– Прости…

– «Прости»? Ты думаешь, что достаточно сказать это слово?

Но Эпл извинялся не за то, что сделал, – он просил прощения за то, что собирался сделать. Он занес лопату – и опустил, затем еще, снова и снова, пока клинок не разлетелся на мелкие осколки – вместе с его сердцем. Протяжный крик незримого духа так и звенел у него в ушах, затихая, слабея…

Упала тишина. Только люди снова кричали и бегали, как шмутки без головы. Эпл надеялся, что успел.

За спиной капнул тихий плач. Он обернулся и увидел, как земля раскрывается и из нее вырастает девичья фигура. Это была совсем не та Манебжи, которую он видел раньше: высокая, гордая, с поднятым хвостом. Теперь хвост тащился за ней по земле, голова была опущена, волосы висели темным занавесом, как ветви ивы над ними. Она зажимала живот обеими руками, из-под которых вырывались снопы ослепительного света и струилась темно-зеленая кровь. Едва держась на ногах, она шагнула к дереву, и оно распахнуло объятия. Раненый дух исчез внутри раненого растения.

Эпл надеялся, что вместе они быстро поправятся. Но на сердце от этого не становилось легче. Со вздохом он повернулся – вдруг что-то схватило его за ноги и подбросило. Земля и небо поменялись местами, а потом откуда-то выпрыгнули пляшущие огни, и он упал прямо в них…

Вместо испепеляющего страдания он окунулся в холодное безмолвие воды. Паника выдернула его за горло на поверхность. Он бился с водой как сумасшедший и спустя вечность пузырей и брызг сам не зная как добрался до берега.

Жадно хватая ртом воздух и дрожа от холода, он сел на траву – и вдруг ощутил на себе взгляд. Ветерок играл ветвями плакучей ивы, и на несколько мгновений в них удивительным образом проявились очертания женского лица. Огромные глаза смотрели на садовника с грустью и болью.

– Ты ранил меня. Хорош садовник! Ты такой же, как все. Типичный человек. Знай же: у деревьев долгая память, а их ветви могут достать далеко. Дальше, чем ты думаешь.

Ветерок пробежался по листьям и смахнул черты лица, будто их и не было.

Даже без прощального напутствия Манебжи у Эпла ветки скребли на душе, а после ее слов и подавно. Ему было стыдно: за глупость свою, за слабость, за попытку совершить слишком большой поступок для такого человека, как он. Все свелось к развалинам и боли. Как вообще безобидное, в общем-то, желание спасти деревья могло привести к такому? Он чувствовал себя самым грязным негодяем.

В пруду тонули звезды и тускнели огни, дым застилал землю, луна выглядывала из-за облаков, замечала горе-спасителя и пряталась снова. Бронзовые светильники вокруг пруда, которые он притащил сюда в какой-то далекой, чужой жизни, напоминали ему погасшие свечи на прокисшем торте. Сэр Барни так хотел устроить нечто знаменательное – теперь-то уж его день рождения запомнит вся округа.

По-хорошему, ему бы стоило проведать хозяина, убедиться, что с ним все в порядке и там, где раньше была голова, все еще голова, а не дупло. В конце концов, ради него Эпл и поднял лопату на несчастную девушку. Но Эпл продолжал сидеть на берегу, понуро глядя в темную воду. Ведь если он пойдет к замку и увидит там не барона, стоящего в окружении слуг, а огромное дерево в кольце деревец поменьше, – то что тогда? Кто знает, может, пока он носился за лопатой и колошматил иву, дух Усьтенкъёльни уже успел превратить всех-всех жителей поместья в растения. Очень даже логично: они больше никогда бы не навредили природе. Но что делать Эплу, если он остался последним человеком в Клубничной Лавине?

Нет, глупости – он отмахнулся от этой мысли. Манебжи точила сук только на барона и не собиралась вредить никому больше. Но вот что сталось с бароном? Сходить посмотреть – или остаться сидеть тут? Пока Эпл не знал, что произошло, все было хорошо: барон был как бы в порядке, одновременно и жив, и нежив, одновременно и человек, и дерево. Оба варианта были равнозначны. Но вот стоило Эплу пойти туда и увидеть правду – как один из вариантов тут же испарится. И ведь штука была в том, что испариться мог вариант получше.

Хотя, если подумать, откуда ему, простому садовнику, знать, что будет лучше? Послушать Манебжи – так лучше будет, если барона не станет вовсе. Ну а ей откуда знать? И кому решать такие вопросы? Вот что, неужто есть та грань, ступишь за которую – и твои худые поступки безо всяких споров и сомнений перевесят все на свете хорошее, что сделал ты и мог бы еще сделать, и камнем утянут тебя к смерти? Или все же, несмотря ни на что, любой достоин права на жизнь и второго шанса?

Да. Эпл кивнул сам себе и всему вокруг, что как будто затаило дыхание и ждало его решения. Да, у каждого должен быть второй шанс. И, кто знает, если он опростоволосится с ним, ему можно дать и третий – если он наломает не слишком уж много дров.

Эпл прошел среди дымящихся развалин, шагнул за угол – и увидел, что все хорошо, барон жив-здоров, цел-невредим и из носа у него не торчат сучья. Он ходил туда-сюда, размахивал руками и говорил, а Студемур и еще пара слуг бегали за ним и кивали. Остальные убежали тушить замок.

Как же садовник обрадовался! С каким счастьем он услышал голос хозяина, в котором звучало его имя:

– Ну, попадись мне этот щенок Эпл, я его голыми руками!..

Счастье в груди юноши как-то вздрогнуло, споткнулось и перестало разливаться теплым молоком.

– Вот этими самыми руками его, слышишь! Сам, сам, понимаешь! Сам его вздерну, гаденыша!

У Эпла поднялся такой гул в ушах, что он не услышал всей фразы. Но он уловил слова «его» и «вздерну» в опасном соседстве со своим именем, и ему сделалось худо. Подогнувшиеся ноги качнули его обратно за угол, он привалился к стене и остался незамеченным.

Тут у развалин напротив он увидел лицо. Сначала он его не узнал из-за копоти и растрепанных волос, но потом понял: это была Лиси. Он показал пальцем себе за спину, за угол, и покачал головой: не выдавай меня.

Она кивнула. И сделала все наоборот: выбежала к барону с криком:

– Сэр, сэр, я знаю, где Эпл!

Сердце садовника подпрыгнуло, стукнулось о нёбо, встрепенулось, как ошалелая пташка, и свинцовой гирей грохнулось в самые пятки. Он вжался в дощатую стену спиной так сильно, что у него там что-то хрустнуло. Уши его навострились, как у зайца на пороге лисьей норы, и он услышал доклад Лиси:

– Сэр, я видела, как Эпл бежал к амбару. Уж не знаю, что ему взбрело в голову, но вам бы поспешить: вид у него был какой-то недобрый.

«К амбару? – удивился садовник. – К какому амбару, я же тут…»

В его навостренных, как натянутая тетива, ушах загремели шаги преследователей – но, удивительное дело, они не приближались, а отдалялись. Эпл выдохнул и отлип от стены.

Вдруг – другие шаги, легкие, одинокие. Он вмиг вернулся к прежнему распластанному состоянию – но это оказалась всего лишь Лиси.

– Что ты?.. – начал было он.

– Тебе нельзя здесь находиться! – выпалила она. – Везде тебя искала, переживала, что не успею, что схватят. Тебе надо бежать! Слава Восьми, пожар миновал конюшни. Забирай своего ослика и беги что есть мочи! – И чтобы подчеркнуть свои слова, она слегка толкнула его в грудь.

– Да постой ты, подожди! – Он положил руки ей на плечи. – Что тут происходит? Почему хозяин зол на меня? Почему мне надо бежать? Я всего-то отошел минут на пятнадцать, а пропустил столько, что и за неделю не разгрести!

Лиси кивнула, глубоко вдохнула, убрала прядь со лба и постаралась говорить спокойно:

– Всей истории не знаю, но слышала, что хозяина обокрали. А мистер Студемур убедил его, что это твоих рук дело. И что пожар тоже устроил ты. Говорит, застукал тебя у норы на задворках, куда ты стаскивал все наворованное.

– Да не так все было! Что за чушь-то! Ну, видел он меня у норы, но ведь…

Бим-бомммм! – прозвенел колокол у него в голове, знаменовавший, что до него кое-что дошло. Это был он, Студемур. Это был он! В пылу спасения из пожара легко было упустить связь: управитель знал о норе; управитель не хотел, чтобы о ней знали другие; управитель заведовал кошельком барона и, наверное, мог заглянуть в самое сокровенное – его ларец. Но главное – управитель знал о том, что все это известно Эплу и только ему.