Вечером мама пришла из школы разъяренная. Мне не было стыдно, мне было трудно сказать о настоящей причине отказа, пришлось выдавить из себя что-то вроде: «Книжка уж больно интересная».

19 мая 1971 года, в день рождения пионерской организации, меня все-таки «повязали», да ни где-нибудь, а в самом центре Волгограда, на Театральной площади. С трибуны на скудную линейку переростков смотрели какие-то бесцветные начальники. По громкоговорителю объявили, что у нас еще остались мальчики и девочки, которых пока не приняли в ряды славной организации. Румяная пионервожатая совершила обряд, и я без торжественного обещания (забыли в спешке) стал рядовым советским пионером, точнее, тем же школьником, но с галстуком. Формальность была соблюдена.

Летом 1971 года по всему городу работали так называемые «детские площадки» с воспитателями: учителями или практикантами. Скакать под солнцем в одном месте было скучно, поэтому нас водили на экскурсии: то в музей обороны, то в планетарий, то в картинную галерею. Одну передвижную выставку я запомнил на всю жизнь и, пожалуй, не только я – лица моих приятелей были достойны кисти живописца.

Всего на несколько дней в Волгоград привезли рисунки Нади Рушевой. Ее фотография и краткая биографическая справка, размещенная под портретом, заставили притихнуть даже сорванцов: эта девочка стала рисовать в пять лет, умерла в семнадцать, но оставила тысячи гениальных рисунков. С первого взгляда нам стало ясно, что чудеса бывают на свете. Ее трогательные кентаврята, загадочные древние греки, по-детски чистые лики Пушкина, переполненные нежностью толстовские Наташа и Пьер, мистические Мастер и Маргарита и солнечные улыбки современников пленили нас в прямом смысле – мы забыли об окружающем мире, точнее, увидели его таким, каким он может и должен быть! Радость и печаль слились воедино, сердца стучали в одном волшебном ритме: ломкие линии ее рисунков вдруг обернулись неожиданной гармонией. В них было все: чистота, романтичность, вдохновение и одновременно какое-то странное и трагическое «предчувствие наоборот»: Надя смотрела на нас сразу из будущего и прошлого, она не импровизировала, она так дышала, видела и жила. Ее настоящее имя: Найдан – Вечноживущая.

Надя хотела поступать на анимационное отделение, либо на художественно-графическое, но чему ее могли там научить?! – «Правильной» живописи?..

Много лет спустя я узнал, что ее отец, Николай Константинович, стал писать книгу воспоминаний после смерти дочери и закончил ее за несколько дней до своей кончины.

Надя была талантлива во всем. От страниц ее артековских писем веет вечностью…

Как же много в ней было любви!

Тем же летом отец стал брать меня с собой на стрельбище и полигон – девятилетний возраст уже позволял заняться истинно мужскими делами. Во-первых, папа учил сына стрелять из «Калашникова». Выбрал автомат полегче, с пластмассовым «рожком» и почти таким же прикладом, показал, как надо целиться. Чтобы было удобнее, разрешил поставить «АКМ» на пенек.

В то лето стояла изматывающая жара, и я, вытирая пот со лба (больше от напряжения, чем от зноя), поймал в прорезь прицела фанерную мишень с «головой» и «плечами» и нажал на спусковой крючок. Через мгновение раздался оглушительный треск очереди. Отдача была настолько сильной, что я отлетел, как мячик, от пенька далеко назад. Пришлось переводить оружие на одиночные выстрелы. Стрелял много, но безуспешно (в следующий раз я взял в руки «Калаш» уже во время службы в армии, и тоже попал в «молоко»).

Во-вторых, я впервые очутился на самом настоящем полигоне военной техники. Военного, правда, в ней было мало: на безразмерной площади стояли бесчисленные грузовики: новые трехосные «КрАЗы» и «ЗИЛы», несколько «МАЗов»-бензовозов, и старые, законсервированные «Захары», зеленые, как кузнечики. Но больше всего на полигоне было серых понтонов, лежавших друг на друге, словно кубики в детской игре.

Отец командовал понтонным взводом и был здесь полным хозяином (в моих глазах). К единственному месту, куда он не пускал, меня влекло нестерпимо: к полукруглому металлическому ангару. Лишь раз я краем глаза увидел в нем нос огромного катера.

Машины на полигоне были замечательные: надежные, как кувалды, такие же крепкие и неуязвимые. Простреленные колеса, например, автоматически подкачивались мощными компрессорами прямо на ходу!

Я, конечно, хотел прокатиться на всем, что двигалось. «Захар» исключили сразу – он выпускался без гидроусилителя руля. На «КрАЗе» усилитель был, я даже проехал на нем метров двести, но рулевое колесо, величиной с половину моего туловища, мешало доставать до педалей. И только «МАЗ-500» подошел мне, как обувь нужного размера: и рычаги, и педали, и кнопки – все было под рукой.

Бензовоз оказался неожиданно шустрым – я даже зацепил и чуть не опрокинул один из «кубиков», когда сдавал назад, но, наловчившись (под чутким руководством папы), гонял между понтонными рядами в свое удовольствие.

Да, лето 1971 года было жарким! Таким, что плавился асфальт, листья на деревьях пожухли, у автоматов с газированной водой стояли очереди. У нас дома окна были открыты нараспашку, но и здесь мы изнывали от духоты. Народ отмокал на песочных волжских пляжах и питался слухами: в Поволжье свирепствовала холера. Говорили, что в городе уже есть несколько трупов. Подозрения подтверждались: по улицам рыскали медицинские «УАЗики», туалеты щедро сдабривали хлоркой, на вокзалах дежурили летучие отряды врачей.

Надо же было такому случиться, что именно в этот торжественно-трагический момент меня угораздило отравиться банальным просроченным зеленым горошком! Рвота и все остальное заставили родителей вызвать неотложную помощь. Бригада явилась во всеоружии: с предписанием срочной госпитализации. Они еще не знали, что на страже стоит моя решительная мама! Короткая перепалка – и эскулапы неожиданно для себя оказались в коридоре. Стучать в дверь и угрожать было бесполезно, тут я был спокоен. На следующий день пришли те же, но с милицией – ретировались и они. Делегация побывала и на маминой работе… Лучше бы они этого не делали.

Через два дня я был здоров, чего не скажешь о перестраховщиках в белых халатах.

Папа, конечно, офицерские погоны носил с гордостью, но в нашей семье мама была не просто старшей по званию, она была генералом.

Оклемавшись, я с прежним рвением продолжил заниматься плаванием в волгоградском центре олимпийского резерва. Резерв, действительно, оказался знатным: многократные олимпийские чемпионы Попов и Садовый вышли отсюда. Мои успехи, конечно, были не в пример скромнее, но все-таки были – тренер прочил мне большое спортивное будущее. Я прошел только первые стадии длинного пути: от знакомства с центром, который строился на ходу, от общефизической подготовки (включая борьбу) и бултыхания в «лягушатнике», до первых соревнований. Приходилось преодолевать страх, прыгая с вышки, привыкать к жесткой (если не жестокой) дисциплине, не щадя себя, ломать усталость… Но срок службы у отца вышел, и родители собрались на юг – надо было снова искать работу в Красной Поляне. Меня, от греха подальше, решили отправить на год к бабушке.

Прощание с Волгоградом было торопливым, но в памяти этот город живет до сих пор: я снова и снова мысленно возвращаюсь в старинное здание на улице Чапаева, как будто что-то важное оставил именно там. А может, наоборот, взял с собой: в этом бывшем офицерском общежитии в 1992 году был восстановлен закрытый в 1920-х Свято-Духовский мужской монастырь с домовым храмом Живоначальной Троицы!

И на всей территории упраздненной железнодорожной части ходят теперь воины Христовы – в 2008 году эти здания были освобождены.

Духовную битву они ведут не в одиночестве – вот полный список частиц святых мощей обители:

свт. Лука архиеп. Крымский

Свт. Феофан Затворник

при. Силуан Афонский

свт. Николай Чудотворец

при. Глинских старцев

прмц. княгиня Елисавета

при. Серафим Саровский

при. Сергий Радонежский