Позже, в 1968-м, здесь и в Сочи снимались сцены из другой родной для меня комедии – «Бриллиантовой руки». В следующем году мы смотрели ее в краснополянском кинотеатре.

Кино нашего детства было чудесным, мы сами участвовали в действии, погружаясь в его красочный мир.

В Красной Поляне я впервые увидел «Город мастеров», «Трех толстяков», «Полосатый рейс», «Операцию «Ы» и другие приключения Шурика», «Последний дюйм», две части «Неуловимых мстителей», «Волшебную лампу Аладдина». Уже тогда мы понимали, что это шедевры, могли отличить поделку от настоящего искусства. Фильм «Таинственный монах» мы сразу невзлюбили, чувствуя, что он просто плох.

«Взрослые» фильмы были другими, в них была какая-то тайна. Эти ленты рассказывали о любви, мы не понимали тогда, почему в этих историях так много грусти.

А вот военные кинокартины мы просто обожали! Они были щемящими, как «Баллада о солдате», игровыми («Это было в разведке»), страшными («Радуга»), но всегда подлинными.

Весной 1967 года, точнее, 12 апреля, в День космонавтики, во дворе школы Эсто-Садка ковш экскаватора наткнулся на что-то железное. Это была неразорвавшаяся бомба. Экскаваторщик, увидев ее висящей на ковше, просто сбежал. Школьников выгнали из классов, а приехавшие саперы осторожно вытащили из ямы ржавый пузатый цилиндр, положили в УАЗик с песком в кузове и увезли в горы. Взрыв возвращался к нам эхом несколько раз. Жители поселка рассказали, что во время войны бомбу на школу сбросила немецкая «рама» (так тогда называли разведывательный «хейнкель»), потом о ней забыли.

1 сентября 1968 года я пошел в первый класс. День этот помню очень хорошо. Сияло солнце, просвечивая сквозь зеленые кипарисы, двор перед одноэтажной деревянной школой от букетов первоклашек превратился в цветник. На первом уроке учительница спросила: «Кто из вас умеет читать?» Единственным читающим оказался я, поэтому на переменах добросовестно и торжественно декламировал одноклассникам русские былины и сказки, поместив книгу на коленках.

Мама стала вновь преподавать, только во 2 классе; мы ютились прямо в школе, за перегородкой напротив живого уголка.

Сами уроки почти не запомнились, вольная жизнь была мне (и всем нам) ближе.

Книги мы читали всегда и везде. Кроме школьной библиотеки, я ходил еще и в поселковую; родители, видя тягу к чтению, покупали новые детские книги (очень яркой была обложка японских сказок), тем более что стоили они поразительно дешево. Любимым чтением были, как ни странно, журналы. Не только детские, но и взрослые: «Огонек», «Юность». Зачитывались мы тогда книгами о космонавтах, о спутниках, о Белке и Стрелке, помню фоторепортаж об Останкинской телебашне (вошла в строй в 1967 году), о первом испытательном полете самолета «Ту-144», статью об Андрее Миронове.

Читающими были не только мы. Когда в нашей жилой комнате стали делать ремонт две девушки, выписанные на время с какой-то стройки, то они, в перерывах между покраской и оклеиванием обоев, просматривали журналы «Юность», лежавшие стопкой в углу, запивая стихи и прозу кефиром из стеклянных бутылок.

Помню одно событие в тогдашней школьной жизни… Осенью 1968 года я в первый раз подарил цветы девочке Рите, – белокурой и голубоглазой эстонке, почему-то понравившейся мне больше всех. Меня подняли на смех, и я твердо понял, что совершил стыдный и запретный поступок.

Довелось мне жить и без родителей, у старушки в маленькой комнате деревянного барака на сваях.

Бабушка была еще не очень старой, все горевала о сыне, погибшем в армии – его фотопортрет висел под иконами. Я не совсем понимал, почему он погиб, да еще так мучительно, ведь войны не было, но относился к ее рассказам с почтением и страхом. Еще одну страшную, но до безумия интересную историю рассказала она про мальчика, потерявшегося в здешних горах и оказавшегося под медвежьей опекой. Его потом отыскали. Маугли не мог говорить, только мычал и стремительно бегал на четвереньках. Было это правдой, или нет, не знаю, но она указала однажды на огромного угрюмого мужика, работавшего на лесопилке. Он, правда, был похож на медведя.

В 1969 году мы получили, наконец, отдельную однокомнатную квартиру – папа устроился работать кочегаром при новом панельном доме. Летом, когда обогревать квартиры было не надо (горячую воду на кухнях и в ванных комнатах грели титаном), он работал дизелистом на военной стройке. Я, конечно, вертелся и здесь, и там. Правда, все изменилось, когда мне подарили велосипед «Школьник». Летом я стал пропадать из дома надолго – гонял вверх-вниз по извилистым улицам Красной Поляны. Мир раздвинулся и стал шире.

Еще более волнующие впечатления получал я от поездок в Сочи. Конечно, в Адлерский аэропорт можно было прилететь за несколько минут – вертодром находился неподалеку, но мы почему-то ездили к морю только на автобусах. Это были «ПА-Зики» с разноцветными окнами на боковинах крыш. Их мотало из стороны в сторону на узкой горной дороге, с одной стороны которой высились исполинские скалы, а с другой – падала вниз чернота бесконечной пропасти. Дух захватывало у всех, многих тошнило, но только не меня – я был закаленным морским волком, точнее, речным.

Через четыре часа мы выпадали из автобуса на сочинском автовокзале, стеклянном здании с волнистой крышей. Рядом – знаменитый железнодорожный вокзал с башней и часами, а еще немного вниз – помпезный морвокзал и море, которое я обожал!

В музыкальном магазине поблизости от космически-красивого кинотеатра «Спутник» (спустя несколько десятилетий кто-то его разрушил и устроил автостоянку), папа купил баян. Раньше он играл на гармошке, однажды даже был Дедом Морозом на новогоднем утреннике в клубе. Под его наигрыши я и танцевал – изображал юнгу на сцене, правда, все время сбивался и путался в своих ногах и руках. Но баян – это совсем другое. Это огромный, сверкающий перламутром инструмент! Авторитет отца вырос в моих глазах до высоты небоскреба.

Возвращались мы вечером по спокойному Курортному проспекту, – видели строящийся сочинский цирк, дендрарий с каменными вазами у входа, праздничный стадион «Центральный», на котором две футбольные команды, рассыпавшись по изумрудному полю, бегали за мячом.

Запомнилась и поездка к нарзанному источнику, находившемуся неподалеку от турбазы «Горный Воздух». Нас к нему подвез сосед на новой белой «Волге» ГАЗ-21. Великолепная машина! Я наслаждался ее лебединым профилем и аккуратным салоном, куда мы все поместились, не мешая друг другу. Мягкое урчание мотора, прозрачный солнечный спидометр, тихая музыка радиоприемника восхищали.

Нарзанный источник был ничей, а значит, принадлежал всем. За целебной водой приезжали зачастую издалека, с огромными пластмассовыми канистрами. Наша была поменьше, но и ее хватило надолго. С тех пор я много раз пил нарзан из бутылок, но тот кисловато-водородный вкус пузырящейся воды больше не ощутил никогда. Это был вкус детства.

В сентябре 1969 года я был принят в горнолыжную секцию, только что организованную в Эсто-Садке. Тренировала нас молодая девушка, которую мы сразу полюбили, настолько она была веселой и энергичной. Мы занимались физкультурой, бегали, поднимались в горы, – нас готовили, как тогда говорили, «на олимпийскую перспективу». Но в октябре отцу пришла повестка из военкомата – ему присвоили звание лейтенанта и призвали («забрали») в армию, в железнодорожные войска. Пришлось расстаться и со школой, и с секцией, а главное, с удивительной Красной Поляной. Вещи мы отправили контейнером, а сами на следующее утро должны были ехать в Адлерский аэропорт.

Ночью я не спал – понимал и чувствовал, что жизнь будет совсем другой. Нас ждал город-герой Волгоград. Бессонница не отпускала, я смотрел в окно на мерцающие звезды, на темно-фиолетовые горы со снежными шапками и слушал музыку, исходившую одновременно и от речных водоворотов Мзымты, и от меня самого.

Это была первая решающая ночь в моей жизни.

Утро оказалось неудачным: в кассах аэровокзала билетов до Волгограда не было. Удалось купить их на вечерний рейс дня следующего. Пришлось снимать угол на одну ночь в армянском квартале Адлера: над моей кроватью висел электрический ночник с тусклой лампочкой посреди фиолетовых лепестков пластмассового цветка. Днем промаялись на аэровокзале, а вечером сели, наконец, в реактивный Ту-104. Салон показался мне занятным: подслеповатые иллюминаторы, раскладные деревянные столики за спинками кресел передних пассажиров, притушенный свет боковых светильников. Кормили очень хорошо, приветливые стюардессы разносили первое, второе, газировку, конфеты, шоколад – все с фирменными значками «Аэрофлота».