Поэтому Грэй просто покрепче обнял друга и заверил его:

— Я отомщу за Клэр.

Циммер заплакал тонко и надрывно, беспомощный, слабый, не могущий даже поквитаться со своим обидчиком.

Грэй обернулся к верзилам, что сейчас застыли изваяниями за их спинами.

— Очень аккуратно грузите эту леди на носилки. Мы возвращаемся.

Самому же предстояло тащить Циммера — в таком состоянии тот едва ли мог поставить Незримый коридор. Грэю пришлось призвать на помощь весь свой контроль и самообладание, чтобы просто вспомнить формулу призыва — от переживаний за друга, разъедающей вины и медленно закрадывающегося страха — что если опоздаю вновь? что если не успею сам? — мутнело в голове.

Они материализовались в той самой розово-золотой гостиной с ангелочками. Грэй усадил Циммера в кресло, плеснул в бокал виски и протянул другу:

— Пей!

Тот молча подчинился, осушил залпом, уронил бокал на пол, закрыл глаза руками и вновь зарыдал.

Грэй не находил себе места и не знал, с чего начать. Подсказал Циммер, вскинув на него неожиданно сухой, но болезненно-блестящий взгляд:

— Нужно распорядиться… похороны… достойно… мою Клэр… пышечка, ыыы… — бормотание прерывалось всхлипами и воем. — Почему она? Почему? Два месяца… только два месяца!..

Грэй похлопал его по плечу:

— Спокойно, дружище, я распоряжусь. Устрою всё в лучшем виде, не волнуйся.

Он искренне хотел подбодрить, но выходило не очень, так как у самого на душе скребли кошки.

— И, — он горестно вздохнул, — мне жаль, что приходится это говорить, но тебе нужно собраться и обследовать Клэр. Гуингар и так на несколько шагов впереди нас. Надо собрать всю информацию, какая есть. Сможешь?

Циммер кивнул.

— А тебе… — по-прежнему прерывисто продолжил он, — надо переодеться.

И Грэй только теперь вспомнил, что на нём всё ещё серебряно-чёрная форма «серого осьминога»

— Да, не мешало бы… — и даже оглянулся в поисках шкафа, где можно разжиться одеждой.

— Сейчас, я могу… силы ещё есть… — Циммер пробубнил заклинание, сделал несколько пасов руками, и Грэй тотчас облачился в простой и удобный костюм горожанина, делавший его яркую привлекательную внешность блёклой и непримечательной.

Грэй коротко поблагодарил друга и, окликнув своих подчинённых, отправился в управу и другие учреждения хлопотать о захоронении Клэр Циммер.

Он ненавидел приносить дурные вести — да и кто же любит? — но предстояла ещё встреча с родителями Клэр. И она оказалась тем ещё испытанием. Безутешная родня в прямом и переносном смысле спустила на вестника всех собак. Кроме того, они во всём обвинили Циммера: мол, не выйди их дочь за этого прохвоста, была бы жива. И, конечно же, досталось и Грэю, раз уж он представлял интересы друга. Идти на похороны родные наотрез отказались.

К обеду, всё же, со всеми приготовлениями было покончено, и состоялась скромная церемония, во время которой Циммера пришлось держать всем троим «серым осьминогам», поскольку он норовил кинуться в могилу за женой.

К вечеру маг набрался так, что едва стоял на ногах, но Грэй был бы последним, кто стал бы осуждать его за это. Сейчас Циммер, ругаясь и плача, швырял с балкона ангелочков, и злорадно хохотал, когда те разлетались на мелкие осколки.

— Так вам и надо! — орал он вдогонку очередному ангелу. — Пернатые недоумки! Не уберегли мою пышечку! А она вам верила!

То был момент, когда человеку необходимо остаться один на один со своим отчаянием, и Грэй деликатно удалился.

Ему предстояло многое обдумать и привести в порядок собственное душевное состояние, где со вчерашней ночи царили беспорядок и полный раздрай.

Закутавшись в шерстяной плащ и став и вовсе неприметным, он бродил по опустевшим и очень тихим улицам Каперны.

Тишина угнетала. Казалось, тварь, по чью тёмную душу он явился сюда, уже прошлась по окрестностям, оставив после себя только смерть и пустоглазые «оболочки». От таких ассоциаций холодели руки, а по позвоночнику сбегали ледяные капли.

Я не позволю. Больше не оступлюсь!

Грэю было необходимо убедить себя, что он сможет. Потому что уверенность таяла со стремительностью льдины под ярким солнцем, а воспоминания о допущенной однажды и ставшей роковой ошибке наоборот набирали силу и крепли.

Он не заметил, как добрался до окраинной улицы. И только тут обратил внимание на жителей Каперны, бегущих в порт. Последовав за ними, он просто окаменел, когда понял, что именно вызвало такой ажиотаж. Корабль, чьи паруса в отсветах заката казались пурпурными и будто сияли.

Грэя будто облили ледяной водой в морозный день. Ирония судьбы теперь стала слишком уж жестокой. Она у него на глазах, отнимала у одних и щедро давала другим, обходя стороной его самого. Ненужного, неуместного, всегда лишнего и в чужом горе и в чужой радости.

Тяжко вздохнув, Грэй понуро побрёл прочь, чтобы не завидовать чьему-то счастью и не сглазить ещё и его.

Тропинка вывела в небольшой лесок, что расстелился пушистым зелёным ковром между Лиссом и Каперной. Здесь царил ласковый полумрак, позлащенный последними солнечными отблесками, в котором все предметы казались округлыми и уютными.

Грэй опустился на поваленный ствол, прикрыл глаза, желая отдохнуть, когда услышал тихие горестные всхлипы.

Он выглянул из-за деревьев на полянку, откуда и доносился плач, и увидел Ассоль. Она лежала на подушке опавшей листвы, свернувшись клубочком, и безутешно рыдала.

Она здесь? Плачет? В чём дело? Разве ей не следует уже быть куда-нибудь по пути в сказочную страну в объятиях своего отважного капитана?

Первым порывом Грэя было кинуться к ней, обнять, утешить, расспросить, что случилось? Неужели капитан того чудо-корабля оказался таким бессердечным гадом, что посмел обидеть его маленькую нереиду? Как мог этот мерзавец не исполнить её мечту! Такую дивную и восхитительную?

Грэй даже сделал шаг, чтобы подойти к Ассоль, но вовремя осадил себя: если ей сейчас несладко, он будет последним человеком, кого она захочет видеть.

И Грэй замер на своём наблюдательном посту, боясь даже пошевелиться или вздохнуть лишний раз.

Ассоль же, вволю наплакавшись, подложила крохотную ладошку под щёчку и, несколько раз скорбно вздохнув, заснула.

Дождавшись, когда сон окончательно захватит девушку в свой сладостный плен, Грэй, наконец, покинул укрытие. Он умел двигаться бесшумно, так что ни одна ветка не хрустела под ногой. Почти скользить над поверхностью.

Так, тихонько подойдя, он опустился рядом на колени и с замиранием сердца посмотрел на девушку. Она была сейчас так безмятежна, так прекрасна и так беззащитна, что у него даже защемило внутри от трепетной нежности.

Ассоль была самой невинностью в буквальном смысле этого слова. Не только физически, но и душевно, но и самими своими помыслами — чистыми, детскими, открытыми для сказки и чуда.

Её необходимо беречь и защищать, чтобы тьма и грязь этого мира ни в коем случае не запятнали и не сломили столь нежнейший цветок.

И от себя защищать тоже.

Ты не посмеешь! Никогда! Слышишь! Не допущу! — пригрозил он монстру, что урчал и ворочался внутри, требуя насыщения.

Скорее исполнить миссию и убраться отсюда, подальше, во мрак, холод, в бездну, где ему самое место. И навсегда забыть сладостный запах мечты.

Ассоль тихо вздрагивала, и Грэй, беззвучно выругавшись, снял плащ и укутал её, приговаривая:

— Что же ты, моя маленькая глупая нереида, улеглась прямо на землю? Так и простыть недолго, дурочка.

Не просыпаясь, девушка потянула плащ на себя, и завернулась в него, как в кокон, к радости Грэя.

Он осторожно коснулся кончиками пальцев шёлка её волос. Пробежался по колечкам, погладил локоны.

Бросил взгляд на нежный, приоткрытый во сне ротик. Её губы были тёмно-розовыми и по-детски припухшими. И Грэй решил, что по вкусу, они, должно быть, напоминают спелую малину. Но проверить — так ли это? — он не осмелился.

Ресницы у Ассоль столь пушистые и длинные, что, кажется, лежат на щеках.