— Да.

— Женился, — горько проговорил Красс. — Она оказалась моей предначертанной. А сопротивляться этому дурацкому предначертанию невозможно, или я слишком слаб. Словом, женился и испортил ей жизнь. Забыл, что я — монстр, изгой, которому не место в человеческом обществе и обрёк на пытку собой женщину всей своей жизни. Теперь Маргарит медленно умирает, у неё разрушается сломанная мною личность. А всё, что я могу сделать, это создать ей максимально комфортные условия до конца её недолгой жизни. Поэтому, собственно, и ухожу. Чтобы до последней минуты быть рядом с нею.

Красс упал на стул и закрыл лицо руками. Если бы «серые осьминоги» умели плакать, то сейчас бы он сотрясался от рыданий. А так сидел, будто внезапно окаменел.

Грэй метался, не зная, как облегчить страдания собрата. Он ощущал боль Красса как свою собственную. И корил себя за то, что позволил себе влезть в чужую жизнь, да ещё и судить. Будто сам имел на то право!

Красс проговорил еле слышно:

— Грэй, я, как старший, должен предостеречь вас от необдуманных поступков, влекущих за собой тяжёлые последствия.

Грэй кивнул, соглашаясь на порцию наставлений.

— Но… — продолжал Красс, — я не стану предостерегать. Я потребую от вас клятвы. Поклянитесь мне самым ценным для вас: если вы встретите свою предначертанную, вы не повторите моей ошибки, не женитесь на ней. Не станете портить бедной девушке жизнь. Будете помнить: вы чудовище, способное только разрушать и убивать, вы не можете никого сделать счастливым. Поклянитесь, Грэй!

Красс не просил, а требовал — настойчиво, страстно, грозно.

И Грэй поклялся. Скорее себе, чем Крассу. Потому что отлично понимал: старший товарищ прав. Ведь он сам едва не убил свою мать!

…И теперь, встретив Ассоль, Грэй намеривался следовать своей клятве. Но он не учёл силу, с которой предначертанных тянет друг к другу. Когда буквально корёжит и ломает от желания быть рядом, касаться, осыпать поцелуями. Когда в шёпоте волн, шелесте листвы чудится нежный голосок, а бегущий по лесу ручеёк звучит так же серебристо, как и смех единственной.

Его мечта уже давно перешла в тяжёлую форму болезненного наваждения. И Грэю приходилось включать на полную свой самоконтроль, собирать в кулак всё своё самообладание, чтобы не перешагнуть запретную черту, чтобы не совершить роковую ошибку.

Ведь мысленно он столько раз брал Ассоль, жестко и бесцеремонно, не обращая внимания на мольбы и крики. Когда его немного отпускало, охватывали стыд и страх. Что если он не выдержит и воплотит грязные фантазии в жизнь? От одной мысли об этом Грэя бросало в холодный пот.

— Не смей! Даже не думай, тварь! Держись от неё подальше! — говорил он себе, прижимаясь пылающим лбом к чему-нибудь прохладному, чтобы хоть как-то унять пламя, бушующее внутри.

Но вот с последним — держаться подальше — выходили явные проблемы. Не видеть Ассоль было сложнее, чем сдерживать себя при встрече. Ему стало жизненно необходимо видеть её.

И сегодня он прошёл по самой кромке безумия, осмелившись даже пустить в ход морок. Но ему нужно было удержать Ассоль. Хоть ненадолго. Пусть даже ценой вытащенного наружу сердца.

А добавь он ещё немного чар, Ассоль бы сама отдалась ему. О, как сладостно и желанно она извивалась под ним, там, на камнях. Как маняще приоткрывались нежные чуть припухлые губы. Так и хотелось впиться в них сумасшедшим поцелуем, смять маленькие грудки, ощутить округлость бёдер под руками. Она бы не возражала, Грэй знал, чувствовал, видел… Её голосок дрожал, синь глаз заволокло томной поволокой, сердечко билось, как пойманная пичужка. Он жаждал её, как заблудший в пустыне жаждет хотя бы глоток воды. Грэй был в шаге от безумия, но — к сожалению, к счастью! — Ассоль прервала зрительный контакт и разомкнула объятия. И Грэя окунули в ледяную баню.

Что ты творишь, идиот?! Как потом будешь смотреть ей в глаза?! — с досадой говорил он.

Стало невероятно гадливо от себя, захотелось исчезнуть, провалиться. Нужно было срочно как-то загладить свою вину и при этом — обернуть морок в благое русло. Поэтому Грэю не пришло ничего лучшего в голову, чем попросить Ассоль рассказать её версию «алых парусов».

Ему было позволено держать маленькие пальчики и прижимать их к своей груди. А, прикрыв глаза, можно грезить, представляя себя на месте того, о котором мечтает и которого ждёт такая чудесная девушка.

То была медленная изощрённая пытка, но Грэй считал себя заслужившим её.

… До Каперны он добирался, шатаясь, как пьяный, и не очень разбирая дорогу. Вернулся в реальность, когда его чуть не сбили с ног двое пьянчуг, вывалившихся из ближайшего трактира.

Трактир… доходило до расплавленного желанием сознания… алкоголь… много алкоголя… то, что нужно.

И Грэй нырнул в полутёмное нутро питейного заведения.

Завсегдатаи бурно обсуждали карантин, который свалился на головы капернцев, и подсчитывали убытки — свои и чужие.

Карантин Грэя интересовал мало, и, шатнувшись ещё раз, он шагнул к стойке.

— Эй, малый, — окликнул он рыжеволосого, похожего на крупную крысу, трактирщика, что с унылым видом протирал пивные бокалы, — неси-ка ром! Да покрепче! Сегодня я желаю напиться.

Хин Меннерс, — а Грэй умудрился завернуть именно в его трактир — только ухмыльнулся.

— А по-моему, парень, ты уже набрался. Я вашу породу знаю: сейчас ещё догонишься и начнёшь здесь права качать. А мне проблемы не нужны.

От подобной наглости Грэй моментально отрезвел от недавней страсти и, перегнувшись через стойку, схватил Меннерса за ворот и подтащил к себе, приподняв над полом.

— Ты сейчас пойдешь и принесёшь мне ром, — отчеканил он, глядя Меннерсу прямо в глаза. Крысёныш заерзал, задёргался. — И только попробуй подсунуть какую-нибудь бурду. Я утоплю тебя в ней.

Грэй говорил это тихо и абсолютно спокойно, но весь трактир замер, и, казалось, будто по полу и стенам разбегается изморозь.

Меннерс закивал, Грэй разжал руки, трактирщик грохнулся на тощий зад, заскулил, запричитал.

Грэй швырнул на стойку три золотых.

— Не скули, как панельная девка, у которой увели клиента. Я плачу чистокровными «носатыми».

(У короля Ангелонии Грегори XVI, чей гордый профиль украшал монеты, действительно был внушительный нос. Поэтому и деньги с королевским изображением прозвали соответствующе).

Вид золота превратил Меннерса в угодливого подобострастного лакея. Он мигом сбегал в подсобку и вернулся с лучшей бутылью рому, какой только водился в его заведении. И перед Грэем тут же нарисовался стакан. Теперь хозяин проявлял чудеса щедрости и радушия, наливая выпивку до краёв.

После третьего стакана Грэю слегка полегчало, образ Ассоль размылся, подёрнулся розоватой дымкой и уплыл за горизонт сознания, теперь куда интереснее стала беседа нескольких моряков, склонившихся над картой у крайнего столика.

— Никто никогда не огибал косу Гибели с запада, — говорил один из них, тарабаня пальцами по изображению океана.

— Но ведь если идти вашим маршрутом, можно напороться на рифы, — возражал молодой капитан, судя по форме — гражданского торгового судна.

Грэй хмыкнул, поднялся и направился к спорщикам, посмотрел на карту и начерченный на ней маршрут, хмыкнул ещё раз, сделал несколько крупных глотков, поставил стакан на стол и сказал:

— А если этот малый отправится тем путём, что нарисовал тут какой-то кретин, он не просто напорется на рифы, он ещё сядет на мель… тут и тут…— взял карандаш, послюнявил его и ткнул две жирных точки, — а вот здесь, — Грэй вывел неправильный овал, — попадёт в водоворот. Эту косу недаром прозвали Гибелью, девочка оправдывает своё название.

Молодой капитан вскинул на него взгляд, чистый и бирюзовый, как морская волна, в нём явно читалось восхищение.

— Вот и я говорю, что таким путём нельзя идти, — сказал он.

— Верно, — поддержал Грэй. — Нужно выбирать только западный.

— Ни один идиот не ходит западным! — хором возразили другие, по виду бывалые и прожжённые моряки.