Зал был под завязку забит любопытными зрителями, которые слаженно скандировали лозунги, появляющиеся на большом экране, висящем под потолком.

– Нет тоталитаризму!– громко кричали одни.

– Долой диктатора!– поддерживали их другие.

– Сталина на мыло!– поддакивали третьи.

В роли секунданта короля выступал известный на всю страну ведущий, с непринуждённой лёгкостью выуживающий на суд толпы человеческую грязь.

Его неоднократно ловили на подлогах и провокациях, в результате чего пару лет назад один из оболганных героев нанёс ему смертельный удар ножом в сердце.

Но «Система» подсуетилась и довольно быстро нашла его копию, объявила живым и здоровым и, к всеобщему удовольствию, он продолжал радовать почтенную публику мнимыми разоблачениями и дешёвыми сенсациями.

Правда, многие отметили, что его внешность как-то неуловимо изменилась.

Но, как всегда бывало в таких случаях, жажда развлечений свела на нет, все робкие попытки докопаться до правды.

Ведущий суетился, бегал по студии и постоянно интересовался у своей помощницы, не топорщатся ли на затылке его волосы.

Товарищ Сталин был хмур, спокоен и сосредоточен.

Своим секундантом он выбрал меня.

Право первого выстрела было за королём, который постоянно обращался к залу и игриво пояснял, что стреляться с пенсионерами не в его правилах, но так как он уверен в своей победе, с удовольствием согласился.

Он стоял в обтягивающих ляжки лосинах и крутил в руках микрофонную стойку, подражая одному известному зарубежному артисту, умершему от занесённой через задний проход в организм заразы.

Свет софитов падал на его перетянутое хирургическими операциями лицо.

Было хорошо заметно, что кожа на его руках дряблая и морщинистая.

Товарищ Сталин, не обращая никакого внимания на беснующуюся публику, спокойно набивал табаком свою трубку.

– Тишина в студии!– откуда-то с потолка требовательно и громко произнёс мужской голос.– Внимание! До прямого эфира десять секунд.

Зал моментально затих.

– Три, два, один, начали!

Экран вспыхнул голубым и на нём появился текст.

– Я требую извинений!– глядя на экран, патетическим тоном сказал король попсы.

Виляя бёдрами, он вышел на середину зала и послал в камеру воздушный поцелуй.

– За что?– спросил Сталин, не отрываясь от своего занятия.

– За то, что Вы прилюдно назвали меня задницей, тем самым задев мою честь и достоинство!– ответил артист, не отрывая взгляд от экрана.

Зал одобрительно загудел.

– Не задницей,– спокойно поправил его Сталин,– а жопой. Хватит кривляться, стреляй.

– Так вот Вы как!

Сделав несколько шагов вперёд, певец направил в его сторону стойку и дёрнул руками, изображая выстрел.

– Пиф-паф!– громко сказал он.

В сторону товарища Сталина вылетел небольшой коричневый шарик.

С виду он был похож на обычную ирисовую конфету, но мне показалось, что от него идёт пар.

Кроме того, в воздухе вдруг появился характерный неприятный запах.

Шарик тут же упал к ногам стрелявшего короля.

– Из говна пулю не вылепишь,– добродушно усмехнулся отец народов.

Его слова прозвучали довольно двусмысленно: то ли это касалось выпущенного снаряда, то ли самого певца.

Он поднял руку и, молча, практически не целясь, выстрелил из своей трубки в сторону поп короля.

Сгусток горящего табака, искря и вспыхивая, медленно полетел вперёд, и мне показалось, что артист обязательно успеет увернуться от него.

Но нет!

Неожиданно взлетев почти до потолка, табак резко спикировал вниз, угодив звезде прямо в голову.

Голова оторвалась от тела и покатилась по полу к ногам генералиссимуса, при этом напевая и странно вращая глазами.

Тело продолжало стоять.

В зале стояла мёртвая тишина.

– Как же я теперь буду выступать?– спросила голова.

– Выступать буду я,– сказал товарищ Сталин и ловко поддал ей ногой.– А ты будешь петь. Жопой.

Голова после удара подскочила вверх и, зацепившись волосами за рожки люстры, повисла на ней.

Товарищ Сталин щёлкнул пальцами, и на шее артиста и впрямь появилась задница.

Она была довольно упитанной и вся в следах от уколов.

Видимо, король подтягивал не только щёки.

– Но эта часть тела не умеет петь,– возразила голова.– Я протестую!

– Мы тоже протестуем!– заволновались зрители в первых рядах.

– Пусть пердит,– пояснил залу Сталин,– из его рта всё равно ничего кроме пердежа не выходит.

– Но поклонники не будут платить за это деньги, и я останусь без работы,– настаивала голова,– у меня большая семья и множество обязательств по кредитам.

– До этого же платили,– отрезал Сталин и начал вытягивать из петель брюк ремень.

– Что Вы собираетесь делать?– с тревогой поинтересовалась голова.

– Дам тебя ремня. А потом и твоим поклонникам.

– Не надо,– взмолилась голова,– я больше не буду петь. Обещаю!

В зале засмеялись, раздался громкий свист и одобрительные возгласы.

Я тоже засмеялся и проснулся от собственного смеха.

Комната была наполнена мягким солнечным светом.

В пересекающих пространство лучиках, я видел частички пыли.

Они медленно плыли по воздуху, исчезая на границе света и тени.

«Также происходит и с людьми,– подумал я,– лишь успев появиться в тонкой полоске света, тут же исчезаем за гранью темноты».

Мои философствования прервал стук в дверь.

– Эй, Гоша, вставай,– услышал я голос товарища Сталина,– тут опять с самого утра про этого артиста передают.

Я мотнул головой, отгоняя остатки сна.

– Пять минут, только приму душ.

Комната товарища Сталина, куда он меня привёл, была небольшого размера.

Возле стены стояла кровать, напротив которой висел большой телевизор.

Женщина диктор с бесстрастным видом сообщала о том, что согласно завещанию безвременно ушедшего великого артиста его тело будет сожжено, а прах развеян над разными континентами Земли. Всё своё состояние певец отдавал детским домам.

– Я слышал его песни,– сказал Сталин,– полная ерунда, пустой человек. Пел о любви, а в глазах любви не было. Но деньги свои деткам оставил, значит, думал о них, переживал.

Я не стал говорить, что убитый действительно очень любил детей, и именно эта пагубная любовь расшвыряла его мозги по белым кафельным стенам.

И ещё я мысленно поблагодарил человека, который заставил мнимого певца подписать подобное завещание.

– Согласен, Иосиф Виссарионович,– вслух сказал я,– как говорится: встречают по одёжке, провожают по уму.

Мы спустились на первый этаж, где за накрытым столом сидел Молотов.

На его лице сияла улыбка, но выглядел он помятым: видимо, вчерашнее возлияние не прошло для него даром.

Через несколько минут к нам присоединился Виктор Антонович.

Завтрак прошёл в полной тишине.

После его окончания Сталин начал набивать трубку.

– Виктор,– нарушил он тишину,– как думаешь: может, нам отпустить товарища Молотова в заслуженный отпуск?

– Надолго, Иосиф Виссарионович?

– Пусть увидится с семьёй, отдохнёт, наберётся сил, ведь очень скоро у него не будет такой возможности. Как и у всех нас. Предстоит большая работа. Недели две, Вячеслав, тебе хватит?

– Конечно, товарищ Сталин, весьма признателен за заботу,– Молотов удовлетворённо закивал головой.

– Тогда иди, собирай вещи.

Молотов тут же поднялся и, благодарно кивнув, исчез за дверями.

Для себя я отметил, что включён в некую общую работу, но вопросов задавать не стал.

– Вчера нас прервали,– обратился ко мне Сталин,– а сегодня я буду очень занят. Начал писать большой труд о нынешнем международном положении России. Не хочу, чтобы ты думал о товарище Сталине, как о болтуне и пустослове. Мой компаньон знает историю, о которой я говорил вчера, не хуже меня. Пусть и расскажет.

Виктор Антонович кивнул головой:

– Мы, товарищ Сталин, погуляем по территории, не будем Вам мешать.

– Вот и отлично. К обеду меня не ждите.