Вбирая всё в сознание своё,
Что было для него весьма полезным.
И позже, погружаясь в сладкий сон,
Он их мечтами, думами их грезил.
Уже он сам читал стихи, горя
Необъяснимым, золотым сияньем,
И словно плыл… Короче говоря,
К Поэзии спешил он на свиданье.
X
Но он ещё в те дни был слишком мал
И не умел любить и ненавидеть,
Глазами жизни мир воспринимал,
Смотрел, запоминая всё, что видел.
Всё то, что рядом или вдалеке —
Дома, деревья, облака и птицы,
И всплески волн, играющих в реке,
И ярких зорь весёлые зарницы.
И звёзд ночных красивых яркий блеск,
И грусть луны на тусклом небосводе,
И каждый шорох, шёпот, трепет, треск
Живой, всегда таинственной природы.
И звон цветов, в чьих чашах капли рос,
Как яркие жемчужины блестели,
И шум, и гром, и буйство летних гроз,
И зимних бурь великое веселье.
И песни девушек, их хоровод,
Частушки, пляски, озорство и удаль…
Весь этот мир, в котором он живёт, —
Неповторимое земное чудо.
XI
Когда на время вся его семья
На житиё перебралась в столицу,
Уже ногами резво семеня,
Ходил он, прыткий, беспокойный, быстрый.
Уже в те дни он непослушным был
И не желал кому-то подчиняться.
Однажды, как-то зимним днём, решил
По Петербургу мальчик прогуляться.
По-зимнему тепло одет был он,
На голове его – картуз с усами.
Вдруг у казарм солдатских вырос конь
И встал над ним, чуть не задев ногами.
И всадник, невысокий генерал,
Кричал: «Картуз!» И няня обомлела.
А Александр в картузе стоял
И гордо, и уверенно, и смело.
Тут закричали няне: «Снять картуз!»
Ждал генерал с сердитыми глазами.
Не исполнял команду карапуз.
Но сорвала картуз с мальчишки няня.
XII
Вот так впервые встретился с царём
Поэт, по воле случая слепого,
И непокорство зародилось в нём.
Отец же после случая такого,
Напуганный, уехал вновь в Москву.
На новом месте там обосновался
И долго по ночам не мог уснуть.
Он не желал, чтоб царь о нём дознался.
Но через месяц царь вдруг был убит.
Свершилось, видно, тайное злодейство.
Всему дворянству стало легче жить.
Воспрянуло вновь Пушкиных семейство.
Спасённые судьбой от злой беды,
Вновь стали жить, дни на веселье тратя.
И чаще стал к ним в гости приходить
Василий Львович, дядя, литератор.
Порой он приходил с Карамзиным.
На ужин к Пушкиным все шли охотно.
И князь Юсупов, благоволя к ним,
Для их жилья дом выделил добротный.
XIII
Юсуповский прелестный, чудный сад,
Разбитый на манер садов французских,
Манил фонтанами. В нём статуй ряд,
Шедевром итальянского искусства,
Всех удивлял, подсказывая мысль
О светлом и божественном. Возможно,
Чужая и таинственная жизнь
Иных времён, здесь не казалась ложью.
По лестнице Версальской, вкруг пруда,
Аллеями влекомый, поднимаясь,
Шёл Александр, а в пруде вода
Светилась, синью неба отражаясь.
Покой дарили ровные луга.
Цветы и травы были людям рады.
Изысканна, задумчива, строга,
Свежа природа княжеского сада.
И зеленью, как будто не пустой,
Мог усмирить сад зной любого лета.
Пленил он Александра красотой,
Изяществом и великолепьем.
XIV
Семья Сергея Львовича росла.
Отцом троих детей он стал некстати.
И на него напала вдруг тоска —
Всё больше денег приходилось тратить.
Доход с имений был предельно мал.
Не знал он, чем его поля засеяны,
И всё своё хозяйство передал
На откуп тёще, Марье Алексеевне.
Она вела хозяйство, как могла,
И пресекала разные капризы,
И каждую копейку берегла.
Но без расходов не бывает жизни.
Когда же умер Осип, муж её,
С которым с давних лет была в разладе,
Арапа сын и сам арап, в неё
Вселилась непонятная досада.
Проснулись злость и гнев на старика,
Отнявшего и счастье, и свободу.
Простить не смела, не могла никак,
Неся свой крест отчаянно и гордо.
Имение Михайловское, в нём
Душ сорок восемь дочери досталось.
Большим, но бедным был господский дом.
А тут на них вдруг тяжба навязалась.
XV
Второй арап, сын Осипа, решил
Прибрать Михайловское. Был Пётр гордым,
Решение своё не отменил
И иск отстаивал довольно твёрдо.
Спасибо Дмитриеву, другу, он
Министр Юстиции, разогнал тревоги,
Сергею Львовичу сообщив письмом,
Что иск приостановлен им надолго.
А жизнь, как прежде, продолжалась, в ней
Встречались и прекрасные мгновенья.
И Александр, становясь взрослей,
Уже постиг смысл множества явлений.
Француз, граф Монфор, педагог его,
Был дружелюбен, прост, добр и беспечен.
Он полюбил питомца своего.
Они гуляли вместе каждый вечер.
Рассказами о Франции своей
Граф вызывал в ребёнке любопытство,
Играл на флейте, рисовал людей,
Вернее, женщин в профиль – томных, грустных…
XVI
У Александра был уж свой секрет.
Он по утрам, вставая очень рано,
Босой, спешил в отцовский кабинет.
Устроившись удобно на диване
Или на кресле кожаном, читал
Вольтера и весёлого Пирона
И жизни новый мир воспринимал.
Читал он быстро, жадно, упоённо.
Язык французский лёгок был и резв.
На русском языке книг было мало.
Когда же в шкаф отцовский вдруг он влез,
Иные книги перед ним предстали.
Запретные, на русском языке,
Об истине, царях, любви, открытой…
Не читанные громко, вслух никем,
Они таили множество открытий.
Всё прочитал, осмыслил, всё вобрал
В себя отрок, познав душой отраду.
Никто из окружающих не знал
Об этой светлой тайне Александра.
XVII
Когда, за что проштрафился Монфор —
За склонность к пьянству, к мотовству и к картам —
Но изгнан был. И вот, с недавних пор,
Иной француз, Руссло, напрасно тратит
На Александра время. Никогда
Монфора Александр не забудет.
Для мальчика в нём не было вреда.
Руссло же горд, спесив и зол, и нуден.
Но нравятся родителям его
Манеры и изящные кривлянья.
Не принял Александр ничего
От Руссло, против всяких ожиданий.
А дни спешили, Александр рос,
И этот факт был для отца досаден.
И у родителей возник вопрос —
Куда определить им Александра?
Василий Львович, дядя, обещал
Отдать его в учение, в столицу,
Хотя и сам он не предполагал,
Как это всё потом осуществится.
XVIII
И вот уж полон самых разных дум
О Петербурге недоросль юный.
Уже Москвы он не приемлет шум.
Уже светлеет лик его угрюмый,
Наполненный изысканной мечтой.
И ожидая новых изменений,
Торопится он к жизни не простой,
Спеша попасть скорей в иное время,
В простор свободы мысли и ума,
Своих поступков и своих суждений,
Туда, где жизнь энергии полна,
В эпоху новых, светлых возрождений.
Москва, старух и стариков оплот,
Ему уже изрядно надоела.
И мальчик ожиданием живёт,
И взгляд его пронзает дали смело.
И видит вновь он, словно наяву,
Великую и гордую столицу.
Но он не может не любить Москву.
Храня о ней лишь радостные мысли,
Родной Москвой не мог он не гордиться.
XlX
Спешит, уносится коляска вдаль
И оставляет в прошлом чьё-то детство.
Но Александру прошлого не жаль.
Иные чувства ощущая сердцем,
