– Ты меня, Егорушко, тут останови, – говорит баба Маша трактористу спустя километров десять.

– Возле кладбища? – Удивляется Егор.

А сам поеживается, смотрит на старушку внимательнее: не умерла ли и вот теперь на кладбище стремится. В деревне мистических историй пруд пруди: и привидения в барском доме, и белые пятна над кладбищем, к кому умершие родственнички приходят – могут ночью, а могут и днем.

А тут старушка, сколько ей там? Уж к сотне приближается, небось. А вдруг уже померла, вот одна и идет к дому. Через кладбище. Души же – они такие, все к родным местам стремятся.

Уже и пальцы Егор свел – большой, указательный и средний – готовясь креститься. Еще можно «Чур меня!» покричать. Говорят, помогает.

Баба Маша заметила смятение тракториста. Заулыбалась.

– Да жива я еще! Испужался, небось? Вот, хочешь, потрогай: теплая еще.

Егору даже совестно стало. Совестно и смешно. Отмахнулся:

– Да что ты, бабушка, буду я еще тебя щупать.

– Хочу Илюшу своего спроведать, – пояснила баба Маша, пока Егор ее с трактора ссаживал, ухватив за подмышки. – Не долго уж ему меня осталось ждать. Год-два, не боле.

Егор не знал, что и отвечать. Промямлил лишь:

– Может, подождать тебя, бабушка?

– Да не, ты поезжай, поезжай, голубчик. Я долго тут, устанешь ждать. Сама, сама как-нибудь доберусь. Ноги пока носят. Палочку только мою верни, а то уже присвоил.

– Конечно, конечно, сейчас, – засуетился Егорка.

Протянул бабе Маше палочку. Поклонился почтительно. Сказал: «Ну, бывай», завел трактор и уехал.

Похоронные традиции

Похоронные традиции в деревне – одни из самых крепких.

Это не город, где отдали в морг тело, забрали через день и похоронили тут же. Говорят, что некоторые и вовсе тела сжигают. Как-то неправильно это, не по-христиански.

В деревне покойника сами омывают. Обязательно сделать это должны родственники, лучше – самые ближайшие, но тут уж у кого сил и нервов хватит.

Вопреки всяким там мнениям, гробов себе деревенские не готовят впрок: уж позаботятся родственнички, не кинут в сыру землю так али в мешке.

Место на кладбище покупать не нужно, какой-никакой плюс. Но старики все же местечко себе присматривают – поближе к мужьям, женам да родителям. Вот и баба Маша хотела бы рядышком с Илюшей своим лечь, да все заняли. Покойников много за последние годы случилось.

Кто попрозорливее, да понаглее оградку себе уже поставил – местечко забронировал. Наглость – это не про бабу Машу. «Ну, может, не так далеко Татьяна меня положит», – думает старушка. – «Будем друг к другу в гости ходить».

На могиле у Ильи серый памятник. Таких сотни по всему кладбищу натыканы. Только вот у Илюши – безымянный. Люди вон карточки заказывают, пишут: родился тогда-то в таком-то году, умер чуть позже, и дата смерти. Плохо так, без имени. Надо будет и Илюше такую карточку сделать. А то люди вон – ровняют могилы с землей, выкапывают останки гробов да безымянные скелеты. Словно им кладбищенской земли мало. Вон ее сколько во все стороны – ложись хоть поперек. Но нет: надо раскопать, надо выкорчевать чужую смерть, надо потревожить, согнать. Эх, вот так и вас потом сгонят и имени не спросят, а спросят, так и не ответит никто!

Старые кресты с вроде русскими, но этакими заковыристыми подписями не трогают. То ли боятся все же, то ли хоть капля совести у людей осталась.

«Здесь покоится раба божия Прасковья». Далее – непонятно. Ну, пусчай себе покоится.

– Ну, Илюша, скоро свидимся, дай Бог, – говорила баба Маша на могиле мужа. – Чую, недолго мне осталось. Я ить и забыла голос твой. Лицо помню, а голос не могу вспомнить. Ты бы хоть приснился мне, что ли, поговорил со мной. Мне бы и легче стало. Говорят, что покойники не к добру снятся, что с собой забрать могут. А ты и забирай! Забирай, Илюша. Я уж свое отжила. Пора бы и на тот свет.

На тот свет в деревнях отправляют долго. Хоронят лишь на третий день после смерти. До этого лежать покойнику в гробу на двух табуретках посреди комнаты. Под гроб таз марганцовки ставят, чтобы не пахло разложением. Хорошо, коли смерть зимой случится: в таз тот снега наберут и прямо на него марганцовкой посыпят – дольше свежесть сохранится.

В доме зеркала все обязательно завесить: не то душа усопшего перепутает зеркало с дверью в мир иной и застрянет в нем, останется маяться и жильцов заодно мучить.

Чтобы лицо сохранило покойное и вполне соответствующее такому случаю выражение и не «поползло» во все стороны, на ночь его следует накрыть полотенцем, смоченным в водке.

Днем полотенце снимают, так как идут посетители. Каждый житель деревни придет проститься с усопшим. Посидит с краешку, поутешает скорбящих родственников, поохает о том, какой хороший человек нас покинул. В блюдечко, что стоит в гробу ближе к ногам покойного, положит денежку – кто сколько может. На последний путь.

На эти деньги потом родственники справят девять дней или сорочины, а может, поставят оградку и памятник – на что уж хватит. Себе деньги оставлять нельзя, все до копейки потратить на покойного. Ему, конечно, уже все равно, но все же как-то совестно и неправильно прикарманивать хоть грошик.

Кладут еще в гроб вещицы разные, чтобы на том свете пригодились. Коли вязала бабушка, ей в ноги спицы да клубочек ниток положат. Коли кто выпить любил, так рюмочек с собой пару штучек прихватит на небеса. Когда Мишки, зятя старшего, не станет (а это случится только через двадцать лет), ему с собой положат палочку его из слоновой кости, без которой он последний десяток не сможет ходить. Интересно, что бабе Маше с собой прихватить? Задумалась старушка. Вязать – так точно не любит. Вышивать – еще куда ни шло, но что ж она там будет с пяльцами по облакам скакать? Ей бы мешочек муки, щепотку соды и соль, а вода, небось, отыщется и на том свете: она бы тогда напекла пирогов, ой, напекла. Самого Бога бы угостила! Чай, не отказался бы. Тогда еще бы капустки кочан, десяток яиц, пару луковиц и баночку брусники пропаренной для начинки.

Этак дополнительный гроб ставить надобно: один – для бабы Маши, второй – для продуктов.

Последнюю ночь перед похоронами спят рядом с усопшим ближайшие родственники. На предыдущие ночи можно и одного оставить – ничего. А вот последнюю обязательно рядышком. Отчего такой обычай, уж никто и объяснить не может. Кто говорит, чтобы не обидеть покойного. Кто считает, что приходит душа умершего именно в эту ночь проститься с близкими. Кто утверждает, что так надо, чтобы после похорон кошмары не мучили.

На сами похороны вся деревня сходится. Молча наблюдают как рыдают родственники покойного. Молча следуют за машиной, что едет медленно-медленно до самой трассы. Стараются не наступить на еловые ветви, что все из той же машины кидают.

Еловые ветви до самого кладбища ведут. Это чтобы душа умершего дорогу домой нашла. Там до 40 дней она еще побудет с живыми родственниками, после отправится на небеса.

Вера в здешних деревнях как-то поугасла, церкви развалились, крестить детей почти перестали, но в том, что встретимся мы все на небесах рано ли, поздно ли, никто не сомневается.

Баба Маша много еще верований и примет со смертью связанных знает.

Скажем, считается, что если два покойника в течение месяца в деревне случились, жди третьего. Как пить дать кто-нибудь еще умрет. Зато двум предыдущим «не долго придется на воротах стоять» – так все старики говорят. Душа умершего стоит на воротах в Царствие небесное до тех пор, пока следом не придет другой умерший односельчанин – потом уже ему ждать у ворот, когда его пропустят.

Совы в деревне тоже не к добру. Совы – вестники смертей. Особенно белые. Смерть и птицы вообще связаны. Вот постучится к тебе в окно голубь, значит, весточку с того света принес, мол, все у нас тут хорошо. А будет биться о стекло как очумелый, значит, с плохими новостями пожаловал: жди болезней или смерти в доме.