Бегая утром по Тушино в укрепление своего творческого здоровья, папа познакомился с тренером детской футбольной команды Стериным. Тот добровольно тренировал трудных подростков на пространных газонах нашего дома и в тушинском котловане, организовывал матчи с другими командами и завоёвывал победные кубки. Тренер, к папиному восторгу, оказался журналистом и нашим соседом – он жил на одном с нами этаже, но в соседнем корпусе, таким образом, что через наши совместные лоджии можно было попасть в его квартиру. Теперь, в рабочем районе с сомнительными соседями, папа имел под рукой коллегу, интеллигентного человека своего круга.

Сын Стерина, подросток моих лет, тренировался в футбольной команде отца и помогал ему. Папа в тот же день пригласил их в гости. Все трое были одинаково сухопарые и тощие. Стеснительный сын угрюмо молчал и, не выдержав светскости, вскоре сбежал. Стерин с папой выпивали, мама разговаривала с женой Стерина. Жена Стерина, немолодая, как и муж, с перманентными кудряшками и в очках, оказалась очень общительной, и своим высоким, но негромким голосом вносила живость в первое знакомство. Она напоминала мне тётю Соню, мать моих троюродных братьев из Хабаровска.

Папа не служил и в своей новой свободной жизни Стерину отводил роль отдушины и организационного элемента своего рабочего расписания. Кроме футбола, Стерин увлекался охотой и тут же, впервые использовав нашу лоджию как проход в свою квартиру, принёс показать охотничье ружьё и объяснить папе все детали удачной охоты. Папа присоединялся к футбольной команде и к запланированной на следующий месяц охоте на уток. Ружьё Стерина дополняла его сухопарая и тощая, как хозяева, охотничья цвета волка собака с жёлтыми глазами. Папа рукоплескал.

Однако Стерин оказался запойным алкоголиком. Что происходило с его работой во время запоев – оставалось неизвестным. Утки улетали на юг, футбольная команда на время распускалась, и папа бегал по утрам в одиночку.

– Бегал один, – сообщал он мне днём. – Стерин ещё не просох.

Последовательных отношений не получалось. Кроме того, запив, Стерин впадал в агрессию.

Однажды в воскресное утро позвонила жена Стерина. Разговаривала мама, и глаза у неё округлялись.

Стерин с заряженным ружьём наперевес держал с раннего утра в комнате жену с сыном, не позволяя им выйти из квартиры. Чудом той удалось подобраться к телефону.

– Идите к нам через балкон! – сказала мама. – Валя сейчас идёт к вам разговаривать со Стериным через дверь! В этот момент идите с сыном к нам! Я сейчас позвоню в милицию!

Воскресный день прошёл бурно. Крики, испуг, нервозность, стуки, топот, погоня. Жене Стерина не удалось закрыть свою балконную дверь снаружи, но мама завалила коробками проход между двумя лоджиями. Счастливо спасённая семья отсиживалась в нашей квартире, пока наряд вооружённой милиции с папиной подачи брала и обезоруживала Стерина. Ружьё таки выстрелило, но, к счастью, никому не повредило. Собака не пострадала, её Стерин не держал за врага, как жену и сына.

Папа, по образованию юрист, всегда входил в азарт, когда случалось причаститься к своей никогда не практиковавшейся им профессии. Возбуждённый, он дома пересказывал нам в деталях и лицах всю воскресную операцию по взятию Стерина.

– Ну и ну, – только и осталось его на собственный комментарий.

Нашим соседом слева оказался оперативник МВД Федя, высокий, белёсый, с полным голым лицом, интеллигентного вида человек в очках. У него было двое маленьких мальчиков погодков, полнолицых и белоголовых, как отец.

Оперативник Федя был хроническим алкоголиком, – рюмашку с утра для поддержания духа, – но в алкоголе тихим и благодушным человеком. Папа обсуждал с ним иногда юридические дела.

Соседи справа, низкорослая пара строительных чернорабочих, одинаково квадратных – он и она, с такими страшными лицами «едоков картофеля», что когда однажды утром он постучался к нам с просьбой позвонить по телефону, которого у них ещё не было, я, до того времени не знакомая с ним, испугалась его вида и не пустила его в квартиру. Должна была прийти его жена и объяснить мне, что они соседи, показать мне открытую дверь их квартиры, чтобы я не боялась. Впрочем, это были беззлобные люди. Оба пили по-чёрному, как выяснилось позже, но люди были не опасные, жили мирно, с родителями поддерживали дружеские отношения взаимопомощи, и я к ним привыкла. Это они пригласили меня подождать у них дома папу, когда тот задержался в ЦДЛ (Центральный Дом Литераторов) в мамин отъезд в командировку, и даже уговаривали лечь у них спать, пока он не вернётся.

Но я, надеясь, что папа вернётся вовремя, села под дверью и, не дождавшись, уснула, как была – в шубе, с портфелем под боком и без ключей, неизвестно как и где потерянных первый раз в жизни. С малолетства я оставалась дома одна и умела беречь ключи. Так как папа задерживался, я заподозрила, что он пьёт в ЦДЛ и вернуться может глубокой ночью. Так оно и оказалось. Сквозь сон я услышала, как папа вошёл в холл наших четырёх квартир, и открыла глаза. Увидев меня под дверями, папа медленно осел на пол, неловко склонившись набок под тяжестью своего неподъёмного портфеля.

– Матрёна! Что это?.. – с глупой изумлённой улыбкой невнятно выговорил он, и я удостоверилась, что он совершенно пьян.

– Папа, я ключи потеряла, открой скорей, я спать хочу, – быстро пробормотала я, понимая, что браниться сейчас не сумею.

С «едоками картофеля» жил сын, немного старше меня, он учился в ПТУ. Я не обращала на него внимания, пока не оказалось – в тот самый визит, – что он замечательно рисует портреты с фотографий. На моё удивление он оказался утончённее, чем можно было предположить.

– Тебе же надо учиться рисовать, – сказала я.

– Да, я буду поступать в художественное училище, – ответил он.

Мать гордилась его даром со скромным достоинством, неожиданно одухотворяющим весь облик квадратного существа с картофельным лицом.

Теперь понимаю, что это была добрая и славная женщина, насколько это было возможно в её среде.

Именно к ним вышел папа на минуту занять какую-то мелочь в мамино командировочное отсутствие, когда я вместо хлеба отрезала себе кусочек мяса с костяшки пальца.

Хлынула кровь, от растерянности я не могла сообразить, что делать с этим кусочком мяса и выбежала в коридор:

– Папа! Что надо сделать? Выбросить или приставить?

Перепуганный не меньше моего папа забыл, за чем пошёл, и вместе мы заметались над моим пальцем, пока папа в полной растерянности не велел мне приставить кусочек на место – «авось, прирастёт». Он таки прирос, и надо заметить, довольно живо. Мама, вернувшись из командировки, увидела его на своём месте, хоть и с небольшим смещением.

С нами через стенку жила семья рабочего Гусева, его сын Володя учился в моём классе. Мальчик был немного старше меня и значительно крупнее, светловолосый с упитанным лицом. Родители же его были невысокими людьми и в чём-то походили на соседей справа, хотя дружбы с ними не водили. Впрочем, никто из наших соседей между собой особенно не общался. Пожалуй, только мои родители водили дружбу понемногу со всеми, и в основном, папа.

– Изучаю народ, – говорил он.

Эти хождения в народ, сопровождающиеся ежедневным опьянением, были тяжёлым атрибутом папиной свободной профессии для мамы и для меня. Родное дитя алкоголика, пьянство я знала с рождения – в той же мере, что музыку и литературу, – и не выносила его бескомпромиссно. В народ папа ходил и в местный пивной бар. Эти дни я не любила: поход начинался с утра, иногда вместе с соседом Федей, и к вечеру папа приходил спать. «Уж это Тушино, – вспоминала мама, организовавшая переезд из нашей отдельной квартиры в коммунальную на Сокол, – я просто счастлива, что от него избавилась!»

Народного района и вытекающих из него последствий мама не любила никогда. Для меня это самая счастливая пора. Папа одинаково удобно и увлекательно чувствовал себя на любом ландшафте, его драма вершилась в иных ипостасях.