Первые полчаса я попыталась заснуть. Но заснуть мне не удалось ни через полчаса, ни через час, ни через два часа. Я закрыла все окна, которые были открыты из-за жары, но не уснула и после этого.
Футбольное беснование продолжалось до утра. Утром я поднялась с постели, и пошла, с тяжелой головой, на работу. Я увидела, что в больничных палатах окна тоже были открыты из-за жары. Уснуть же больным, наверняка, в эту ночь не удалось,– также, как и мне.
На работе одна сотрудница, которая раньше казалась мне вменяемой и безопасной, рассказывала коллегам, что ночью она смотрела футбол, а после игры пошла со своими друзьями на Текутьевский бульвар (который находился от нее в другой части города), и гуляла до утра с толпами футбольных фанатов. Она сказала, что на бульваре людей было больше, чем в праздничный день, и что все они кричали, и гудели в гудки.
После этого футбольного случая одна моя знакомая, которая жила в квартире с окнами на центральную улицу, поменяла квартиру, и сказала, что перестала бояться сойти с ума.
Через некоторое время после победы наших футболистов наступил канун футбольного матча между Россией и еще кем-то. Уже с вечера по нашей улице начали мотаться футбольные фанаты, заранее исторгая из себя зверские вопли и футбольные марши. Я ложилась спать с плохими предчувствиями, потому что матч должен был закончиться глубокой ночью. Как же я была благодарна футбольному богу за то, что он не дал выиграть нашим футболистам!
В Бад Райхенхалле футбольный фанатизм тоже был, но выглядел он совершенно по-другому. Бадрайхенхалльцы тоже любили собираться вместе, и смотреть футбол вместе, но последствия от их собраний были совершенно другими, чем в Тюмени.
Однажды с балкона своего гостиничного номера я увидела, как на улицу рядом с баром был выставлен телевизор, и вокруг него собрались футбольные болельщики. Болельщики шумели и кричали, но не пользовались гудками. После окончания игры они некоторое время потусовались, но в одиннадцать часов вечера разошлись, и больше не приходили. Я спокойно проспала ночь при открытом окне. Может быть, Германия в тот раз и не выиграла, я не знаю, но, даже если бы и выиграла, то мне, по каким-то неуловимым признакам, вдруг показалось, что такого «балдежа», как в Тюмени, в Бад Райхенхалле все равно бы не было.
Но футбол в Тюмени все-таки бывает не каждый день, а смартфонщики смартфонят- каждый. И больше всего смартфонщиков смартфонит под моими окнами. Причем, под мои окна ходят не только местные смартфонщики, но и посторонние, которые в нашем доме даже не живут,– наш дом кажется им, в чем-то, удобнее, чем их собственный.
В 5-6 часов утра под мои окна приходят смартфонщики- собачники. Они встают на отмостку под домом, и начинают трепаться по телефонам, и наблюдать, как собаки справляют свою нужду,– тут же, под окнами. Трудно представить, какие абоненты соглашаются болтать с собачниками в 5-6 часов утра, но собачники где-то таких находят. К 9-и утра под моими окнами собирается уже много людей к открытию заведений, расположенных на первом этаже. Они галдят, бубнят по телефонам, и сплетничают между собой. После открытия заведений галдеж немного затихает, а потом снова возобновляется, и продолжается вплоть до закрытия заведений.
С наступлением темноты под мои окна снова приходят собачники, и начинают громко бегать со своими собаками.
Затем под мои окна приходят пьяницы из соседнего «бухер-хауса», и начинают издавать нечленораздельные крики и исполнять куплеты песен.
Читатели, наверняка, тут же скажут: можно же поменять квартиру, или переехать в загородный дом! Уверяю вас, это не поможет! В других домах живут точно такие же смартфонщики, а в загородных домах живут не только смартфонщики, но и радиоманы, из-за которых тишины за городом бывает еще меньше, чем в городе. Когда у меня была дача, то на даче я слушала совершенно не пение птичек, а громкое соседское радио, которое с девяти утра до часу ночи мололо всякую чушь и пело всякую попсу,– от которой голова пухла, а птички в ужасе разлетались. Как только одни соседи радио выключали, другие тут же его включали. Домой с дачи я всегда приезжала с больной головой и с мыслями о том, что городской шум, по сравнению с дачным, все-таки несколько терпимее.
В Бад Райхенхалле горожане громкую музыку и радио никогда не включали. Днем в городе никто даже громко не разговаривал, потому что пациенты городских клиник нуждались в тишине, а горожане им эту тишину старались обеспечивать. Вечером же в Бад Райхенхалле на улицах вообще некому было разговаривать, кроме русских и китайских туристов, потому что сами баварцы вечером по улицам не ходили. Хотя русские и китайские туристы и любили громко поговорить, но они были не настолько многочисленны, чтобы создавать кому-то проблемы. Зато в окрестностях города было слышно пение птиц, шум деревьев, и звуки бегущей воды, и не было слышно никакой музыки, и никакого радио. Никаких искусственных звуков не доносилось ни от загородных домов, ни от проходящих туристов.
Мой отель был расположен недалеко от городской больницы, но сирену «скорой помощи» я слышала всего пару раз, несмотря на то, что больница была очень большой. Больница имела еще и свой собственный вертолет, но шума вертолета я не слышала ни разу. Баварская медицина умела обходиться без ненужного шума, а баварские чиновники умели заботиться о здоровье городских жителей.
Но нужно сказать еще и о бытовом шуме. Тюменскому бытовому шуму можно было бы посвятить целый триллер, но постараюсь написать коротко.
Ночной и утренний ремонт, драки, крики, топот, грохот являются в нашем доме нормой, и не имеют для дебоширов никаких последствий. Для того, чтобы привлечь нарушителей к ответственности, нужны подписи нескольких жильцов, а нескольких не находится никогда.
Если в Тюмени введут закон о тишине в дневные часы, то он будет работать именно на дебоширов, и позволит им хорошо высыпаться днем, чтобы еще сильнее мешать соседям ночью. Поясню это на примере моих соседей-стариков, называющих себя инвалидами.
Инвалидность в моей квартире начинается в 6 утра, когда я просыпаюсь от сатанинского бега над моей головой, и от дребезжания люстры. Бег и дребезжание продолжается часа два-три, а потом постепенно затихает. По мере того, как утро переходит в день, бег начинает ослабевать, а затем, посреди дня, прекращается, когда старики укладываются спать. Вечером старики просыпаются, и начинают заниматься шумными хозяйственными делами, и громко скандалить друг с другом. Когда у стариков бывают гости, то из их квартиры доносятся громкие политические споры, которые, обычно, заканчиваются ревом: «куда из страны уходят миллиарды?», и бешеным стуком стула в мой потолок. Когда у соседей не оказывается ни гостей, ни претензий к стране и друг к другу, то они начинают заниматься бегом, прыганьем, хлопаньем дверьми, киданием кастрюль, передвиганием мебели, швырянием тяжелых предметов об пол, или, даже, опрокидыванием шкафов. Этого занятия старикам хватает до часу, а иногда и до 4-х часов утра. Во время карантина эти занятия стали у стариков еще громче, продолжительнее и многообразнее. И старческая самоизоляция вылилась у них в круглосуточное квартиротрясение, которое перешло в хроническую форму.
В Бад Райхенхалле бытового шума не было. Зато там можно было встретить противоположных персонажей, таких, которые впадали в истерику от обыденных звуков, шумом не являющихся. Однажды в отеле, когда я включила электроприбор в девять часов вечера, ко мне в дверь постучала дама с какими-то невнятными претензиями. Я спросила, в каком номере она жила, и она показала рукой на другой конец коридора. Хотя в Германии и существует правило, запрещающее включать электроприборы ночью, но оно действует после десяти часов вечера, и не распространяется на отели. Поэтому я так и не поняла, чего эта дама от меня добивалась. Но такая дама встретилась мне только один раз: больше таких мне никогда не попадалось.
На улицах Бад Райхенхаллля и в общественных местах музыкального шума, как я уже отмечала, не было. Радио в Бад Райхенхалле можно было услышать только в торговых центрах, но и там оно играло что-то приятное, тихое и умиротворяющее. Местные меломаны слушали музыку только в наушниках, и не доставляли окружающим проблем ни в общественном транспорте, ни на улицах. Причем, даже наушники в Баварии были не такие, как в Тюмени: они прочно изолировали слушающих от окружающих, и не издавали противного свиристения. В парках и оздоровительных центрах музыкального шума тоже не было, и не было никаких резких звуков: ни криков людей, ни телефонных разговоров, ни верещания гаджетов, ни тарахтения шумных игрушек. Уличные музыканты исполняли только живую музыку, и никогда не пользовались электронными усилителями. Да и улица, на которой играли музыканты, была в городе всего одна. Да и музыка у музыкантов была приятной и мелодичной. Поэтому прохожие от музыкантов не шарахались, а, напротив, подходили к ним поближе, и их слушали.
