– Как же тебе хреново, Бен, – с искренним состраданием произнес Блойд. – У тебя хоть получается спать?

Торн залпом опрокинул в себя остатки содержимого бокала и страдальчески взглянул на Гута.

– Когда выпью. Когда нажрусь, как грязная скотина, до беспамятства.

– И часто это бывает?

– Каждую ночь… Каждую сраную ночь, – Бен усмехнулся. – Должен же я хоть как-то засыпать.

– Ты убиваешь себя, Бен.

– Послушай, дружище. Я за свою жизнь убил столько мерзких ублюдков, что еще одним больше или меньше – уже совершенно без разницы… Хотя ты знаешь, – Бен снова ухмыльнулся, – возможно этот мир только скажет мне спасибо за то, что я избавлю его от себя… А, Блойд, как думаешь, скажет мне мир спасибо? Может, такая моя смерть станет единственным оправданием моей никчемной жизни?

– Не станет. Добровольная скотская смерть не оправдает скотской жизни.

– Да? А что тогда оправдает?

– Не знаю. Может, другая, не скотская жизнь?

–О, мне уже поздно начинать жить по-другому!

– Никогда не поздно. Пока мы живы, всегда есть надежда!

– Нет, Блойд, не всегда. Не в моем случае. Мне жить комендантом и умирать комендантом. Сраным комендантом сраной Крепости, а это значит – по-скотски.

– А разве комендант не может жить по-человечески и совершать человеческие поступки?

– Например?

– Не знаю. Поменьше убивать, получше относиться к несчастным узникам. Снять с меня эти чертовы цепи наконец.

Бен задумался, но уже через несколько мгновений совершенно изменился в лице. Его глаза превратились в два ледяных айсберга, взгляд стал непроницаемым и чужим.

– Так вот оно что! Вот зачем ты пожаловал! Решил хитростью взять?

– Я не понимаю тебя, Бен. Ты прав, я действительно хотел просить тебя снять с меня цепи. Но я и не скрывал своих намерений, в чем ты усмотрел хитрость?

– В чем? Ты держишь меня за идиота? Ты, как ночной воришка, пробрался в мою душу. Ты шарил там своими грязными руками, цинично и беспардонно копался в ней. И все для того, чтобы найти больное место, воспользоваться им в своих интересах? Я был с тобой откровенен, я открылся тебе. А сейчас снова ощущаю себя так, словно ты опять приставил нож к моей шее… Ты такая же мразь, как и я, Блойд. Ты ничуть не лучше меня самого. И мне жаль, что я был с тобой откровенен, я снова допустил промах.

– Постой, Бен. Ты не прав. То, что я шел к тебе, чтобы просить о снятии цепей, вовсе не означает того, что я не могу быть искренним с тобой. Я же вижу, как тебе плохо. Я чувствую, что тебе, быть может, тяжелее, чем мне, чем любому из узников Крепости. Я рад, что нам удалось откровенно поговорить. Ни у тебя, ни у меня давно не было такой возможности. А это необходимо. И я действительно хочу тебе помочь!

– Ты – мне? Черта с два! Ты хочешь, чтобы это я помог тебе.

– Да, хочу! Но как ты не поймешь, что, помогая мне, ты можешь помочь и себе! Попробуй сделать что-нибудь по-настоящему хорошее, человеческое, и возможно, это станет первым шагом на пути изменения твоей собственной жизни.

– Все это чушь и демагогия! Все эти разговоры про новую жизнь, про спасение души… Все чушь собачья. Эта тема закрыта.

– Жаль, что ты мне не веришь.

– Даже, если и верю. Это ничего не меняет. Ты пришел просить снять цепи? Мой ответ – цепи остаются.

– Но почему?

– Потому что так положено! Заключенные в Крепости должны пребывать в цепях. Таковы правила. И правила эти в отношении твоей персоны мне предписано соблюдать лично Императором. Вопросы или пожелания еще есть?

– Значит, ты все-таки предпочитаешь оставаться комендантом…

– Я предпочитаю исполнять свой долг. У тебя все?

Блойд встал. Надежды его не оправдались. Дальнейший разговор терял смысл.

– Жаль. А я почти почувствовал в тебе друга…

– Если у тебя все, Блойд…

– Еще одна просьба… Две просьбы. Можно мне забрать остатки коньяка? – указал Блойд на початую бутылку.

– Забирай. И вторая?

– Кофе. Мне чертовски не хватает кофе в этой тюрьме. Пожалуй, даже больше, чем женщин. Но женщин же просить бесполезно?

– Бесполезно.

– Тогда хотя бы кофе. Хотя бы раз в неделю. Одну чашку крепкого кофе с утра.

– Хорошо. Каждое утро у тебя будет чашка крепкого свежезаваренного кофе. Будем считать это моим первым человеческим поступком.

Очутившись снова в камере, Блойд уселся на пол, откупорил бутылку и сделал большой глоток. Коньяк был ему нужен, чтобы отогнать навязчивые мысли о постигшей его неудаче. Встреча прошла хуже некуда. Других вариантов освобождения от оков у него не было. Это был провал, о котором не хотелось думать, и коньяк был призван разогнать тяжелые мысли и ввести его мозг в состояние пустого и бессмысленного беспамятства.

Коньяк и кофе… Все, что ему удалось получить от сегодняшней встречи. Кофе и коньяк. Коньяк, конечно, штука хорошая, тем более что он почти отвык от его вкуса за время заключения. А кофе… Кофе Блойд не любил и не пил его вовсе. Но сейчас кофе – это хорошо, больше не надо дырявить собственную руку этой треклятой иглой.

После первой встречи Луи стал прилетать к Блойду раз в несколько дней, каждый раз принося известия от Морти. Но Морти тоже нуждался в новостях от Блойда. В первый раз Гут дал понять, что Луи отыскал своего хозяина, оставив от полученного сообщения лишь слово «прочитал». Но для полноценной связи этого было мало, нужно было найти возможность для ответных сообщений. Хотя бы кратких, хотя бы в два-три слова. И Блойд выпросил у Адальгарда иглу. Ту самую, которой тюремный лекарь зашивал покойницкие мешки. Адальгард… У Блойда снова зашевелилось что-то неприятное и нехорошее в груди, прямо за ребрами. Так уже было, когда он не сказал старику про Луи. Почему не сказал? Просто не сказал, и все! Неприятное снова зашевелилось. Тогда впервые после долгого времени Блойд пришел к Архиепископу в хорошем расположении духа. Руки его еще хранили тепло маленького пернатого тельца, и, вспоминая забавный голубиный хохолок, Блойд невольно улыбнулся. Улыбка эта не укрылась от внимательного и чуткого взгляда Архиепископа.

– Случилось что-то хорошее, Блойд? – спросил он тогда.

Блойд слегка заколебался, но тут же ответил:

– Нет, с чего ты взял?

Адальгард не заметил замешательства товарища. Или сделал вид, что не заметил.

– Просто я давно не видел улыбки на твоем лице.

– Да нет… Ничего не произошло. Просто я сегодня хорошо спал. Мне приснился приятный сон. Кстати, мне снилась Лесси с птичьими крыльями. Она была забавной.

Архиепископ улыбнулся. Лесси, услышав свое имя, зашуршала где-то в углу камеры, а у самого Блойда шевельнулось то самое неприятное и нехорошее в грудине. Тогда впервые зашевелилось.

Потом еще раз, когда через два дня Блойд попросил у Адальгарда иглу и не сказал, зачем.

– Зачем тебе игла без ниток?

– Да так, надо кое-что там… Надо в общем.

И снова зашевелилось. И теперь вот тоже.

Неужели теперь так будет каждый раз, когда он будет вспоминать об Архиепископе? Но с чего это вдруг? Ведь он же его друг, единственный здесь в заточении друг.

Игла пригодилась. Когда Луи снова прилетел, Блойд воспользовался ею, чтобы проколоть подушечку пальца на левой руке. Выдавив через ранку большую алую каплю, Блойд использовал собственную кровь вместо чернил. Игла послужила пером. На обратной стороне послания, полученного от Морти, Блойд нацарапал: «Рад, что ты рядом. Есть план. Мешают цепи. Пытаюсь решить. Жди».

После этого Луи прилетал несколько раз, каждый из которых добавлял по ранке на кончиках пальцев Гута. Адальгард их не замечал. Или снова делал вид, что не замечал. Опять Адальгард, и опять не по себе…

Ничего, теперь есть кофе. Крепкий кофе – это почти чернила, а Блойд просил именно крепкий. Теперь нет необходимости дырявить пальцы. Ранки быстро затянутся. И иглу можно отдать старику. Не нужно будет теперь гадать, заметил он или нет, не нужно выдумывать, зачем ему была нужна игла. Все, не нужна. Перо ему с легкостью заменит любая соломинка с его ложа. Соломинка, кофе и никакой иглы.