте. Каждый в своём, потому что они забыли, что вместе они сильнее, чем каждый сам по себе.

Жили-были две полевые мыши. Рыжие-рыжие. Как солнце.

Они ходили друг к другу в гости, делились зерном с поля, рассказывали байки и сказки у камина тёмными осенними вечерами. Всё эти мыши умели делать хорошо, одного не умели. Не умели сказать «Не уходи» и «Ты мне нужен». Их так научили, что нельзя такое говорить, вот они и молчали. Жить это им не мешало, разговоры разговаривать тоже.

Ровно до того дня, когда одна мышь к другой в гости на вечерние посиделки не пришла.

Искать? Может, так и нужно… Бежать? Куда бежать, на улице темень, серость, дождь и ветер воет, как стаи голодных котов, того и гляди, схватят за шкурку и сожрут.

И осталась мышь сидеть перед камином одна, а чтобы не так тоскливо было, сделала из диванных подушек чучело своего друга. И разговаривала с ним долгими зимними вечерами, когда снег заметал поля и леса, радуясь тому, что есть хотя бы это – память. И что можно вот так – как будто рядом.

Давай последнюю, и спать пойдём, завтра в школу рано вставать. Жили-были два нечеловеческих существа, которые половину своей жизни пытались жить людьми. Криво у них это выходило, но пытались они честно. Засовывали себя в человеческие шкуры, обрезали щупальца по контуру, чтобы не высовывались, отпилили крылья, загнали внутрь себя шипы. Разговаривали с одними только людьми и так привыкли к этому, что, когда встретили друг друга, очень долго не могли наговориться. А когда наговорились, вернулись к человеческому обличью. Потому что привычнее. Потому что привыкли говорить с людьми, силы свои соизмерять под людей – чтобы не зацепить – и потому что собой жить сложнее всего. Одному из этих существ сложнее жить, а второму – собой. Обоим сложно. Так-то…