– Не поделитесь?

– Конечно, – я протянула женщине пачку. – Извините, но дым на вас идёт из-за ветра.

– Да бросьте, я ведь тоже курю, – она удивилась и рассмеялась одновременно в одно мгновение. – Вы работаете рядом? – поинтересовалась хозяйка чемодана.

– Просто обедала на Центральном рынке, – я указала сигаретой в сторону фудкорта.

– О, там отлично, а я сейчас поеду с коллегами в ДЕПО.

Я задумалась. Лёгкие беседы между делом казались мне признаком Петербурга, не иначе, признаком меня в Петербурге в конце концов, раз этот рассказ является автобиографическим. Теперь я могла рассуждать о рынке и ДЕПО, сравнивать их, это было ново. Когда я дошла до фильтра, я направилась к театру. Этот отрезок Неглинной был коротким, и на нём я встретила глазами знакомых из Петербурга. Они меня не узнали, они были заняты беседой с новыми приятелями из Москвы.

Я привезла с собой в этот фудкорт сноба, но этот сноб чувствовал: влияние Москвы неизбежно, здесь слишком много разных Мекк, представленных на красивых холмах. Здесь очень любят метро и посвящают ему газеты, здесь не курят и не говорят о наркотиках на улицах между делом. Перед выходом из метро бабушка сунула мне свежий выпуск бесплатной бумаги, до дому я читала её не отрываясь и, оказавшись на своём этаже, решила сделать вклад в укрепление своих отношений с соседями. Я подошла к месту а-ля Прованс и оставила на столе газету. Пусть курят и наслаждаются печатным изданием, я ведь теперь тоже часть Москвы.

Когда переход закончен, сравнения прекращаются.

Друг Вари выглядел не очень. Опухший, с осоловевшим взглядом. Неделю как он был абсолютно свободен, и теперь его замечали в неожиданных точках Ленинградской области в разное время суток.

– Сегодня я возьму креплёного вина бутылку и много сыра и поеду куда-нибудь в деревню, – он провёл рукой по волосам. – А вчера, ой, ты бы знала, что я вчера творил. Поехали мы с Вовой куда глаза глядят, поехали до Павловска на электричке. С собой взяли две бутылки водки, одну чтобы пить, а вторую, если что, обменять на незапланированные хотелки, и кинули в рюкзак консервы. Мы проспали все возможные остановки и вышли там, где нет ничего, вот совсем пусто. Мы шли вдоль путей и пили водку, и всё ждали, когда кто-нибудь попадётся на дороге. Случайно наткнулись на двоих странных прохожих, спросили, нет ли где поблизости достойного кафе. А они говорят: есть здесь два места. Одно называется «Уют», а второе – «Яблонька», так вот лучше идти в «Яблоньку».

Как наудачу прямо сразу мы наткнулись на этот фрукт и съели там неплохой свекольник, но мне было интересно, всё же как должен выглядеть «Уют»… (Подонок, в этом был весь мой друг. Ну хорошо же ты пожрал свекольник в «Яблоньке», зачем тебе «Уют»?) Отведав супу и встретив по пути много старых людей, которые ни на что не хотели менять вторую бутылку водки, мы её прикончили сами, и дальше я ничего не помню.

Я проснулся в канаве. Рядом со мной в линеечку лежали часы, наушники и телефон.

– Так вы с Катрин всё-таки расстались?

– Да, – он уверенно кивнул головой. – Я живу теперь один.

Друг Вари задумался, он не выглядел опечаленным, совсем нет.

Это напомнило, как недавно ей ввернули: ты как паровой каток, ты не понимаешь, что сила действия равна силе противодействия. Девушка хотела сказать, что каток включают не без причины, дорогу нужно привести в порядок, чтобы спокойно по ней ездить и не нервничать, ибо она водитель, который любит собственный комфорт и настолько, что способна привезти на место преступления асфальта свой собственный каток. Но чёрт возьми, Варя не хочет сравнивать себя всего лишь с машиной, а другого человека с целой цепью дорог в асфальте и настоящей землёй. Это круто – быть землёй, и совсем не очень – тупой машиной, функцией которой является давление и только. Если давят непрерывно, значит, время не позволяет расслабиться и забить, времени нет, сроки поджимают, к тридцатому числу такого-то месяца ремонтные работы должны подойти к концу и иметь какой-то результат, а не разбросанные повсюду детали катка, который сам своего давления не выдержал.

Чем быстрее ты оторвёшь засохшую кожицу с губ, тем очевиднее станет место без неё, появятся следы свежей крови. Чем активнее ты не будешь лечить шейный ларингит, тем быстрее это приведёт к абсцессу. Таких примеров можно отыскать бесчисленное множество, но всегда одно остаётся неизменным, эдакий знаменатель: катализатор, который приводит в действие накопление или рассеивание энергии. Когда всё хорошо и проблемы нет, губы существуют в привычном состоянии, шея не нуждается в хирургическом вмешательстве. Проблема есть, и тот, кто пытается её решить как умеет, называется катком, а тот, кто пребывает в этот момент под давлением – просто дорогой, которая не понимает, почему на неё давят, она ведь уже есть земля и неплохой путь, зачем что-то менять?

Лимфатический узел всё рос и уродовал шею, очаг инфекции никто не гасил, скоро он привёл к летальному исходу.

Человек с иссохшими губами походил на страдальца, которого мучила жажда, и казалось, вот-вот его не станет.

Дороги не ремонтировались, в один прекрасный день, совершенно не зависящий от дорог, один автомобилист не справился с управлением и упал в канаву.

Любое давление – проявление нужды в чём-то. Любое молчание – испытание для нуждающегося, неопределённость, которая подвергает опасности его ментальное здоровье. Игнорирование нужды того, кто рядом, это желание ничего не менять, оставить всё как есть. Никто не любит истерику, но она проявление энергии, которую копили для реализации перемены, но о ней молчали, пока побочные средства не зажгли опасный фитиль. Такие молчаливые мужчины в большинстве случаев не дадут расставания сразу. Здесь всё решает любовь, её наличие или отсутствие. Кто больше любит в паре, тот смиряется с ситуацией, кто любит больше, тот дышит самообладанием и стойкостью и не даёт пожару разгореться, и тогда всё замирает в неопределённости. Но это не конец.

Катрин и друг Вари расстались. Она не могла больше смиряться, а он – не хотел терпеть давления. В квартире остался молодой человек, девушка съехала. В машине остался парень, и вчера он не справился с управлением на собственных дорогах и оказался в канаве, он отделался лёгкими ушибами, но сбивший кошку, по поверьям, собьёт человека. Кто знает, что произойдёт в следующий раз?

Варя отключила каток. Асфальт был горячим и на солнце раскалялся ещё больше. Она не знала, что делать. На несколько минут, может быть, ляжет на асфальт, щекой нежно погладит дорогу, вокруг такого тела краской рисуют обрамление.

Ждать долго невозможно, в ней слишком много жизни.

Говорят, там возле Павловска есть кафе «Яблонька» и «Уют». В первом заведении лучше. Это всем известный факт, так почему бы в этом не увериться?!

Варя и её партнёр молча долюбливали друг друга в разных местах. Но про девушку было известно – она уже ела свекольник в «Яблоньке», и он действительно оказался вкуснее супов в кафе «Уют».

Копия никогда не войдёт в рамки того, на что стремится быть похожей, её размеры будут неточными, карикатурными. Разница, пространство между изгибами правды и вымысла останется пустым, и именно к этой части у меня больше всего вопросов.

Два актёра, их можно было назвать друзьями, пришли однажды весной в бар, куда часто любили ходить, пребывая в одном городе вместе. Они сели за стойку, никого больше не было. На обоих висели мешковатые спортивные костюмы и кроссы, утром они бегали по Таврическому саду, для съёмок нужно всегда выглядеть хорошо, и потому сразу с поезда они отправились на пробежку. Вероятность дождя была всего лишь сорок процентов, так что в своё удовольствие они провели часовую разминку и неспешно двинулись в сторону бара за салатами. По ту сторону улыбкой их приветствовал официант Влад. Он был очень занят: вместо того чтобы купить листовой чай для заварки, как просил администратор заведения, он купил пакетированный, и не сдаваясь теперь распечатывал каждый пакетик, рвал его осторожно и, чтобы ни чаинки не пропало, высыпал в коробку с настоящим чёрным цейлонским.